Новый Вавилон -- Day [entries|friends|calendar]
Paslen/Proust

[ website | My Website ]
[ userinfo | livejournal userinfo ]
[ calendar | livejournal calendar ]

«Малхолланд-драйв» [16 Dec 2002|11:36am]
[Главное слово здесь – драйв (почти как «Такси-блюз», разросшийся едва ли не до обозначения жанра. Мы же всё время исходим из презумпции сюжетности, сюжета, кино должно нам рассказать историю. Но уже в «Твин Пиксе», а затем и в «Шоссе в никуда» Линч показывает нам историю, которая ничего не обозначает. Точнее, это не история, но такое абстрактное полотно, шоссе, которое действительно никуда не ведёт: Линч же так прямо и объяснил нам содержание своего movie прямо в заголовке.]

А после киношных экзерсисов Мэтью Барни я уже ничему не удивлюсь: у Барни изображение такое же самодостаточное, оно всё время куда-то движется, картинки цепляются друг за дружку, причинно-следственные связи в наличии, но, при этом, никакого психологизма, никакой психологии, одни только обстоятельства, самостийный контекст, закрытый на себя, вещь в себе.
Это такая новая фигуративность, пережившая опыт абстрактного и концептуального небытия. В случае с «Малхолланд-драйвом» следует отталкиваться от места действия: нам постоянно показывают Лос-Анжелес, Голливуд. Красотка Рита ковыляет по бульвару Сансет, её воссторженная товарка прилетела специально причаститься к чуду кинематографа.
Read more... )
14 comments|post comment

Шестая симфония Шостаковича (1939) [16 Dec 2002|12:56pm]
Классический (типический, шостаковский) пример портрета состояния, отношения, соотнесённости, фиксация интенции, воздушного мостка, скрепляющего даже не человека и его окружение (социальную среду), но объекта и субъекта, путь эмоции к своему логическому продолжению, давление глобальности претензий на тщету условий (личность в такой ситуации всегда меньше обстоятельств), сидит такой подпольный идеолог собственной самости и раздувается от мощи собственного замысла, его прёт, распирает. Но он не виноват, что он такой, ему просто не на кого опереться: гордыня и хмурь, порождённые одиночеством, иногда просветляющим, просветлённым, но чаще – свинцовым, бессодержательным. Гамлетовская смятенность, исход которой известен заранее: не быть. Тем не менее, Гамлет продолжает мыслить, потому что ergo (звучащее здесь как звучание) для него разгадке мира равносильно. Он жив только в процессе, только внутри интенции – тонкого лучика, ощупывающего мглу.
Вокруг дрожит, кружит и пенится зачарованный умиранием мир: Шостакович – атеист, даже не агностик, это же очевидно. Пора умирания последних астр, первого снега, лёгкой простуженности, переходящей в полную обескровленность, отсутствие сил, плавного балансирования на грани небытия. Кажется, Ясперс называл это пограничным состоянием.

Шестая – о механизмах выкликания и формирования такого состояния. Но это не значит, что Шостакович описывает нечто болезненное, тяжёлое – для него экзистенциальная тревога (затухающая в финале первой части), подавленность – нормальная температура организма, обязанного воспринимать. Ничего личного: нас всех ожидает одна ночь.

Баланс выравнивается количественным преобладанием скрипичной массы, которая снегопадит, белыми шапками облагораживает тоску. Зимой и умереть не страшно: совпадаешь, страшно лежать под землёй и ничего не делать. Баланс закрепляется изящными реверансами в сторону венской классики, малерообразным пассажам.

Во второй части мы заглядываем в детскую, где ничего не подозревающие дети пытаются жить. Ну-ну. Первая часть любой симфонии для Шостаковича – всегда самое главное высказывание, остальные, последующие – последуют, оттеняют и дополняют мощь и рассудочную пропасть первой. Лишь немногие способны на такую же амплитуду, раскаченность как это обычно происходит в первой части. Вторые-третьи более монологичны, монохромны, логичны (вот правильное слово), как правило, это шкатулки с секретом, вещи в себе. И только в первой части Шостакович позволяет высказывания прямые и непосредственные.

Ага, начинаю понимать: в Шостаковиче важен драйв надрыва, выражающийся через раскачивание эмоциональных качелей. Вот третья часть в шестой – уж куда, казалось бы, калейдоскопичнее, все эти вальсы да польки-бабочки, возбухающие мимо медных, так подишь ты – туда же: историзм (антропоморфность) выхолащивают из них густопсовую пустоту переживания.

