| Выписки из записных книжек Шаламова |
[10 Mar 2014|04:27pm] |
- Вс, 14:04: Шаламов, записные книжки: "Кого больше не свете — дурных или хороших людей? Больше всего трусов (99%), а каждый трус при случае подлец..."
- Вс, 14:05: Шаламов, записные книжки: "Евтушенко. Пока он все еще «делает свою судьбу», а не литературу." (1957)
- Вс, 14:18: Шаламов, записные книжки: "Жизни в искусстве учит только смерть.." "Искусство — это жизнь, но не отражение жизни..." "Наш космос — точность"
- Вс, 15:41: Из записных книжек Шаламова: "Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошел, уже нельзя ходить." (1961)
- Вс, 15:42: Из записных книжек Шаламова: "Жизнь человека оправдывается его интересами, его устремлениями на высокое."
- Вс, 15:52: "Стихи вовсе не чувства, как думают люди (чувства достаточно рано проявляются у человека), они — опыт..." (слова Рильке, цитирует Шаламов)
- Вс, 17:48: Из записных книжек Шаламова: "Вот главная тема времени — растление, которое Сталин внес в души людей."
- Вс, 17:54: Из записных книжек Шаламова: "Я тогда стал считать себя поэтом, когда увидел, что не могу фальшивить в своих стихах. И более."
- Вс, 18:13: Из записных книжек Шаламова: "Большая литература создается без болельщиков" (1966)
- Вс, 18:25: Из зап.книжек Шаламова: "История, бывшая трагедией, является миру вторично как фарс. Но есть еще третье явление сюжета — в бессмысленном ужасе"
( Read more... )
|
|
| Из дневника Пушкина от 03.05.1834 |
[10 Mar 2014|07:16pm] |
"Вышел указ о русских подданных, пребывающих в чужих краях. Он есть явное нарушение права, данного дворянству Петром III; но так как допускаются исключения, то и будет одною из бесчисленных пустых мер, принимаемых ежедневно к досаде благомыслящих людей и ко вреду правительства.»
Указ, кстати (от 17.04.1834), интересный: ограничивал пребывание за границей подданных его величества любых сословий до трёх лет (дворян – до пяти), не более.
|
|
| Дневник читателя. А.С. Пушкин Table-talk. Дневники и воспоминания, биографические бумаги и выписки |
[10 Mar 2014|07:27pm] |
По ажурности своей, отрывистости и обрывистости, седьмой том пушкинского собрания сочинений, отданного под нон-фикшн («История Пугачёва»), а так же воспоминания и дневники, приближается к двум первым томам со стихами.
Тексты здесь все – сплошь короткие, короче, чем могли бы быть. Исчерпываются, не успев начаться: сплошные обрывки, клочки да почеркушки на отдельных листочках. Следы уничтоженных рукописей – писем, дневников, автобиографических записок, надёрганные из «основного корпуса», более не существующего, для каких-то дополнительных нужд новых возможных замыслов и текстов.
Случай Пушкина уникален в подробности своей реконструкции: вряд ли какой-то другой человек в русской культуре (может быть, разве что, Ленин) послужил такому количеству научных медитаций – исследовательских (биографических, текстологических) и интерпретационных, когда буквально каждая строчка-косточка текста, написанного гениальной рукой обглодана едва ли не до внутреннего сахара.
Естественный для сочинителей всех мастей (от документалистов, собирающих материалы, пока были шансы отыскать нечто новое, и вплоть до беллетристов, продолжающих множить версии) материал оборачивается внезапным успокоительным повторением – всё, что ты напрямую извлекаешь из биографических бумаг, оказывается уже где-то читанным или слышанным, неоднократно использованным.
Но, тем не менее, всё ещё свежим; незаветренным.
( искус рукописности )
|
|