|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2012-09-01 15:54:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
"Путешествие из Петербурга в Москву" А. Радищева
Не стал бы читать книгу Радищева, тяжёлую по преждевременно устаревшему стилю, допушкинского периода, если бы не нашёл у себя книжку, изданную моим приятелем и милейшим парнем Владом Феркелем в 1998-м году «на правах рукописи» с переводом «Путешествия» с русского на русский.
Подобно Радищеву, названному Лотманом в книге о культуре дворянского быта «энциклопедистом» и просветителем, Феркель осуществил этот труд ни ради корысти или славы (тираж сто экземпляров, имя переводчика указано только после предисловия), но для того, чтобы приблизить эту, одну из самых загадочных русских книг, намертво погребённую в школьной программе, к потребностям современного читателя.
Радищевское «Путешествие» - это, ведь, не только календарный, но и литературный XVIII век во всей его сложной диалектической переходности от барокко к сентиментализму, черты которого принято открыто перечислять у литературоведов; тогда как барочному постмодернизму книга Радищева обязана ещё сильнее.
Не зря Веселовский писал о прямом влиянии здесь Стерна, а новейший исследователь Е. Вильк, рассматривающий «Путешествие» в контексте мистической литературы того времени, расшифровывает структуру книги как масонское трёхступенчатое продвижение к Истине.
Интересна так же версия В. Кантора, считающего, что поездка из имперской столицы в старорежимную (допетровскую) Москву должно восприниматься символом возвращения в додворянскую, дореформенную Россию, более близкую к идеальному общественному устройству, чем то, что породили Петровы усилия.
Именно поэтому книга заканчивается биографическим очерком трудов и дней Ломоносова.
Де, Радищев пишет свою книгу как записочку Императрице, постоянно подмигивая ей и, как энциклопедист просветителю, и намекая на всевозможные тайные обстоятельства, ныне не слишком считываемые (что повышает суггестию текста в разы): Радищев не против царизма, он против крепостного права, чрезмерного угнетения человека человеком и прочих несправедливостей.
Вольность для него рифмуется не с равенством, но справедливостью, а путешествие выходит весьма умозрительным и далёким от реальности, почти везде и во всём сочинённым; метафорическим и символическим, не смотря на то, что Радищев не только рассказывает, но и показывает картинки, зарисовки из подорожного быта.
Хотя кто сказал, что травелог не может быть и таким?!
«Раритет» на Яндекс.Фотках
Тем более, что очистив поле текста от ландшафтно-пейзажных подробностей (небольшое их количество выполняет обрамляюще служебную функцию едва ли не риторических фигур), он заполняет их размышлизмами, каждый раз, от главы к главе (то есть, от одного населённого пункта к другому) меняя жанр, точнее, дискурс.
Это, ведь, в первую [и во вторую и даже в третью] очередь, литературное путешествие, структурно выглядящее как связка разрозненных заметок, написанных в разных тональностях, заменяющих автору развитие сюжета или нагнетание внутреннего (да, хоть бы и внешнего) драматизма.
Перемещение в пространстве Радищев подменяет дискурсивными изменениями: есть здесь напутствие (Крестцы), рассуждение (Любани), молитва (Бронницы), исповедь (Чудово), аллегория (Спасская Полесть), сатира (Зайцево), трактат [о стихах] (Тверь), репортаж (Едрово), проект (Хотилов), видение,, записки или текст в тексте (Подберезье, Хотилов, Выдропуск), экскурс (Торжок), рецензия (Клин), жизнеописание (Слово о Ломоносове), ну и много чего другого.
Часто цитируются строки про «оглянулся окрест», но, при этом, важное методологическое продолжение всегда опускается: душа уязвлена стала не только страданиями человеческими, но и тем, что творится у автора внутри.
«Обратил взоры мои во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы…»
В книге поразительно много места занимает душевная нечистота, грязные поступки, вызывающие грязные болезни (в чём Радищев беспрецедентно признаётся), похоть и прочие сопутствующие грешки – «энциклопедист» устраивает себе прилюдный сеанс психоанализа, поскольку главное для него – исправление государственного устройства не ради самого государственного устройства, но нравов человеческих (чрез сами эти нравы).
Много плохого в мире проистекает из забитости человеческой, неграмотности и глуповатости; порочное государственное устройство – следствие, а не причина, поэтому важно упразднить цензуру и придворные чины, повсеместно внедряя книгопечатанье и просвещение.
Все это звучит крайне современно – хоть завтра в интернет-газете вывешивай, тут же на мемы разойдётся.
