| Пятая Шестакович. Курентзис |
[10 Nov 2002|03:25pm] |
Выдвинулся в БЗК, ничего от концерта не ждал (греческий дирижёр, Дмитрий Дмитриевич в качестве куска мяса): за компанию позвали, поэтому получил по полной программе: чувств и волнений на несколько дней вперёд. Только сегодня осознал величие Шостаковича, которого раньше, ведь, недооценивал, бедолага.
В БЗК облезлый подиум и дырочки в полу, типа как для слива, на самом деле, для улучшения акустики, и очень смешная публика. Рядом с нами сидел Анатолий Васильев и изображал признанного гения: никому не хлопал, в антракте растворился в толпе.
А Шостакович наплывал как сонная громада, как небесный бой облаков между собой, как сон о пространстве, которое давит на человека. Обломки старого времени, распятые ударными и духовыми, выгребающие из-под завалов скрипичные, трудная и тяжёлая работа и уму, и сердцу, эта Симфония № 5. Какие мысли, какая глубина страдания, какая изморозь на изнанке затылка, словно умную книгу прочитал, точнее, конспект умной книги. И «ваты» почти не было, и медь оказалась приучена-прикручена.
Затем, после перерыва (в антракте я встретил Володю Аристова), мы настроились на продолжение и восхождение, но дали греческую симфонию, тупую и плоскую, после Шостаковича (не догадались поменять их в концерте местами!) карикатурную симфонию, словно бы о похождениях Бэтмена. И музыканты, казалось бы, те же, и инструменты, и зал, но как же всё это пусто и выхолощено после Пятой... Внутрь себя уже не посмотришь: там нет ничего, музыка не мирволит, не бает, не тревожит, музыка ли? Как пирожными обкормили, так сладко, так красиво, особенно когда хор бледным пламенем занялся в последней части, сублимирующий всемирные страсти в бетховенском духе. Концерт превратился в светское мероприятие, ценное только для поклонников дёрганного дирижёра и для греческой диаспоры.
Расплевавшись с греческой культурой, настроившись на скептический лад, мы уже собрались уходить, и тут включили необъявленное адажио из Пятой симфонии Малера. И в овалах на спинках слушательских кресел стали вдруг проступать расплывающиеся очертания Руанского собора, исполненного Моне.
|
|