Некролог Дмитрию Александровичу
У всех нас сегодня большое горе – в московской больнице скончался Дмитрий Александрович Пригов. Даже далекие от искусства люди хорошо знают ценят эту незаурядную, вне рангов и званий, выдающуюся фигуру отечественной культуры.
Дмитрий Александрович Пригов, один из отцов-основателей московского концептуализма, последней великой школы русского искусства, был ключевой фигурой культурного процесса в столице. Выдающийся художник, просветитель и культуролог, Пригов сначала, в советское время, был лидером неофициальной культуры, андерграунда, позже стал общепризнанным классиком.
Одной из важнейших заслуг Дмитрия Александровича стала поэтическая революция – вскрыв пустотную природа авторского жеста с помощью избыточной и нарочитой графомании и постоянной смены масок, Пригов раз и навсегда измени строй русской поэзии. Сам её химический состав.


Симулируя сложности творческого процесса, Дмитрий Александрович (в поэтическом творчестве которого не возникало вопросов о вдохновении или графомании) делил всё написанное на три равные кучки.
Одну из них он затем обнародовал, переплетая в маленькие самиздатовские сборнички, которые россыпями носил с собой. Вторую он выбрасывал – как и положено обращаться с черновиками, а третью – хоронил, зашивая в аккуратные бумажные пакеты и раздаривая друзьям-приятелям.
Некоторое время назад, Дмитрий Александрович принял на себя обязательство написать к такому-то году такое-то (гигантское) количество «поэтических» текстов и методично, день за днем, приближал эту дату. Он и вообще был крайне методичным человеком, «немцем», если вспомнить цветаевское определение Брюсова, «Героем труда», превратившим в работу даже своё систематическое появление на всевозможных литературных мероприятиях.
Как бы смущённый, как бы несколько отрешённый, Пригов, тем не менее, всегда оказывался незаменимым гостем. Несмотря на бурное светское существование и постоянные разъезды, работа по перемалыванию информации и выработке новых смыслов, как и писание текстов, создание инсталляций и образов-масок, не останавливалось ни на мгновенье. Казалось, ещё чуть-чуть и рекорд по количеству текстов, заявленный вечность назад, будет взят. Не успел…
Все, даже недоброжелатели, признавали несомненное дарование Пригова, хотя сложно было объяснить, чем же гений занимается. Пригова всегда было много. Слишком много. Именно это, порой, мешало оценить сложность и снайперскую точность его многогранной работы. Кричал кикиморой? Написал стишок про «курицу» и «милицианера»?
Ученик скульпотора-монументалиста Бориса Орлова, Дмитрий Александрович начинал как обычный советский скульптор, ваяющий пионеров с горнами. Однако практически сразу же официальная карьера его начала давать сбои. Ему и коллегам его по концептуалистскому братству, Илье Кабакову, Андрею Монастырскому, Льву Рубинштейну, Иосифу Бакштейну, Эрику Булатову, Владимиру Сорокину, Борису Гройсу и многим их соратникам стало тесно в удушающей атмосфере официального искусства. Именно тогда был придуман и активно заработал московский концептуализм, который работал с мертвыми языками идеологий, коверкал и пересмешничал штампы и клише. Пригов любил говорить о «личной синдроматике», которая всегда ложится в основу любого творческого деяния. «Личная синдроматика» самого Пригова и его заединщиков по концептуализму долгое время помогала бороться и преодолевать омертвелость официальной идеологии, выживать в смутное время, смеясь, расставаться не только с прошлым, но и с настоящим и будущим.
Дмитрий Александрович начинал как художник, автор тонких графических работ, над штриховой природой которых, с карандашом и ручкой, он корпел и медитировал сутками, затем пришло время монументальных инсталляций на которых углы выставочных залов оказывались заваленными старыми газетами, из-за которых просвечивала фантасмагорическая реальность. Некоторые из них, хрупкие и невесомые, можно увидеть и сейчас в Третьяковской галерее, а, самой последней монументальной работой Пригова-художника, судя по всему, стал хтонический экскаватор – самый большой объект на февральской выставке «Верю». Для установки в подвале Винзавода этой эффектной громадины пришлось сносить стену…
Свои выступления со стишками («текстами», как любят говорить сами концептуалисты) Дмитрий Александрович, единственный русский поэт, которого официально называли по имени-отчеству (начинаясь как игра, в конечном счете, это официальное поименование стало не только неотъемлемой частью образа творца, но и признанием его заслуг) превращал в незабываемые представления. Он шептал, кричал, булькал, ворожил, рокотал, завывал, причмокивал – то, что и потом назовут «кричать кикиморой». Оторваться невозможно.
