|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2002-04-05 15:53:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
"Ангелы на первом месте". Роман. Продолжение следует
21.
Они пошли по широкой, оживлённой улице, мимо магазинов и общественного транспорта. Машины спешили, обгоняли друг дружку, словно за поворотом спряталась весна и нужно первыми попасть в область абсолютного тепла.
Люди тоже куда-то спешили, бежали как угорелые, так странно… Возле трамвайных путей стоял школьник, с ладошками, полными щебня и остервенело кидал камни в проходящие трамваи. Целился, хмурился, если камни пролетали мимо, подпрыгивал от радости, когда щебенка ударялась о гранёные стенки вагонов. Актриса рванулась было воспитывать удальца, но Макарова остановила её, взяла за руку и они пошли дальше - к перекрёстку возле пединститута, где стоит памятник Горькому и под гигантской растяжкой ("Единственный концерт Земфиры в Чердачинке") тусуются студенты с мороженым.
Макарова идёт с тяжело нагруженными сумками, пыхтит, почти не разговаривает. Солирует Мария Игоревна. Макарова понимает: одинокая женщина намолчалась в своём незавидном одиночестве, нужно выговорится. Внимательно слушает, вникает. Или - не очень внимательно, одним глазом мысленно просматривая "ленты друзей" в живых дневниках'ы или какого-нибудь 'a: каждую минуту в виртуальном мире происходят разные микро события, за всеми и не поспеешь.
Макарова видит: одинокая женщина нашла повод поговорить о самом сокровенном, о том, что её действительно волнует, вот и притихла, словно мышка, затаилась, психоаналитическая помощь на марше.
22.
Мария Игоревна трепещет на февральском ветру, точно последний лист на дереве - сухой, но такой благородный.
Она рассказывает о матери, умершей много лет назад. Когда мать умерла, её обрядили в самое нарядное платье, надели самые модные туфли - белые, лакированные лодочки на шпильке. Мария Игоревна тогда только начинала служить в театре, казалось, что спектаклей, премьер, нарядов будет великое множество, поэтому она без сожаления отдала мёртвой матери любимую пару. Тем более, что они жали в носках.
А недавно, месяц, что ли, назад, мать стала являться ей во снах, с жалобами да претензиями. Не нравилось ей, что Мария Игоревна закрылась от мира, живёт замкнуто, как в банке. Рассказывала, как ей хорошо на том свете, как благостно здесь и гармонично - вечный покой и вечное уединение, пришедшее на смену жалящему одиночеству, мучавшему покойную всю её трудную жизнь.
Однако, главное, что мучило маму - тесные, неудобные туфли.
- Ты бы, Машенька, придумала бы мне какую-нибудь другую обувку. - Просила покойница едва ли не каждый ночь, являясь где-нибудь под утро. - Сил ведь никаких нет ходить в этих модельных лодочках…
И просыпаясь, дочь понимала, что поступила неправильно, окарала, переиграть судьбу невозможно.
Вот и рассказывала Макаровой про мистическую напасть отсутствующим, глухим голосом. Не искала помощи или сочувствия, просто делилась сокровенным.
21.
Они пошли по широкой, оживлённой улице, мимо магазинов и общественного транспорта. Машины спешили, обгоняли друг дружку, словно за поворотом спряталась весна и нужно первыми попасть в область абсолютного тепла.
Люди тоже куда-то спешили, бежали как угорелые, так странно… Возле трамвайных путей стоял школьник, с ладошками, полными щебня и остервенело кидал камни в проходящие трамваи. Целился, хмурился, если камни пролетали мимо, подпрыгивал от радости, когда щебенка ударялась о гранёные стенки вагонов. Актриса рванулась было воспитывать удальца, но Макарова остановила её, взяла за руку и они пошли дальше - к перекрёстку возле пединститута, где стоит памятник Горькому и под гигантской растяжкой ("Единственный концерт Земфиры в Чердачинке") тусуются студенты с мороженым.
Макарова идёт с тяжело нагруженными сумками, пыхтит, почти не разговаривает. Солирует Мария Игоревна. Макарова понимает: одинокая женщина намолчалась в своём незавидном одиночестве, нужно выговорится. Внимательно слушает, вникает. Или - не очень внимательно, одним глазом мысленно просматривая "ленты друзей" в живых дневниках
Макарова видит: одинокая женщина нашла повод поговорить о самом сокровенном, о том, что её действительно волнует, вот и притихла, словно мышка, затаилась, психоаналитическая помощь на марше.
22.
Мария Игоревна трепещет на февральском ветру, точно последний лист на дереве - сухой, но такой благородный.
Она рассказывает о матери, умершей много лет назад. Когда мать умерла, её обрядили в самое нарядное платье, надели самые модные туфли - белые, лакированные лодочки на шпильке. Мария Игоревна тогда только начинала служить в театре, казалось, что спектаклей, премьер, нарядов будет великое множество, поэтому она без сожаления отдала мёртвой матери любимую пару. Тем более, что они жали в носках.
А недавно, месяц, что ли, назад, мать стала являться ей во снах, с жалобами да претензиями. Не нравилось ей, что Мария Игоревна закрылась от мира, живёт замкнуто, как в банке. Рассказывала, как ей хорошо на том свете, как благостно здесь и гармонично - вечный покой и вечное уединение, пришедшее на смену жалящему одиночеству, мучавшему покойную всю её трудную жизнь.
Однако, главное, что мучило маму - тесные, неудобные туфли.
- Ты бы, Машенька, придумала бы мне какую-нибудь другую обувку. - Просила покойница едва ли не каждый ночь, являясь где-нибудь под утро. - Сил ведь никаких нет ходить в этих модельных лодочках…
И просыпаясь, дочь понимала, что поступила неправильно, окарала, переиграть судьбу невозможно.
Вот и рассказывала Макаровой про мистическую напасть отсутствующим, глухим голосом. Не искала помощи или сочувствия, просто делилась сокровенным.