«Если безумец громко кричит: «Бога нет» - в устах всех безумных раздаётся «Бога нет! Бога нет!» Что ж из этого? Эхо – звук, разнесётся по воздуху, всколыхнёт его и исчезнет. Едва ли эти вопли заденут разум, а уж сердце – никогда. Бог всегда есть Бог, его присутствие чувствуют и неверующие. Если считаешь, что Всевышний может обидеться на грубые слова, может ли выступать истцом от Его имени чиновник управления порядка? Всесильный не доверит защищать свои права ни пожарному с трещоткой, ни монаху, бьющему в набат. Метатель грома и молний пренебрежёт такой помощью, ему же повинуются все стихии. Создатель жизни во всей Вселенной погнушается поручить мстить за себя даже Царю, мечтающему быть его приемником на Земле.
– Кто же может быть судьёй в обиде Отца нашего?
– Его оскорбляет тот, кто считает возможным судить о его обиде. Он и ответит перед Всевышним…»
В этой незыблемости человеческой натуры (то есть, государственные нравы, увы, ничем не изменишь) залог моего пессимизма.
Впрочем, и оптимизма тоже – ведь, таким образом, оказывается, что наше время не какое-то там исключение и исключительный упадок всего, но, скорее всего, банальная историческая развилка. Одна из многих…
С другой стороны, Радищев ещё мог, по незнанию, стремиться к чему-то революционно-преобразовательному (а если и не он, то его прямые и непосредственные продолжатели), тогда как мы отлично знаем чем всё это бурление закончится, поэтому для нас этот путь закрыт; окончательно заколочен.
А ведь всего-то было достаточно набраться терпения и настроиться на волну, внимательно дочитав эту небольшую книжицу до конца.
Не стал бы читать книгу Радищева, тяжёлую по преждевременно устаревшему стилю, допушкинского периода, если бы не нашёл у себя книжку, изданную моим приятелем и милейшим парнем Владом Феркелем в 1998-м году «на правах рукописи» с переводом «Путешествия» с русского на русский.
Подобно Радищеву, названному Лотманом в книге о культуре дворянского быта «энциклопедистом» и просветителем, Феркель осуществил этот труд ни ради корысти или славы (тираж сто экземпляров, имя переводчика указано только после предисловия), но для того, чтобы приблизить эту, одну из самых загадочных русских книг, намертво погребённую в школьной программе, к потребностям современного читателя.
Радищевское «Путешествие» - это, ведь, не только календарный, но и литературный XVIII век во всей его сложной диалектической переходности от барокко к сентиментализму, черты которого принято открыто перечислять у литературоведов; тогда как барочному постмодернизму книга Радищева обязана ещё сильнее.
Не зря Веселовский писал о прямом влиянии здесь Стерна, а новейший исследователь Е. Вильк, рассматривающий «Путешествие» в контексте мистической литературы того времени, расшифровывает структуру книги как масонское трёхступенчатое продвижение к Истине.
Интересна так же версия В. Кантора, считающего, что поездка из имперской столицы в старорежимную (допетровскую) Москву должно восприниматься символом возвращения в додворянскую, дореформенную Россию, более близкую к идеальному общественному устройству, чем то, что породили Петровы усилия.
Именно поэтому книга заканчивается биографическим очерком трудов и дней Ломоносова.
Де, Радищев пишет свою книгу как записочку Императрице, постоянно подмигивая ей и, как энциклопедист просветителю, и намекая на всевозможные тайные обстоятельства, ныне не слишком считываемые (что повышает суггестию текста в разы): Радищев не против царизма, он против крепостного права, чрезмерного угнетения человека человеком и прочих несправедливостей.
Вольность для него рифмуется не с равенством, но справедливостью, а путешествие выходит весьма умозрительным и далёким от реальности, почти везде и во всём сочинённым; метафорическим и символическим, не смотря на то, что Радищев не только рассказывает, но и показывает картинки, зарисовки из подорожного быта.
Хотя кто сказал, что травелог не может быть и таким?!
«Раритет» на Яндекс.Фотках
Тем более, что очистив поле текста от ландшафтно-пейзажных подробностей (небольшое их количество выполняет обрамляюще служебную функцию едва ли не риторических фигур), он заполняет их размышлизмами, каждый раз, от главы к главе (то есть, от одного населённого пункта к другому) меняя жанр, точнее, дискурс.
Это, ведь, в первую [и во вторую и даже в третью] очередь, литературное путешествие, структурно выглядящее как связка разрозненных заметок, написанных в разных тональностях, заменяющих автору развитие сюжета или нагнетание внутреннего (да, хоть бы и внешнего) драматизма.