Большивикам должно было нравиться. Несмотря на вопиющую угнетёнку четвёртой части, возвращающую нас к трагической чистоте первой части. Но рахманиновская, разливанная российскость маскирует раненную экзистенцию-изжогу под тревогу о судьбах родины. Типа: что же будет с родиной и с нами?

А то и будет, что ничего не будет: нас всех ожидает одна ночь, смерть – наша родина, Россия неизбежна.
14 comments|post comment

63. КвазиКортасар. Модель для сборки по-московски [16 Dec 2002|02:13pm]
... зоны, возникающие в осеннем воздухе совершенно не похожи на зоны, образующиеся в воздухе зимнего города, потому что темнеет раньше, звуки тоньше, а встречи и невстречи теперь обладают совершенно другим привкусом – когда ты выходишь из метро на Новокузнецкой, возле Бермудского треугольника: «Пироги» (книги, медленная еда, шум прибоя) – «КафеМакс» (интернет, телефон, место тайного сбора фрустрированных невротиков из «ЖЖ») – «Пурпурный Легион» (пластинки, целый стенд от ECM, между прочим)», треугольник (их тут много, Полтер и Фоска), в котором так легко сгинуть, потеряться на несколько часов. Сок попал не в то горло, очень сложно курить сигарету за сигаретой и пить сок, Таня, в strepsils много витамина «С», думаешь переседим все эти волны гриппа, накрывающие город в декабре-январе как прилив-отлив в Аркашоне? В шапке, похожей на лётный шлем, в длинном шарфе, вокруг шеи, выглядящей из-за этого жирафовой шеей, под зонтиком, на котором английский флаг (Глеб привёз из Лондона) и последней книжкой Мураками наперевес, словно дочь советской Киргизии или рабфак идёт.
А ведь рядом, чуть в стороне – другая зона с подвальным «Ad marginem’om», выходящем на две стороны, кинотеатром «Пять звёзд», Бахрушинским музеем (к чему нам сейчас, в зоне, вспоминать о театре?), поместьем Березовского и домом, в котором жил и умер Влад Листьев (Ратри, ты помнишь, дороги Смоленщины?), почему-то мне хочется представить тебя, идущей по Большой Татарской, после рабочего дня, который ты делила между интернетом и переводами из Пола Остера, до того, как пойти в «Дом» на ансамбль Айги, хорошо жить на Речном Стадионе, а не у мамы в подмосковье, так как мама моет раму. А тут ещё все эти кофейни, гроздями, созвездиями образующимися только на широких улицах. И знаешь, этот дорогой и невкусный кофе, почему он так пахнет сиротством? А все словно с ума посходили от Тирсена, после «Амели», а ты проигнорировала всеобщую любовь, собираясь на единственный концерт Мертенса в Школе драматического искусства на Сретенке.
Что такое «невезёт» и как с этим бороться, думаешь ты, подстригая ногти на ногах, не поранился – уже хорошо. Возле кафе «Матисс», ближе к индонезийскому (?) посольству всю прошлую зиму пролежала мёртвая собака, и я вспомнил другую мёртвую собаку, которая лежала возле Дома Печати, напротив афиш органного зала, не надо было даже Свердловского проспекта пересекать, после своего спецсеминара по Джойсу, как он там назывался, «Step by step», и что из него вышло? Только одна мёртвая собака, друг человека. А там, возле Третьяковки, ты обязательно промахнёшься и не встретишь идеального персонажа своего ненаписанного романа, мальчишку, у которого никого нет, и никогда не было, даже родителей, никого, кроме дяди, пытающегося писать о современной опере, только бомжи, разминающие снег, возле «КафеМакса», они встретятся обязательно, с ними не разминёшься, у них нет собак, как у парижских клошаров и каналы, должные шрамом пересекать город с севера на юг, перед впаданием в Сену, вынесены за город, ведь, город – это некий дискурс, спроси об этом у Фуко, че...
2 comments|post comment

Серьёзное эстетическое удовольствие [16 Dec 2002|02:32pm]
И душевная разрядка. А всего-то: сходил по ссылке Мити Кузьмина на текст С. Анашевича. У последнего я знаю замечательный текст "Хуй", посвящённый Рите Меклиной. С Анашевичем мы познакомились месяц назад на писательском совещании и про посвящение это он очень долго вспоминал, между прочим. А чисто внешне - очень приятный человек. На меня похожий (я толще), то есть, если мельком посмотреть (или при определённом освещении) можно подумать, что это я. Но каков талант! Судите, если есть время и охота. При всём крене его в non-fiction, думаю, что все прелести "Словаря Сони" - заслуга автора. Я Саше дал мейл, попросил что-то в библиотечку "Эгоиста", но от так ничего и не прислал. А вот "Словарь Сони" (так вышло, что "Сонечка" для меня очень интимное слово, кстати) я бы у себя обязательно повесил. Митя Кузьмин, дай попользоваться!

