| [ |
music |
| |
Вдруг услышал сирену и стало странно - как если увидеть мента с мобильником |
] |
Дело в том, что не без трепета приступаю к описанию вида из окна своей комнаты. Важно соблюсти последовательность, передать как можно больше подробностей и, через это, выдать хотя бы самое общее ощущение от моего раменья (лес, окружающий поле). Я уже описывал вид из окна кабинета – но там окно фасадное и выходит на границу посёлка и города; дом стоит форпостом, витриной, первой линией - словно бы дальше "пляж" и "море"; окно в моей комнате – иное дело, оно с другой стороны дома, как бы с изнанки и выходит на внутренности посёлка, его кишки и требуху; всё то, что в театре оказывается за занавесом.
Поскольку этот вид неофициален, в него много всего понапихано, сложно передать динамику и ритм, собирался и готовился несколько дней, пока не пришли электромонтёры и не выключили электричество; из-за чего образовалась ванна свободного времени, словно бы специально предназначенная для внеплановых работ.
Русский пейзаж, как правило, горизонтален, растянут и размазан вдоль. Я сижу на втором этаже, поэтому вид немного сверху – именно это и усложняет задачу: передо мной дома и приусадебные участки одинаковой величины, три или четыре улицы (Столбовая, Елочная, ещё какая-то) идущие вдоль нашей, Печёрской. Перпендикулярно слева (как поля у ченической театрадке) идёт улица Железная. Дома, как правило, находятся справа и выходят фасадами на Железную. За ними слева направо тянутся дворы и дворовые постройки – сараи, стайки, пристройки, времянки, сортиры. Из самых разных материалов, разной конфигурации, длины, новизны, наклона. Каждый участок огорожен забором (чаще всего непрозрачным), из-за чего в пейзаже возникает некий заданный всем этим мнимым хаосом разнобойный ритм - словно это не посёлок, но порт с десятками пришвартованных лодок, трепещущих на прибрежном бризе.
Я смотрю сверху на эти участки, опусташённые зимой и занесённые вчерашним снегом, из-за чего все они, несмотря на свободу внутренней планировки, выглядят достаточно продуманными, свободными и даже регулярными. Частный сектор упирается в кирпичную трехэтажную среднюю школу № 97. Дальше, за школой, идёт дорога (проезжая часть), после которой начинается многоэтажная история посёлка. Дорогу не видно. За трехэтажной школой-пределом торчит примерно по центру белая пятиэтажка, остатком зуба и всё, дальше небо.
Слева видны две отделённые девятиэтажки. Одна из них стоит как бы совсем уже отдельно и повёрнута ко мне торцом, серая и невыразительная, своим разворотом она подчёркивает дорогу, идущую к Ширшнёвскому водохранилищу. Темпорально и хронотопно она принадлежит уже к другому миру. Справа от неё рощица, окружающая остатки стадиона и вспомогательной школы № 83 (крайняя левая граница окна). Ближе к центру, едва ли не по центру, стоит серо-голубой девятиэтажный массив, уже на моей памяти воткнутый на пустыре рядом с продовольственным магазином (в моем детстве на нём водружали нелепую поселковую ёлку). Крайняя граница окна справа половинит собой девятиэтажку, заселённую, as rule, работниками фабрики глухонемых. Однажды я был в этом доме, когда там снимал полуторку Артём Шевченко.
Разглядеть эту девятиэтажку мешает вот уже много лет подряд строящийся дом наших соседей (через одного) - большой двухэтажный, сложенный из грубых белых шлакоблоков и сверху покрытый (не до конца, только на одну треть) бледно-жёлтыми пластиковыми панелями. Ощущение, что только что бросили строить. Несмотря на недостроенный вид, в доме давно живут. Из трубы на крыше, покрытой ярко-зелёным покрытием, иногда идёт дым, в окнах шторы, у окна градусник. От этого недостроенного якобы дома отходит длинный одноэтажный сарай, оббитый живописным, ржавым железом, на его ребристой крыше две трубы; сарай вытянут во всю длину участка и, в том числе, выполняет функцию забора для соседского участка, с одной стороны которого стоит этот самый сарай, а с другой стороны – мой дом.
За двумя этими полосками чужой земли идёт ещё один участок (справа небольшой голубой домик из аккуратных досок, посредине участка – сарай тёмно-коричневой кладки с белой крышей), за ним – другой участок (дома не видно или дом напоминает сарай грубой кладки с горизонтальными окнами, здесь дополнительную динамику задаёт пустота на месте огорода – всего-то несколько плодово-ягодных + забор по периметру) а дальше идёт улица Столбовая.
