|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2012-07-24 01:15:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Дневник читателя. Ханс Гюнтер "По обе стороны утопии: контексты творчества А. Платонова"
Если произведения Платонова бесконечно слоисты и составлены из многочисленных, сопредельных контекстов, то есть ощущение, что перечислив хотя бы и некоторые отсылки, причём, не одномоментно, но в «диахронии», вытянувшись, можно получить хотя бы относительный (обеднённый, но, тем не менее) оттиск прообраза.
Так сияние далёкой, очень далёкой и очень большой звезды больше угадывается и вычисляется, нежели определяется рассмотрением в телескоп.
Книга Ханса Гюнтера состоит из двух десятков (если считать предисловие с объяснением писателю в любви) небольших главок – самодостаточных эссе, приставленных друг к дружке частоколом по принципу «клади рядом» и раскрывающих самые разные источники, питающие платоновскую прозу (больше всего, разумеется, говорится о «Чевенгуре», «Счастливой Москве», «Котловане» и поздних рассказах).
То, что эссе эти компактны для всеобъемлющего литературоведческого исследования выглядит приятной и правильной неожиданностью – у нас же любят развести наукообразие с многочисленными примерами; Гюнтер поступает несколько иначе – обозначив «вопрос» и бегло осмотрев контекстуальные окрестности, он делает несколько неторопливых выводов и переходит к очередной «составляющей», как бы логически вытекающей и продолжающей предыдущую.
Разнородные темы творчества Платонова снопами сплетаются вокруг четырёх частей – «Утопия и память» (амбивалентность жанра, который писатель выворачивает наизнанку, смешав его с противоположным); «Утопия в истории» (социальные контексты платоновских времён. Особенно интересной здесь оказывается главка, показывающая, что «Ювенильное море» - производственный роман наоборот, пародия на советские нарративные структуры);
«Телесность», посвящённая более локальным мотивам (голод м сытость, сектанты и животные, инвалиды и блаженные, «нищие духом» и дети) и, наконец, темы вязкого и текучего «Апокалипсиса», наступление которого как бы логически вытекает из вектора развития советской власти.
И здесь, ближе к финалу, книга делает своеобразное кольцо, так как в самом начале Гюнтер подробно останавливается на религиозной подоплёке социализма.
Платонов выказывает себя внимательным читателем не только космиста Н. Фёдорова, чьи теории навсегда придали сочинениям писателя странный вневременной привкус, но и А. Луначарского, соединявшего социализм с хилиазмом, а так же многочисленными сектантскими вероучениями (от хлыстов до скопцов).
«Такие взгляды, очевидно, характерны для обществ со слаборазвитым ленеарным эволюционизмом, в которых исторический прогресс принимает катастрофические формы. В то время как на Западе, по словам Энгельса, марксизм проходил путь от утопии к науке, русский марксизм – по исторически понятным причинам – шёл обратным путём, от науки к апокалиптике…»
Гюнтер показывает из какого плотного контекстного варева, связанного с идеологией и философией русского модерна и западной мысли (крайне важным здесь оказывается, скажем, «Закат Европы» О. Шпенглера), современных языковых и социальных контекстов (советская журналистика, публицистика) возникают завораживающие широкоформатные, многофигурные фрески, равных которым нет в мировой литературе.
«Золотой век» из «Подростка» Достоевского и «проблематика» Вавилонской башни, русские платоники и социалистический дидактизм. Каутский и Коллонтай.
«Победа над смертью» и «страх близости» с женщиной, микс из утопического ветра и антиутопии, космизма и социализма, сектанства и зооцентризма раскрывает некоторые из многочисленных «кротовьих нор», прочерченных внутри сложноорганизованных платоновских текстов.
Кроме этого, немецкий исследователь выстраивает свою типологию развития (или же эволюцию?) взглядов Платонова, дрейфовавших от сознательного утопизма с обобществлением душ и тел, радостью советского сиротства, осиянного фигурой Сталина-отца и культурного беспамятства к пониманию роли семьи, частной жизни и приватного, исполненного тайны, существования.
Первая часть книги рассматривает различные утопические (в основном, философски-фантастические, фёдоровские) подходы к преображению действительности; вторая половина книги показывает, что, собственно произошло внутри текстовой реальности, когда утопия, вроде бы как начала осуществляться…
И в этом смысле, серийное оформление книжного научного оформления к «НЛО», делящее книгу на две части, негатив и позитив, выглядит единственно верным.
«По обе стороны утопии» заканчивается быстрее, чем хотелось бы, недоговорив, не растолковав как следует какие-то важные «вторые темы» и «боковые проходы» в сторону от Платонова так, что хочется продолжения и отсутствия скороговорки.
Эссе Ханса Гюнтера напоминают мне прозрачные слюдяные плёнки или же листы пергаментной бумаги, которыми проложены тома платоновского собрания сочинений.
Непрозрачные и шершавые на ощупь, они точно отделяют один текст от другого, словно вкладывают их в бережливые слюдяные конверты.