Перемещение в пространстве Радищев подменяет дискурсивными изменениями: есть здесь напутствие (Крестцы), рассуждение (Любани), молитва (Бронницы), исповедь (Чудово), аллегория (Спасская Полесть), сатира (Зайцево), трактат [о стихах] (Тверь), репортаж (Едрово), проект (Хотилов), видение,, записки или текст в тексте (Подберезье, Хотилов, Выдропуск), экскурс (Торжок), рецензия (Клин), жизнеописание (Слово о Ломоносове), ну и много чего другого.
Часто цитируются строки про «оглянулся окрест», но, при этом, важное методологическое продолжение всегда опускается: душа уязвлена стала не только страданиями человеческими, но и тем, что творится у автора внутри.
«Обратил взоры мои во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы…»
В книге поразительно много места занимает душевная нечистота, грязные поступки, вызывающие грязные болезни (в чём Радищев беспрецедентно признаётся), похоть и прочие сопутствующие грешки – «энциклопедист» устраивает себе прилюдный сеанс психоанализа, поскольку главное для него – исправление государственного устройства не ради самого государственного устройства, но нравов человеческих (чрез сами эти нравы).
Много плохого в мире проистекает из забитости человеческой, неграмотности и глуповатости; порочное государственное устройство – следствие, а не причина, поэтому важно упразднить цензуру и придворные чины, повсеместно внедряя книгопечатанье и просвещение.
Все это звучит крайне современно – хоть завтра в интернет-газете вывешивай, тут же на мемы разойдётся.
«Если безумец громко кричит: «Бога нет» - в устах всех безумных раздаётся «Бога нет! Бога нет!» Что ж из этого? Эхо – звук, разнесётся по воздуху, всколыхнёт его и исчезнет. Едва ли эти вопли заденут разум, а уж сердце – никогда. Бог всегда есть Бог, его присутствие чувствуют и неверующие. Если считаешь, что Всевышний может обидеться на грубые слова, может ли выступать истцом от Его имени чиновник управления порядка? Всесильный не доверит защищать свои права ни пожарному с трещоткой, ни монаху, бьющему в набат. Метатель грома и молний пренебрежёт такой помощью, ему же повинуются все стихии. Создатель жизни во всей Вселенной погнушается поручить мстить за себя даже Царю, мечтающему быть его приемником на Земле.
– Кто же может быть судьёй в обиде Отца нашего?
– Его оскорбляет тот, кто считает возможным судить о его обиде. Он и ответит перед Всевышним…»
В этой незыблемости человеческой натуры (то есть, государственные нравы, увы, ничем не изменишь) залог моего пессимизма.
Впрочем, и оптимизма тоже – ведь, таким образом, оказывается, что наше время не какое-то там исключение и исключительный упадок всего, но, скорее всего, банальная историческая развилка. Одна из многих…
С другой стороны, Радищев ещё мог, по незнанию, стремиться к чему-то революционно-преобразовательному (а если и не он, то его прямые и непосредственные продолжатели), тогда как мы отлично знаем чем всё это бурление закончится, поэтому для нас этот путь закрыт; окончательно заколочен.
И этот путь, и многие другие, приведшие к неисчислимым несчастиям и полной исчерпанности просвещенческого проекта.Поразительно, конечно, как в школьную программу угодило это странное, сотканное из противоречий, барочное месиво, чья изощрённая красота, точно под капюшоном невидимки, осталась сокрыта от миллионов школьников и учителей всех поколений.
Это очень важно осознать: всё дело не в персоналиях, но в самой природе человеческой, вот почему так важно вкладываться в культуру, единственное, что противостоит (способно противостоять) мракобесию.
Кажется, что в развращении народа поп-культурой и насаждением телевиденья, имеющим прямо противоположный антисозидательный вектор, диктуется чей-то злой волей, которой выгодно пустопорожнее безволие людское.
К сожалению, так у нас вышло, выходит, что всё в стране зависит от правительство, поэтому единственным просветителем в России может быть власть; просвещённые единицы своей противопоставленностью хаосу («единица ноль, единица вздор…») ничего не решают, подминаемые направлением всеобщего потока.
И это ещё хорошо если власть, занятая своими делами, самоустраняется с поляны нравов и, хотя бы, не мешает обществу подыматься над уровнем плинтуса…
…а что бывает когда власть потакает тому, что есть в людях дурного, мы можем видеть каждый день; и, думаю, нет предела падению, которому все мы свидетели.
А ведь всего-то было достаточно набраться терпения и настроиться на волну, внимательно дочитав эту небольшую книжицу до конца.
Добавить комментарий:
