Дело о новой любви
Дело в том, что вчера с Новичковым накупили пластинок, он своё, коллекционное, а я целую полку Бриттена, который вдруг умозрительно зачесался ещё в Челябинске. Но где в Челябинске, да ещё с отрубленным Инетом, найти Бреттена? Но, вот, ведь, слушаю и не могу прийти в себя, не знаю, сколько продлиться, но, странное (случайное и очень закономерное) на фоне романтиков увлечение актуально.

1.
У Бриттена, неожиданно, нравятся опусы там, где поют. Пение всегда перпендикулярно. Пение - ещё одна из красок, на которые раскладывается музыка Бриттена. Создающего как бы панорамы и деконструкции, когда музыка одновременно звучит и распадается, демонстрирует себя и тут же, мгновенно, прогорает изнутри.
Цельности нет, есть раскладка, словно бы капнули химически активного вещества и произошла, пошла раскладка на составляющие. Поэтому голос - одна из составляющих, сосуществующих на равных с другими инструментами, не вспомогательная черта и не соло, просто голос.

2.
В школе я мечтал поставить балет на музыку Секстета Стравинского. Концепт был такой: каждый танцор танцует партию того или другого музыкального инструмента. То есть общее звучание раскладывается на отдельные составляющие и каждый танцор репетирует и танцует со своим формообразующим инстументом, кто-то с клернетом, кто-то с фаготом. На спектакле все эти отдельные партии, как и положено опусу Стравинского, сплетаются в единый узел.
Не знаю, додумывался кто-нибудь ещё кроме меня до таких вот балетных новаций, однако, я тогда останавливался на музыке Стравинского как самой что ни на есть на тот момент графичной - когда колючие рисунки партий словно бы тянутся проводами или проволокой в безвоздушности или плотном белом фоне. Музыка Стравинского хорошо раскладывалась на составляющие и легко демонстрировала свои внутренности - вот почему.
Но теперь я слушаю Бриттена и мне кажется, что ещё лучше эта идея подходит для оживления и инсценировки опусов Бриттена.

3.
Возможно потому, что его главным инстументом, главной краской, являются виолончели, наиболее схожие по тембру со звуками человеческого голоса. Причем не абы какого, но, скажем, голоса Галины Вишневской, про который мне хочется сказать особо. Голос Вишневской похож на виолончель не из-за ассоциативной близости к ней Растроповича, но из-за природы своего голоса - словно бы трубчатого как тростник (внутри пусто, а стены толстые, многослойные), цвета рубина или даже агата, с терпкостью недозрелой сливы, которую можно надкусить, порушив упругость плода и даже мутная капля сока выскочит, на глазах загустевая, но в общем и целом плод ни за что не утратит формы - даже и когда ты станешь его пережёвывать.

4.
Такой и Бриттен, звучащей словно бы по краям, завитками вокруг пустоты отсутствующего центра. Странный такой полый симфонизм, как если в центр симфонического оркестра попала фугасная бомба. Края кружат и кучерявятся, но слизистая ткань соединения, с л ю н ы, насыщенного симфонического воздуха, лиловой симфонической вони-ваты возникает на чётко отмеренные мгновения, заставляя весь прочий хронометраж звучать на фоне тишины, зияющей пустоты, отсутствия. Стекловата, да.

5.
Если Шостакович и Прокофьев соотносятся как Пикассо и Матисс, то Бриттен - это Калдер с мобилями, то есть, с принципиально иной схемой организации пространства и ткани, возникающей внутри этого пространства. Выпиливание воздуха то ли смычком, то ли лобзиком; оттачивание кудрявых тучных масс.
Сранивать не только интересно, но и важно - ещё один угол зрения, ещё один вариант смещения, смещённости. Ещё один дискурс ещё одного настроения. Ещё один инструмент самопознания и самочувствования.
И все они словно бы подчёркивают и раскрывают друг друга. Подсвечивая друг друга фоном или фотографическим виражём.

6.
Вся музыка ХХ - о тяжести и дискомфортности в желудке живота своего. Депрессия Шнитке оказывается особенно беспросветной на фоне зубной боли Шостаковича, боли которая опустошит, но которая пройдёт. Акварельный пессемизм Шостаковича особенно остро вылезает на фоне циничной всепонимающей иронии , замешенной на гуашевом жизнелюбии и оптимизме Прокофьева. На фоне всех этих видишь, что Бриттен тоже ведь о том же самом, но его брикеты хандры и сплина упакованы как-то иначе. Упакованы и перевязаны бичёвкой. Брикеты Бриттена.

7.
То есть, это такой экзистенциализм, очищенный от примесей социологии и общественной хрустальной сферы. У наших, вроде, тоже человек, разбивающийся о бессмысленность громады (любая громада, бОльшая, нежели человек, оказывается бессмысленной ибо её невозможно мыслить всю одновременно), а у Бриттена никакой громады нет - человек бьётся о пустоту, о тошноту как муха о стекло и не может вырваться или прорваться.

8.
Бриттена я начал слушать тогда же, когда и Стравинского. В школе у меня был виниловый комплект "Дидоны и Энея" Перселла на трёх сторонах двух пластинок и "Рождественские песни" (или гимны? Не помню) уже одного Бриттена. Но всё равно долгое время я его воспринимал именно так - в связке с Перселлом, совсем как Бизе-Щедрин. Оказывается такое развитие (осмысление, заигрывание) традиции и есть один из основных конструктивных приёмов поэтики Бриттена.
Тромбы и сгустки, возникающие в пустоте, и есть отсылки или цитаты, оммажи предшественникам и пастельные пастиши, а проволока, намотанная вокруг - это, вероятно, то, что здесь уже от самого композитора.

9.
По выразительности пейзаж на лице Бриттена может сравниться с ландшафтом на лице Беккета.

10.
Самое важное - отчего тебе хочется слушать ту ещё неслушанную музыку или эту? Насколько ты становишься жертвой литературной основы, либретто, программы, программки, оформления лисков, насколько ты являешься рабом фонетики, из которой состоит имя композитора и название его произведения?
Это же как подпись у скульптуры или инсталляции, то есть нечто, извне привнесённое, становящееся сутью. Между тем, внутри меня всегда зреет соревновательное отношение к чистоте восприятия. Идеальное слушанье в этом смысле - анонимное прослушание радиостанций, транслирующих классическкую музыку - там этого безымянного филе и развороченного виноградного мяса сколько угодно. Но почему такое прослушивание никогда не оставляет ощущения сытости и может звучать только фоном?
Ибо если в книге нет первых страниц или она лишена обложки, инвалидность её непреодолима, восприятие меняется и никогда не окажется таким, как если книжка была бы цела.

11.
Нельзя сказать, что музыка Бриттена сложна для восприятия, но лёгкой её тоже не назовёшь; нельзя назвать её особенно мелодичной, однако, авангардности в ней меньше чем укоренённости в классике, опусы Бриттена сплошь состоят из недостаточности, из недостроенности, из многоточий и разомкнутости, асимметричности и ассиметрии, как если композитор намеренно забыл закрыть вторую скобку и из неё дует и даже сквозит...
...но при этом Бриттена сложно назвать формалистом. Внешнее здесь не довлеет и Бриттен не особенно озабочен внешним, просто у него бэкграунд такой - серо-буро-малиновый, как задний задник в оперном спектакле; как то, что в толще, на которую уже не попадает солнце и из-за этого морской солёный вкус становится особенно солоноватым - но не как кровь, а как сукровица.

12.
Меня всегда удивлял и интриговал (тем более, что я никак не мог найти объяснения) феномену популярности и распространённости на Западе сложной модернистской музыки, щёлкающей музыку ХХго, все этих Шёнбергов и Рихардов Штраусов (к моей вопиющей зависти) как мы Чайковского и Мусоргского. Настойчивая неблагозвучность заставляет подозревать западное ухо в каком-то особом устройстве - совсем как ухо восточное, чья музка тоже ведь на наш вкус отличается от нормы.
Всегда казалось, что популярность дегуманизированного, по Ортеге, искусства, каким-то таинственным образом связана с высоким уровнем жизни. Но вот поди ж ты и объясни каким именно.

13.
Струнных квартетов у Бриттена всего три и очень интересно сравнивать их со струнными квартетами Шостаковича, который из всего, что только мог (симфонии, квартеты) строил некую переодическую, весьма структуированную, систему элементов. У Бритенна библиотека состоит из разрозненных томов, перемежающихся брошюрками и старинными альбомами, пергаментом и картами со следами многочисленных злоупотреблений на перетёртых сгибах. Не причины и следствия, но протуберанцы, выплески и сквозняки, минус-движения и затухания.