http://www.vavilon.ru/metatext/risk4/anashevich.html
68 comments|post comment

Прогулки за город [16 Dec 2002|04:04pm]
Колокольню Ивана Великого действительно теперь видно практически с середины Тверской. А вот здание театра имени Ермоловой словно бы потеряло былую мощь, кажется чуть-чуть и оно начнёт заваливаться.

Прогулка состояла из нескольких книжных магазинов. В пластиночные магазины я решил не заходить, чтобы не растратиться. Книг о Шостаковиче не было в одном из них. Важно: в «Москве» книги дешевле, чем в «Библиоглобусе» (специально сравнивал цены на одни и те же наименования). В «Москве» книги располагают по алфавиту, в «Библиоглобусе» – по сериям.

Инна рассказывала об особенностях «Мотороллы», чьи кнопки любят набираться сами по себе, вызывать какие-то номера, актуализировать всякие функции. Чем не сюжет: твоя «Моторолла» набирает номер какого-нибудь незнакомого человека, знакомство с которым переворачивает всю жизнь.

Cтарые «ОГИ» (в Потаповском) постепенно зарастают хламом как бабушкина кладовка или старый дом из романа Маркеса. В новом «ОГИ» (на Никольской) выбор большой, но неудачно расположенный.

Книги интервью и эссе Кортасара нет ни там, ни там. Мои книги везде расположены неудачно (и не потому, что я автор). Несколько раз видел, как покупатели брали в руки мою книгу. Чудовищное ощущение, теперь я понимаю [info]kcn@lj, который отвернулся на ‘non/fiction’ от своей потенциальной читательницы. Зато видел «Книгу извращений», составленную Максом Фраем, в нём есть рассказ Риты Меклиной. Рядом со стеллажом, на котором стояли «Книги извращений» стояла девушка, которая могла бы быть Ритой Меклиной.

От нечего делать купил «Бафомет» Пьера Классовки и «Под покровом небес» Пола Боулза, а ещё две книжки из серии «Сто великих картин», про «Тайную вечерю» Леонардо и про «Руанские соборы» Клода Моне. Если верить последней, Моне написал не 30 вариантов собора (как я читал в других источниках), а около полусотни. Но как верить изданию, в котором картина из музея Мормоттан, воспроизведённая даже на входных билетах в музей Мормоттан, приписана музею Д’ Oрсе?!

Однако, это первая книга, где собрано около полутора десятков изображений этой серии. В моей реальной жизни я видел около десяти, что ли, таких «Руанских соборов» – два в Пушкинском музее, в четыре Д’Орсе, один (или два) в музее Мормоттан, два в Амстердаме (один привезённый из Бостона, другой не помню откуда), один – из Белграда и ещё один я видел уже не помню где.
post comment

Метрострой [16 Dec 2002|07:21pm]
Я давно захотел записать это впечатление от метро: почему в Париже под землёй нет такой давящей тревоги, как в Москве? Дело не в затаённой агрессии и не в обилии декласированных элементов (в этом смысле парижское метро ещё более свободным будет: много раз видел как здесь курят, писают и всё остальное, московская публика, в этом смысле, много дисциплинированее – у нас метро приравнено к Красной Площади, где раньше никто не курил, а теперь все кому не лень), в состоянии стен и воздуха.

Недавно понял: в парижской подземке рельсы двух направлений находятся вместе, посредине станции, занимают большое пространство, рассосредоточенное из-за своей центровости, тогда как в Москве рельсы и пути загнаны в противоположные концы, в отдельные, более узкие, отсеки. Из-за чего каждый выход поезда наружу напоминает звуки Иерихонской трубы. А узкие пространства станций и есть такие трубы, продолжающие тело тоннеля, из которого вырыается эта отнюдь не импровизация.

В Парижской подземке железнодорожное полотно напоминает аэропорт. Звуки тормозящих поездов издают звуки, похожие на крики чаек.

И ещё. В «62. Модель для сборки» горизонтальный мотив метро, традиционный для Кортасара, дополняется вертикальным – в важные для себя моменты персонажи заходят в лифт. Есть о чём подумать.
26 comments|post comment

navigation
[ viewing | December 16th, 2002 ]
[ go | previous day|next day ]