Шепоты и крики
Голос города или Ужас перед жизнью

1.
Метрополитен меняет наши представления о времени и пространстве, их связи друг с другом. Точно также, как скажем, сотовый телефон отучает нас от статичных разговоров в закрытых помещениях: оказывается идти по улице и говорить в маленькую трубочку - совершенно отдельное удовольствие.
Я никогда не думаю о человеке, с которым говорю по телефону, как о чём-то целом, ведь для меня сейчас существует только его голос, нечто, существующее совершенно отдельно. Разговор по телефону перечёркивает телесность, тело отменяется за ненадобностью в пользу чистого духа сообщения.

Голос и в жизни-то существует, может существовать, отдельно от своего обладателя: то, как мы воспринимаем свои колоратуры изнутри, весьма отличается от того, как их воспринимают другие люди. Однажды, я несколько месяцев проработал на радио. Жуткие остались впечатления: мой голос заставал меня в самых неожиданных местах или ситуациях - в вагоне троллейбуса или, например, в парикмахерской. Так, что я не успевал приготовиться (точно также мы группируемся за мгновение до того, как взглянуть на себя в зеркало), терялся, замолкал - мой внутренний голос замолкал, прислушиваясь к моему внешнему голосу, записанному на плёнку и гуляющему по городу в виде невидимых лучей.
Не завидую дикторам и поп-звёздам, чьи голоса записаны на те или иные носители. Смотришь по телевизору фильм с участием недавно умершего актёра и поёживаешься. В случае с радио ситуация обстроит ещё более радикально: что такое звучащий, протянутый в пространстве голос, очищенный от любого намёка на что-либо материальное?!
Я затрудняюсь ответить.

2.
Ну, да, метро.
Я люблю и боюсь эти сгущения пространства, случающиеся в отсутствующем пространстве. Для того, чтобы метро получилось, нужно вытащить из земли неисчислимое количество всяких там пород, камней, песка, выстроив, таким образом, минус-пространство, которое, тем не менее, оказывается плюс-плюс-пространством. В Хельсинки это подчёркивается открытыми, незаштукатуренными каменными складками, которые обнажают суть и блуд подземного труда, скандинавское упорство.
Метро же обязано соответствовать своему городу, да?! Иначе люди не смогут добраться туда, куда им надо. Вот в Москве оно такое же круглое и башенное, как градообразующий Кремль, его точная подземная копия. В Нью-Йорке сабвей дублирует прямоту мондиановской геометрии всех этих нумерованных улиц. В Берлине метро движется не только под землей: Берлинская стена слишком долго приучала немцев к клаустрофобии. Функциональные катакомбы парижской подземки помогают избавиться от избыточной складчатости культурного слоя на поверхности. Космополитическая Барселона смешивает линии метро с уходящими под землю пригородными электричками, лишёнными после Олимпиады надземного вокзала. Показательно, что Питер постоянно борется со своим метрополитеном: излишняя упорядоченность надземной части города входит в такой существенный резонанс с порядком под землей, что вынести этого невозможно. Метро в Екатеринбурге сублимирует столичность, но не дотягивается до неё, обрывается на полуслове, поезд дальше не идёт.

3.
Я смотрю на людей, сосредоточенно молчащих в вагоне электрички. За окном её - непролазная мгла и только кабели да фонарики нарушают монотонное однообразие отсутствующей свободы.
Я вижу за каждым из этих людей бесконечный монолог, пролетающий в голове со скоростью движения поезда. Все молчат и никто не молчит, слова бегают по мозговым извилинам, как вагончики по тоннелям, от станции к станции, от станции и станции и обратно. Люди вопят о своих жизнях и делах, они говорят, даже если ничего не говорят, но читают или спят: я вижу как в их закрытых глазах проносятся картинки заоконных пейзажей, быстро сменяющие друг друга слайды случившихся по ту сторону реальности, пейзажей.
Эти бесконечные, нескончаемые монологи смешиваются с теплом, исходящим от пассажиров, с запахами, которые они источают - пот, продукты, духи и одеколоны, дети с шумными игрушками, наглухо закрытые сумки из хорошей кожи, остатки сна в уголках глаз, нечищеная обувь.
Именно поэтому в метро пьянеешь как-то не так, как-то сразу и глубоко. Именно поэтому либидо твоё в метро оказывается растревоженным, эротика, блин, прёт из каждого неловко брошенного взгляда: ты учитываешь всех, все учитывают тебя, так мы близко - подпираемые со всех сторон ограничителями пространства - сначала сводами тоннеля, затем сводами самого вагона, затем уже сводами наших собственных тел, которые распариваются в этой импровизированной бане, всё открывается - поры, чакры, мысли, органы чувств работают на пределе - они тоже перевозят нас куда-то.
Из точки А. Куда-то вбок, вбок. В сторону нашей чаянной самости.