На другой стороне улицы Столбовой есть ещё два ряда точно таких же участков, но поскольку действуют принципы обратной перспективы, то самые близкие ко мне участки кажутся большими и опустошенными бассейнами, тогда как чем дальше, тем пространство теснее, сжатее и подробнее. Динамичнее. Все хозяйства, начинающиеся по ту сторону Столбовой (и упирающиеся своим изводом в кирпичную сущность трехэтажной школы) находятся в сложных отношениях тесных переходов хозяйственных построек в хозяйские дома и обратно. На Столбовой изначально селились самые зажиточные, свои участки они обустроили раньше остальных, из-за чего многие из них быстрее соседей состарились и пришли в негодность или же наоборот поддерживаются на должном уровне, продолжая жиреть и автономизироваться.
Мой взгляд упирается в бледно-салатовую усадьбу с большой, расчётливой крышей (слева), упрямо поставленной к нам боком. На равнобедренном треугольнике пришпилена тарелка, кстати не единственная в округе, ещё одну я вижу на соседском участке слева и ещё одну через два участка справа. Эти округлости, кстати, нарушают монополию прямых углов, сообщая виду посёлка дополнительную складчатость.
Я описываю только самое подробное и крупное на пространстве, прямо лежащем передо мной, словно бы амфитеатром поднимающимся к школе. Потому что, несмотря на разнобой и разницу подчерков хозяйствующих тут субъектов, есть во всём этом устройстве чёткость и логика. Она несколько нарушается если взглянуть влево – хотя там посёлок продолжается точно такой же чередой участков правильной формы и неправильной (непродуманной) наполненности и застройки. Просто если фронтальный взгляд вносит ощущение регулярности, то боковое фиксирование застройки мирволит сумятице и хаосу, передать которые рука и мозг отказываются. А ведь там всё примерно тоже самое, только менее выразительное и [во всех смыслах] выдающееся. Из-за чего, между прочим, вырастает роль и видимость (значимость) деревьев, которые возносятся над заснеженными крышами, создавая слева от меня ещё один, дополнительный этаж реальности.
Летом буйство природы на участках и на бесхозных, общественных пустошах (как на отдельной одинокой рощице совсем уже справа по соседству с глухонемой девятиэтажкой – где самые высокие деревья стоят каждое словно бы на особицу, ожирельем окружая невидимый детский сад) делает пейзаж особенно глубоким и таинственным. Не то теперь – зимние заброшенность и опусташённость.
Важно, что взгляд сверху позволяет видеть дно этих территорий, из-за чего каждый участок, огороженный так или иначе (парадными заборами, выходящими на Железную, Ёлочную или Столбовую и наспех сколоченными проницаемыми перепонками между друг другом) кажется особенно автономным, особенным пространством. Много лет назад я написал про наш дачный посёлок несколько строчек, которые нынешний пейзаж, легко присваивает и себе:
Лоскутики дачных мест,
Бездонные, точно моря,
Тихо. Мир спит окрест
Мира, в котором сплю я.
Действительно, тихо и ощущение одиночества удваивается из-за полной обезлюдности всех этих подведомственных взгляду территорий – пустых садов и огородов, на невидимых дорогах и поселковых просеках просеках народ тоже не наблюдается; девятиэтажки слишком далеко, чтобы можно было разглядеть свет в окнах. Впрочем, ещё не так темно, сумерки только-только начинают загустевать и отражаться от белёсых поверхностей крыш и забытых до весны грядок. Единственным знаком присутствия человеков оказывается печной дым, идущий, например, в отдалённом доме где-то слева и в доме Бычеков совсем уже справа.
Впрочем, солнца сегодня не было, из-за чего небо невыразительное и монохромное, подстать неостывшему бумажному пеплу или всё тому же печному дыму. Облака почти не различаются, наплывают полустёртыми, подтаявшими разводами, как внутри квадратов Ротко и кажутся скорее недоработкой мастера, нежели намеренно исполненной задумкой.
Теперь я вижу желток заработавшего фонаря, стоящего на Железной, возле детского сада, среди высоких и одиноких деревьев – ещё один пунктум, дырка в холсте. Другими резкими вертикалями пейзажа являются антенны, напоминающие опустевшие флагштоки. Ну и печные трубы, по одной-две на строениях (дополнительная динамика). Теперь, когда свет сворачивается и зацелованной губой наваливается зимняя вечерняя густота, небо и крыши, накрытые снегом, сливаются в некое цветовое единство, из-за чего посёлок кажется ещё более пустым.
Пролетела одинокая птица, падают редкие снежинки, из-за чего мне кажется, что пейзаж прикрыт ресницами – не то, чтобы чёткость нарушилась, просто нога затекла и хочется кушать.
|