| Чьё зренье вобрала Луна |
[30 Nov 2010|12:51am] |
Недолго, в старших классах школы, Ахмадулина была моей любимой поэтессой.
Именно поэтессой, а не поэтом, поскольку она была для меня тогда, любопытного и пубертатного, воплощением женского начала, женской инаковости, подчёркнутой внешностью, повадкой, манерой читать стихи и, тем более, их писать.
У меня были две ее пластинки - одна из шестидесятых, другая из восьмидесятых ("Стихотворения чудный театр") и я их постоянно слушал, в перемешку с Вивальди и Моцартом. Слушал ведь!
Книг долгое время не было - они, книги её, были более редки, чем агатовый томик Ахматовой или Мандельштам из Библиотеки Поэта. Дефицитнее уже ничего не могло быть: высшая степень советской эксклюзивности.
По знакомству, из закрытого фонда городской библиотеки, мне выдали белый сборник на достаточно долгое время и я жил с ним, как с тайной любовницей около года. Виртуальный роман.
Стихи её были странным кружением вокруг да около и ворожением, наворачиванием воздушных кружев вокруг отсутствующего центра. Шевелением воздуха.
Стихи Ахмадулиной, предшествовавшие метаметареалистической эстетике (промежуточное звено между Пастернаком и Мандельштамом с одной стороны и Ждановым и Парщиковым – с другой) и воплощённой, почти ощутимой, почти материализованной суггестии.
В поэзии шестидесятых Ахмадулина делала то, что Линч будет делать в кино восьмидесятых-девяностых – нагнетала инфернальные страсти, вышивая по канве практически отсутствующего (формализованного) сюжета – со всеми его узелками изнанки и формализованным исподним.
С другой стороны, суггестия Ахмадулиной не предполагала никакой мути, строки её всегда были хрустально-прозрачными, каждая из них казалась, несмотря на путанный, петляющий прустовский синтаксис, на просвет, не то, чтобы ясной, но явной (убедительной).
Другое дело, что общее почти всегда преобладало над частностями строк и строф, сволакиваясь в более нераспутываемый клубок. В неразборчивую морозную изморозь на стекле.
Уважение и благодарность Ахмадулиной давно заветрились и прогорели, хотя и легко вызываются памятью, как то, что некогда было важным, первоочередным, судьбоносным, а ныне исчезло, истекло без остатка.
( последнего задора тщетность )
|
|
| Танцы минус |
[30 Nov 2010|03:14am] |
Климат - наш рулевой
|
|
| Моне (263) |
[30 Nov 2010|05:21pm] |
Тоска и стужа не дают очароваться; зелёная волна и зарево заката; мы все плывём по разным сторонам, касаясь сердцем каменного сердца
( Вилденштейн 126 )
|
|