Добавление комментария

Дневник читателя. "Индия. Япония. Греция" Ильи Эренбурга

Эта книга о старости и усталости, причём не только европейской цивилизации, но и одного, конкретного человека, её автора, который празднует очередной юбилей в дороге.

Люди, годы, чужие жизни и даже собственная жизнь, «пот и опыт» оставляют неизгладимое (sic!) наложение «дыма и пепла», сглаживающее любые, даже самые яркие впечатления.

Эренбург, мало как то выездной (витринный интеллектуал Страны Советов), мог себе позволить поездки в экзотические страны, типа Индии и Японии, в 1957 году, для подсвежения органов собственных чувств.
Видите ли, Европа ему, изощрённому и осведомлённому, более не канала; захотелось первоосновы поюзать.
Эффект присутствия непонятно из чего берётся и из чего состоит – реальность застревает в словах пузырьками минеральной воды, окуклившимся воздухом.

Иной кажилится, вводя читателя в заблуждение, но пробегая вязанки мёртвых абзацев, бессознательно осознаёшь, что, ох, и дурят нашего брата; с другой стороны, как бы автор не уходил в глухую несознанку, прячась за абстрактные размышлизмы, дух обстоятельств и места действия веет, где хочет.

В том, что Эренбург посетил Индию, Японию и Грецию не приходится, очень уж известных людей он в своих очерках упоминает (классиков национальных литератур, премьер-министра Неру etc), однако, на протяжении всех трёх частей (тезис – антитезис – синтез) не оставляет ощущения, что страны эти были увидены в полудрёме, из окна автомобиля.
Привиделись, задремавшему «послу доброй воли» в библиотеке».

Ибо цитат здесь больше, чем непосредственных реакций (Эренбургу важно блеснуть знаниями и выказать незаурядную подготовленность – и к этой поездке и вообще к любому затрагиваемому вопросу), размышления гораздо объёмнее реалий, мелькающих для оживляжа, точно необязательная подтанцовка.
Старость она же проявляется ещё и в том, что Илья Григорьевич готовился и подготовился к этому тексту всей своей предыдущей жизнью, из-за чего старый и достойный человек говорит о чем-то заранее подготовленном (важном) и не может выговориться и наговориться.

Он нарочито педалирует интонацию беспечного и обаятельного всезнайки (дальше из этого вырастут «устные рассказы» Ираклия Андроникова, мнимое легкомыслие Андрея Вознесенского, который описывает встречи с Пикассо и Хайдеггером как незамысловатую данность [де, «случилось так»] и информационную акробатику Вайля-и-Гениса.

Информированность для него важнее насмотренности, вот что!
При том, что даже у пресловутого Кочетова, начинающего свои «Итальянские страницы» в библиотеке (синдром хорошо подготовившегося отличника) поле личных рассуждений куда меньше (и объёмом и оттягиванием внимания на себя), чем у «правильного» интеллигента и демократа Эренбурга.

А ларчик просто открывается, если иметь ввиду, что книга Всеволода Кочетова написана на десять лет позже эренбурговской, а гораздо более «личная» (читай, «открытая») «Книга путешествий» Андрея Битова на десять лет позже кочетковской и на двадцать позже эренбурговской.

Зашнурованность походного сюртука расстёгивается вместе со временем, которое чем дальше тем сильнее расколдовывает государственную зажатость: Эренбург, ведь, передаёт не свои собственные переживания, но выкладки своей маски, приросшей к нему в определенных общественно-исторических условиях.
И даже Кочетову уже проще; не говоря о дальнейшем кавказском дневнике Битова.

Тут ведь ещё важно то, что размышлизмы, какими важными, точными и остроумными они не казались, устаревают быстрее всего – культура усваивает передовой опыт, растворяет его в себе и то, что ещё недавно казалось самым что ни на есть передовым рубежом, оказывается смешной виньеткой на полях и чудачествами старомодного чудака, знававшего Модильяни.

Этот, многократно обкатанный технологический приём (берём готовые информационные блоки, прокладываем их своими персонифцированными прокладками и готово) успел доказать свою недолговечность.
Его можно выдавать и за смелость и за продвинутость лишь весьма короткий промежуток времени.

Есть, правда, одно относительно извиняющее специфику этой книги обстоятельство – в оригинале она была издана «Искусством» с многочисленными картинками, скрадывающими советскую однобокость идеологически заряженного текста.

Да, только если это принимать за отмазку, то тогда следует признать, что и другие книги, изданные с картинками, сколько бы могли приобресть!

Гораздо меньше, чем отнимает отсутствие иллюстраций у «Индии. Японии. Греции», которые, несмотря на краткость ста страниц и внешнюю якобы динамичность, я мучил дольше пяти предыдущих книг, вместе взятых.

Даже странно подумать, какое ныне впечатление может произвести некогда фундаментальный двухтомник "Люди, годы, жизнь..."