Про Платонова-1: http://paslen.livejournal.com/1443246.h
Про Платонова-2: http://paslen.livejournal.com/1444529.h
Если произведения Платонова бесконечно слоисты и составлены из многочисленных, сопредельных контекстов, то есть ощущение, что перечислив хотя бы и некоторые отсылки, причём, не одномоментно, но в «диахронии», вытянувшись, можно получить хотя бы относительный (обеднённый, но, тем не менее) оттиск прообраза.
Так сияние далёкой, очень далёкой и очень большой звезды больше угадывается и вычисляется, нежели определяется рассмотрением в телескоп.
Книга Ханса Гюнтера состоит из двух десятков (если считать предисловие с объяснением писателю в любви) небольших главок – самодостаточных эссе, приставленных друг к дружке частоколом по принципу «клади рядом» и раскрывающих самые разные источники, питающие платоновскую прозу (больше всего, разумеется, говорится о «Чевенгуре», «Счастливой Москве», «Котловане» и поздних рассказах).
То, что эссе эти компактны для всеобъемлющего литературоведческого исследования выглядит приятной и правильной неожиданностью – у нас же любят развести наукообразие с многочисленными примерами; Гюнтер поступает несколько иначе – обозначив «вопрос» и бегло осмотрев контекстуальные окрестности, он делает несколько неторопливых выводов и переходит к очередной «составляющей», как бы логически вытекающей и продолжающей предыдущую.
Разнородные темы творчества Платонова снопами сплетаются вокруг четырёх частей – «Утопия и память» (амбивалентность жанра, который писатель выворачивает наизнанку, смешав его с противоположным); «Утопия в истории» (социальные контексты платоновских времён. Особенно интересной здесь оказывается главка, показывающая, что «Ювенильное море» - производственный роман наоборот, пародия на советские нарративные структуры);
«Телесность», посвящённая более локальным мотивам (голод м сытость, сектанты и животные, инвалиды и блаженные, «нищие духом» и дети) и, наконец, темы вязкого и текучего «Апокалипсиса», наступление которого как бы логически вытекает из вектора развития советской власти.
И здесь, ближе к финалу, книга делает своеобразное кольцо, так как в самом начале Гюнтер подробно останавливается на религиозной подоплёке социализма.
Платонов выказывает себя внимательным читателем не только космиста Н. Фёдорова, чьи теории навсегда придали сочинениям писателя странный вневременной привкус, но и А. Луначарского, соединявшего социализм с хилиазмом, а так же многочисленными сектантскими вероучениями (от хлыстов до скопцов).
«Такие взгляды, очевидно, характерны для обществ со слаборазвитым ленеарным эволюционизмом, в которых исторический прогресс принимает катастрофические формы. В то время как на Западе, по словам Энгельса, марксизм проходил путь от утопии к науке, русский марксизм – по исторически понятным причинам – шёл обратным путём, от науки к апокалиптике…»
Гюнтер показывает из какого плотного контекстного варева, связанного с идеологией и философией русского модерна и западной мысли (крайне важным здесь оказывается, скажем, «Закат Европы» О. Шпенглера), современных языковых и социальных контекстов (советская журналистика, публицистика) возникают завораживающие широкоформатные, многофигурные фрески, равных которым нет в мировой литературе.
«Золотой век» из «Подростка» Достоевского и «проблематика» Вавилонской башни, русские платоники и социалистический дидактизм. Каутский и Коллонтай.
«Победа над смертью» и «страх близости» с женщиной, микс из утопического ветра и антиутопии, космизма и социализма, сектанства и зооцентризма раскрывает некоторые из многочисленных «кротовьих нор», прочерченных внутри сложноорганизованных платоновских текстов.
Кроме этого, немецкий исследователь выстраивает свою типологию развития (или же эволюцию?) взглядов Платонова, дрейфовавших от сознательного утопизма с обобществлением душ и тел, радостью советского сиротства, осиянного фигурой Сталина-отца и культурного беспамятства к пониманию роли семьи, частной жизни и приватного, исполненного тайны, существования.
Первая часть книги рассматривает различные утопические (в основном, философски-фантастические, фёдоровские) подходы к преображению действительности; вторая половина книги показывает, что, собственно произошло внутри текстовой реальности, когда утопия, вроде бы как начала осуществляться…
И в этом смысле, серийное оформление книжного научного оформления к «НЛО», делящее книгу на две части, негатив и позитив, выглядит единственно верным.
«По обе стороны утопии» заканчивается быстрее, чем хотелось бы, недоговорив, не растолковав как следует какие-то важные «вторые темы» и «боковые проходы» в сторону от Платонова так, что хочется продолжения и отсутствия скороговорки.
Эссе Ханса Гюнтера напоминают мне прозрачные слюдяные плёнки или же листы пергаментной бумаги, которыми проложены тома платоновского собрания сочинений.
Непрозрачные и шершавые на ощупь, они точно отделяют один текст от другого, словно вкладывают их в бережливые слюдяные конверты.
Про Платонова-1: http://paslen.livejournal.com/1443246.h
Про Платонова-2: http://paslen.livejournal.com/1444529.h
Добавить комментарий:
