| Без даты |
[25 Nov 2002|03:18pm] |
|
Вечер оказался потерян, потрачен, отчего неделя оказалась лишённой логического завершения. Словно бы ей, неделе, сломали хребет и она кое как доковыляла до выходных. Суббота обрушилась как снегопад, потому что её не ждали, потому что инерция всегда удобнее вспышек героического ничегонеделанья: всю неделю (растянувшуюся из-за переноса праздничных дней) ждёшь выходных, планируешь мелкие, хозяйственные дела, а когда они наступают, не можешь спросонья сообразить, чем же, всё-таки, заняться. Ну, во-первых, надо выспаться. Тем более, что на улице, неприятная хлябь (Б-г ты мой, что же ждёт Шабаловку весной?!). Во-вторых, Шуховская башня, посвеченная лучами с разных сторон, так и осталась неосвещённой: в тумане световые лучи оказались отделёнными от башни (так разваренное мясо отстаёт от костей), перекрещенными над, только воздух вокруг скрещения, да это небо, да эти облака.
|
|
| Метрополис |
[25 Nov 2002|03:19pm] |
Если на метро Арбатская подниматься по эскалатору в сторону выхода к Дому Дружбы Народов, сама станция остаётся, вытянутая пеналом, в стороне, в сторону будто бы библиотеки имени Ленина. Хотя если не доверять своим чувствам, а проанализировать топографию, понимаешь, что, на самом деле, она тянется совершенно в другую сторону: ведь другой её выход находится за кинотеатром «Художественный», то есть, в стороне, противоположной от указанной нам пространственным кретинизмом, обостряющимся под землёй.
Иногда хочется представить реальную схему реального метрополитена, похожую на обкуренного осьминога. По его щупальцами, вверх-вниз, вперёд-назад, ползают кровяные тельца голубых составов; вперёд-назад, как пища по пищеводу бегут, ну, да, да-да.
Кровяные тельца разносят кислород, мне кажется, что кислородом насыщаются бронхи пригородов и спальных районов, центр уже давно выхолощен, высосан, абортирован евроремонтом. Настоящая жизнь начинается за пределами заполярного круга, теперь реальный центр – он там, там, где жизнь.
Вчера ко мне на одной беломраморной станции привязалась пьяная, бородатая старуха: «Мужчина, объясните мне, кто такой хирург?» Я отвернулся, она обежала вокруг меня и снова начала дышать перегаром, спрашивая про хирурга. Не думаю, чтобы она не знала. Скорее всего, ей просто хотелось поделиться со мной своим сомнительным юмором.
|
|
| Без слов |
[25 Nov 2002|05:13pm] |
С душеполезной ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) fosca@lj ходили в театральный центр им. Мейерхольда на спектакль по пьесе Бюхнера «Войцек» Национального хореографиского центра Орлеана, под предводительством Ж. Наджа, превратившееся в светское мероприятие: кого там только не было. Кого-кого: ангела моего, Вареньки.
Спектакль странный: недописанная драматическая пьеса решена средствами пантомимы и модерн-танца, помещённого в обшарпанную клетку с персонажами, зело напоминающими персонажей «Едоков картофеля», с генетической памятью о малых голландцах и Босхе. Или – фотографии Судека. Или – картины сюрреалистов, Дельво, например. Максимум изобретательности и остроумия, почти Ленком, перенасыщенный недоеденными символами и виртуозной акробатикой. А то – все замирают в искажённых формах, по картинке это супер красивый спектакль. Картинка превыше всего. Эстетика – то ли в духе эксцентрики немого кино (нечто подобное сделал Альмадовар в своём последнем фильме), что подчёркивается тапёрского типа музыкой, то ли в тональности площадного театра, напрочь оторвавшегося от своих корней.
Ну, очень красиво. Пирожное из картофельной чешуи. Персонажи (работяги) маются от скуки и собственной ненужности. Все беды из-за этого: им нечем заняться, кроме саморазрушения.
Отдельная тема – тема испражнений, выделений неправильной (неусвоенной) еды, гегами разбавляющей эквилибристику. Вот что самое интересное: почему незаконченная пьеса малоизвестного драматурга (у него кроме «Войцека», кажется, имеется только одна законченная, но менее известная пьеса) привлекает интеллектуалов – Бергмана (в книге «Бергман о Бергмане» обнародованы пошаговые репетиционные записи), Уилсона (его «Войцека» привозят весной. fosca@lj утверждает, что вместе с ним привезут и Филиппа Гласса), вот и Наджа. Незаконченность? «Маленький человек»? Наступление массового общества?
Незаконченность мирволит метаморфозам. Надж убирает из спектакля самое главное – текст. Наибольший театра – литература (слова), Надж лишает драматический театр вербальной основы, переплавляет отношения в иероглифы жестов. А выходит – всё тот же чистый театр, головной, порождающий массу ассоциаций, но оставляющий серце спокойным, а руки – чистыми, как после жидкого мыла, налитого в фаянсовую посуду.
|
|
| Метрополис-2 |
[25 Nov 2002|05:15pm] |
Когда-то, много лет назад, Парщиков, только что вернувшийся в Москву из Америки (тогда он жил в родительской квартире на улице Правды) рассказывал мне, что его поразили телефонные аппараты, карточки для которых продавали вместе с жетонами в кассах метрополитена. Смотри, говорил он мне, как переплетаются разные виды связи. На самом деле, ничто не разделяет нас так, как метро и телефон. Да и ныне, подземки лишены исключительного права на владение телефонами, экспансия мобильников, большая часть которых не работает под землёй, лишила метро этого почти эксклюзивного права.
Кольцевая – апофеоз всего-всего: постанционное обновление парка, максимальная текучка кадров: толпы, выплюнутые вагоном, тут же сменяются совершенно новыми типами, изобилие коих превеликое. Кого тут только не увидишь, не услышишь, не унюхаешь. На язык, на вкус, на цвет.
Люди, сидящие в переходах со странными табличками, типа «У МЕНЯ УМЕРЛА МАМА...» или «МНЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ НА ОПЕРАЦИЮ...» больше, чем в деньгах нуждаются в психологической помощи. Ведь очевидно же, что таким образом заработать на дорогостоющую операцию невозможно. Да и маму не вернёшь. Просто таким образом легче избыть травму, не вылечить, но залечить её. Как сифилис. Были бы у них деньги, они наверняка бы посещали психоаналитика. Но денег нет, поэтому сокровенное выворачивается наизнанку, становится всеобщим, от которого не отмазаться и не спрятаться, как бы мне этого не хотелось.
Арки и мраморные полукружья отсылают к колизеям и виадукам. Хлеба и зрелищ: метро – самое доступное зрелище для пролетария городских пространств.
|
|
| За месяц до конца света |
[25 Nov 2002|05:17pm] |
С приходом зимы пространства наверху становится больше, а в закрытых помещениях, комнатах или в метро, меньше. И не только потому что все пересели в шубы. Пространство съеживается и набухаем из-за впитанного в себя тепла.
До самого короткого дня в году ещё целый месяц. Шухову башню сегодня подсвечивали в два цвета – основная часть была будто бы выкрашена в традиционный цвет подсветки – яичного желтка, разбавленного разбавленным томатным соком, а сама верхняя часть, квадратная, будто бы одетая в леса, выглядела платиново-белой. Уж не знаю, почему. Когда я вышел из метро луна (полная) висела слева, потом я завернул на Шухову улицу и луна незаметно переместилась вправо. Как если бы их было две штуки. Возможно, так оно и было.
|
|
| Для ангела |
[25 Nov 2002|05:57pm] |
Мысли о смерти возникают только в отсутствии нормальной жизни, загруженности жизни нормальными делами.
На ночь я расскажу тебе сюжет о человеке, который несколько раз начинал жизнь с нуля. Разные люди, в разные периоды его жизни, знали его под разными именами. Время от времени он кардинально менял свои занятия, стиль жизни и даже мировоззрения. Я попытаюсь описать тебе его в самые разные времена, когда, переезжая из города в город, он занимался поэзией, затем продажей нефти, потом восточными единоборствами. Я не знаю, чем он сейчас занимается, потому что он снова сменил имя и ареал обитания, скрылся в неизвестном направлении и совершенно невозможно придумать, чем он занимается сейчас.
Рита Меклина написала новую повесть. Самый объёмный и сюжетный свой текст, состоящий и маленьких главок и любовных историй разной протяжённости. Вот что интересно: когда Рита пишет о женских любовных историях, главки оказываются маленькими и динамичными, прозрачными и сюжетно внятными. Появление мужчин вытягивает истории, с ними связанные, «мужские» части вытягиваются и переполняются языковыми играми и словесно-кокосовой стружкой. Так женщины воспринимают мужчин, как нечто непонятное, закрытое. Всегда интересно подглядеть, как мы выглядим с другого берега.
Сейчас по тв идёт фильм «Порнографическая связь». Анонимный персонаж спрашивает свою анонимную любовницу, неожиданно признавшуюся ему в любви (тут же, в кафе): «Тебе не нравится плачущий мужчина?» А ты спишь, и не слышишь.
|
|
| Поэт и поэтесса |
[25 Nov 2002|07:48pm] |
Шульпяков зазвал к себе на плов, который готовился полдня. Ещё пришла Вера Павлова со своей дочерью и Стивеном, новым своим мужем американского происхождения. Пили сначала водку, затем абсент. Абсент Верушка пила первый раз. Ею дочь Наташа тоже. Потом она (Наташа) взыла телефонную трубку, забаррикадировалась на кухне, начала обзванивать всех одноклассников, рассказывая о том, как она попробовала сегодня абсент.
А у меня с абсентом связана другая история: мы пили (я не пил) его в каком-то баре в Бильбао, с Вадикой и со Славкой. На улице шёл дождь, мы долго искали где бы перекусить, но так ничего не наши, кроме абсента. Бильбао – странный город, здесь едят только сандвичи. Бармен налил нам абсент как водку. Но Славка хотел стать нашим Вергилием и потребовал, чтобы всё было по закону: Славка показывал Маринке, как надо наливать, поджигать, тушить и пить. Ну, и накрыл горящий стакан ладонью, стакан и приклеился. Так Слава получил идеально круглое тавро, которым потом некоторое время очень сильно гордился.
Перед тем, как пришли Вера и её близкие, Глеб провёл для нас с Аней инструктаж: по матушке не выражаться, слов «деррида» и «дискурс» не произносить. Сначала мы чинно поглощали плов под Перселла, потом Шульпяков поставил заунывный джаз, Гинзбура... Смотрели по кругу фотографии: принц Кентский и Спенсерова вдова, мост сэра Фостера и одухотворённая Светлана Кекова, беседующая с ангелами Уэльса. Потом мы с Аней заставили его поставить нам нормальное радио (я всё время Таню Буланову просил) и отплясывали так, что неделю спустя мышцы болят, оторвались-оторвались так, что соседям мало не показалось.
Первым вырубился Стив, родившийся, между прочим, на Урале, и ботающий по фене лучше ГлебЮрьича, переводящего Одена. Хотя Стив видел Одена вживую, а Глеб Юрьевич нет. И тд, и тп. И тд, и тп.
|
|
| For angel |
[25 Nov 2002|07:51pm] |
Это же очень хорошая идея – рассказать тебе о человеке, который испытывал сильное эротическое возбуждение в музеях. Первый раз он заметил это за собой в музее частных коллекций, на последнем этаже, где интимные залы для небольших коллекций, тяжесть эрекции буквально впечатала его в скамейку. Дальше больше. На привезённой выставке импрессионистов, блуждая среди колонады, он путался в собственных шагах, потому что восставший член мешал ему, разбухший и непокорный. Причём тут картины, причём тут внимательные к стенам, на которых висят картины, постетители музеев, тут что-то совершенно иное, даже не знаешь, как объяснить. На показе фильмов Барни в Музее Людвига, в тёмном просмотровом зале, он помог себе, и кончил во время «Кримастера» № 2, сидел с мокрыми штанами, боясь пошевелиться, из-за неловкости и неудобства. Говорят, точно так же, на некоторых, действует запах больших денег или наследственного богаства, успех или внимание медиа. Ему же было достаточно оказаться в этих залах, насыщенных несуетным темпераментом отсутствующих здесь бытовых слагаемых.
Идём рядом по улице, смотри, воздух сгустился так, что лучи, подсвечивающие Шухову башню, режут облака как сливочное масло, перекрещиваются где-то в вышине; но самое интересное – как лучи, пронзающие отсутствующую внутри башни плоть, отталкиваются от её геометртрических структур, вырисовывая её вертикально стоящую тень – тут же, рядом, дублем, несуществующим двойником. Вчера я видел две луны и это оказалось предвестием того, что сегодня я вижу две башни, настоящую и облачно-заоблачную.
|
|
| Малый зал |
[25 Nov 2002|08:42pm] |
Пошли на квартеты Шостаковича и Бетховена. В малый зал, пропахший канализацией, очередями в гардеропе и еле живыми креслами партера. Квартет Бородина, сухой звук, смычки, синхронно размыкающие пространство с усердием консервного ножа. Музыка Шостаковича несётся как поезд, мимо которого проносятся дивные виды, главное – мгновенная смена впечатлений, мелодий, тем и ритмов.
Или ты смотришь в окно, за которым идёт снег и мысли твои бегают по кругу, закольцованные, однообразные, и ты сидишь, и худеешь, пока не приходит рассвет – тусклый свет, струящийся сверху, хоть какая-то надежда. Если не на разрешение, то на изменение: ведь днём всё выглядит несколько иначе. Несколько иначе, да.
Бетховена я не заметил, гармоничная музыка кажется теперь сухой и недостаточной. Тем более, в камерном виде. Тем более, квартет Бородина.
Симфонические концерты увлекают мощью и красотой самодостаточного звучания, где масло масленное, где избыток и перекорм. Квартеты точны и конкретны, катарсиса здесь не бывает – лента мысли струится серпантином, и нет ничего более, ничего кроме, этой мысли, этой узкой, тонкой ленты. Видимо, надо быть особенно тщательным, особенно изощрённым, чтобы проникнуться этой совершенно не липкой эстетикой феноменологической редукции, отсмекающей всё лишнее. Философский трактат вместо романа воспитания с избыточными описаниями и громоздкими диалогами.
|
|
| Из романа Сергея Юрьенена "Дочь генерального секретаря: |
[25 Nov 2002|08:47pm] |
«Мужчина он ясен и прост. Взгляда мельком достаточно, чтобы понять. В зеркало он не смотрит и не видит себя, даже бреясь. В поисках себя он заглядывает в женщину и не находит: «Нет, не я...» А женщина смотрит, и видит – простого, себе непонятного. Это становится скучно. Несмотря на попытку возместить – дом, деньги и член. Но она всё надеется, женщина – это надежда. Что однажды он увидит себя, опознает, вернёт, возродит изнутри свою сложность – и станет на равных с ней. В общем, верит в любовь... Но мужчина боится. Именно этого – больше всего. И ему, затвердевшему в упрямой своей замороженности, остаётся только обрушиваться на живое и мягкое, выбирая короткий, как искра, оргазм. И отваливается с недоумением в стеклянных глазах: это всё? Всё – ради этого? Или терпеть. Ждать, когда, доведённая до отчаянья женщина откроется перед ним в своей сложности и пригласит на волю мир, который так страшно ему отпускать. Вот почему они так боятся приближения смерти. Они чувствуют – несправедливо. Обман! Невозможно, чтобы конец – ведь ещё ничего и не начиналось. Отделываясь от жути, он отстаивает свою неизменность, принципиальную неизменяемость. Он тоскует по юности, он переходит в атаку – жизнь – арена, где сражаются гладиаторы, – отвоёвывает возмещения больше и больше – вроде трибуны над морем подобных себе. Из страха стать сложным он хотел быть огромным, больше всех – почему бы ещё своей собственной партии не Генеральным секретарём?»
|
|