4.
Звуковой ландшафт метро непрерывен: звуки настаиваются здесь, как чай, мечутся, схлещиваются, скрещиваются. Бальзам поздней осени, березовый сок ранней весны, духота, от которой не скрыться - летом, духота от которой не хочется скрыться - зимой, зимой.
В городах, где есть подземки постоянно вспыхивают воздушно-капельные эпидемии, здесь куда как больше одиночества и отчаянье, чем в городе, где метро отсутствует. Здесь выше проценты разводов и самоубийств, потому что метро не соединяет, оно разъединяет.
Оно потворствует нашей автономности, мирволит самодостаточности - вот я сижу в уголке, на вытертом сиденье, держусь за отполированную тысячами прикосновений металлическую фурнитуру. Я прилагаю титанические усилия для того, чтобы плыть по городу, под городом, автономной, замкнутой единицей, вещью-в-себе.
Но, одновременно, я понимаю, что я часть этого многоголового тела, распухающего и за мой счёт тоже, я часть этой машины, везущей саму себя: город-метро проникает в мою плоть этими звуками, этими запахами, с помощью этой липкой температуры, не совпадающей с температурой воздуха там, на поверхности, где ты выныриваешь из станции, словно бы входишь в воду. Словно бы перепрыгиваешь с неба на небо.
Звуки, звуки, звуки. Их там так много, наверху ли, внизу ли, что от них никогда и некуда деться. Город - это то, что звучит постоянно; отчего ты перестаёшь замечать эти звуки, эти вздохи, эти охи.
Ролан Барт писал о шуме исправно работающей машины, который перестаёшь воспринимать как шум, пока машина работает исправно. Город состоит из бесчисленного количества слоёв размеренно работающего шума. Даже если никто не работает, и все спят, город сам начинает вырабатывать звуковую завесу. Он шелестит, шуршит, шумно вздрагивает, взбивает невидимую пену из облаков, воды в реке, ржавеющих опор, медленно остывающих домов, каждое из окон в которых звучит на свой манер. Все эти билборды и растяжки, вывески и двери, витрины и автомобили, высыхающие в своих гаражах, люди, ворчащиеся в кроватях, кошки, собаки и насекомые, птицы и медленно гниющий мусор - всё это испаряет сотни звуков, стекающих в наши ушные раковины.
И мы оказываемся запертыми в этом непрерывном шуме как в комнате без окон, как в комнате с окнами, сквозь которые ветер приносит ощущение свежести и свой собственный шум.
Город постоянно пишет свою собственную стенограмму. Мы вздрагиваем и просыпаемся.

5.
Как известно, в Челябинске, где я живу, метро нет. Его тут только начали строить, это долгая история, я не знаю, будет ли оно тут на самом деле.
Поэтому вот уже в третьем своём романе, я создаю из этих шумов и запахов текстуальный аналог моего города - Чердачинск, в котором метро уже давно имеется. Как данность.
Впрочем, никакого особенного преувеличения в этом нет, я просто убеждён, что в моём Челябинске метро тоже есть, оно существует, просто его не всегда видно.
Его линии пролегают параллельно протоптанным мной тропинкам - по улицам и дорогам, которыми я пользуюсь постоянно, каждый день. Одна ветка берёт своё начало у моего дома и движется по седьмому трамвайному маршруту до горсада, где я выхожу для того, чтобы пройтись немного до службы. Другая исходит от драмтеатра и тянется через площадь Революции по улице Кирова, обычно я езжу на ней пешком, когда провожаю кое-кого. Другую линию (в прямо противоположном направлении) проложили совсем недавно: сначала она петляет по дворам улицы Цвиллинга, потом впадает в мощный поток проспекта Ленина, чтобы, миновав кинотеатр "Спартак" и памятник-танк, истончиться на повороте возле театра ЧТЗ. Отдельная ветка ведёт в Першино, микрорайон в самом начале металлургического района, впрочем, сейчас её забросили, закопали, забыли.
Иногда я пользуюсь станциями, которые возникают на проспекте Ленина, если двигаться в сторону политехнического университета, на которым сейчас строят шпиль. Эта ветка упирается в городской бор, начинающийся возле памятника Курчатову и далее ведёт в лес, как раз по аллее пенсионеров. Время от времени, я пересаживаюсь с неё на ветку, ведущую на АМЗ, в район моего детства, но теперь это случается всё реже и реже. Когда-то я часто пользовался веткой, проложенной в спальном Северо-Западе, где заканчивал школу, но вреден север для меня, теперь я уже давно ей не пользуюсь, но каждый раз, по дороге на дачу, она специально оживает и приводит себя в божеский вид. Очень мило с её стороны.
Моё челябинское метро точно так же не зависит от моего настроения или, там, физического состояния, оно существует как пространственно-временная протяжённость, буду я тут жить или нет, наезженная, намоленная тысячами минут и секунд, колея. Оно есть - постоянно испаряющаяся минус-материя зримого отсутствия, воздушный коридор, соединяющий районы Челябинска, постоянно стремящиеся отделиться, локализоваться, инкапсулироваться.
И только метро моей памяти, моей жизни, соединяет ворохи этих изгибов и закоулков в стройную систему, которая была проложена до меня, которую прокладываю я сам, которая есть и которая всегда будет.