«Кто может знать при слова – расставанье, какая нам разлука предстоит…» Последний раз я слышал камлания Пригова на фестивале «Киевские лавры» в самом начале лета, в душном подвальчике, при стечении большого количества поэтов и слушателей. Дикая жара, многодневная пьянка, помятые лица и, как всегда, свежий и бодрый, в боевой готовности и полной выкладке, Дмитрий Александрович за чтецким столиком со своим проверенным репертуаром. Тогда он читал «Азбуку смерти» про вымерших («все вымерли, все вымерли, все… все вымерли на «а»…. все вымерли на «бэээээ»… - и так до конца алфавита), волховал, значит, токовал и… неужели предчувствовал?
Но особенно любили Пригова редактора культурных передач и отделов – лёгкий на подъем, с самоотверженной готовностью, Дмитрий Александрович мог прокомментировать любое событие и явление. Всеохватность его тонкой, изощрённой рефлексии поражала. Казалось, ткнёшь Пригова в плечо и скажешь:
« - Дмитрий Александрович, а вот плечо, что вы по этому поводу думаете?»
И Дмитрий Александрович разродится нешуточным спичем, а то и целой лекцией по поводу плечей, рамен, опорно-двигательной системы…
Или спросишь про тополь, тетчеризм или систему канализации средневекового Лондона, ответ будет спорым, верным, расширяющим твоё сознание. Сколько же он дал интервью? Сколько раз выступил в телевизоре или по радио? Сколько осуществил акций (а сколько не осуществил)? Комиссии по литературному наследию, которой он заслужил будет с чем разбираться. Другое дело, что у невероятного аккуратиста, Дмитрия Александровича, наверняка, ведь, все уже давно разложено по полочкам, посчитано и рассчитано.
Год с небольшим, литературный сайт «Топос» проводил бенефис Дмитрия Александровича Пригова – на протяжении значительного периода времени весь «Топос» был заполнен произведениями только одного человека. Творческого наследия Пригова могло хватить бы на десять таких «Топосов», казалось, фабрика по производству текстов, в которую превратил себя Дмитрий Александрович, будет функционировать вечно.
Он всегда был рядом, доступный и, одновременно, отстраненный. Его все знали, со всеми он обязательно вежливо раскланивался и заводил речи о пустяках, как правило, принимая инициативу разговора на себя, вежливо поддакивал, в то же время разглядывая что-то одному ему ведомое в умозрительной дали.
И только если что-то в разговоре его задевало, если вы каким-то образом преодолевали рамки светских условностей, то он, словно бы просыпался, наклонял голову по-птичьи, впиваясь в собеседника долгим взглядом и тогда разговор начинался заново, уже на каком-то ином уровне. Думаю, что никто не знает, сколько же у Дмитрия Александровича было масок и личин, в этом нескончаемом карнавале перемен помнил ли он себя?
Понимая других словно дипломированный психоаналитик, Пригов говорил мне, что к постоянной смене дискурсов его влечет всё та же «личная синдроматика» – боязнь быть окликнутым по его истинному имени-сути – теперь уже точно не узнать, отчего он так стремительно и продуктивно бежал…
Его величие было домашним и уютным. Профессиональный путешественник (убежден, что не каждый поп-артист объехал такое количество мест и дал такое количество выступление как неувядаемый и зело артистичный Пригов), в поездках Дмитрий Александрович был незаменимым собеседником и неприхотливым соседом, который говорил, что водки ему не нужно, но пьянел вместе с остальной честной компанией, а потом уходил, прихрамывая, в свой закуток рисовать – доставал ручку и, штришок к штришку, материализовывал своих монстров. Медитировать таким образом Дмитрий Александрович мог часами. Гений места ставшего родным Беляево, он точно так же, часами, рисовал странные фигуры, отвлекаясь на беседы, размышляя, а потом вдруг отвлекался и говорил:
« - А пойдёмте-ка, я угощу вас борщом…»
И ведь угощал. Вкусный был борщ.
С его трагическим уходом становится пусто и очевидно, что произошла полная смена культурных эпох, вот и концептуализм умер раньше, чем ушел главный его горлан-агитатор. Дмитрий Александрович, ответственный и незаменимый, никогда ничего не делал в холостую. И если он решил оставить нас на пике этого жаркого, пустого лета, значит, есть в этом особый, высший смысл. Оценить который мы сможем позже. Вечность спустя.
http://vz.ru/columns/2007/7/16/94472.html

Бенефис Д.А. на "Топосе" (коллекция текстов в разных жанрах): http://topos.ru/author/789/works