Вид из окна
Дело в том, что я сижу у бассейна в тени лимонного дерева. Лимоны здесь большие, даже больше, чем в наших палатках. Пористые. Породистые. Позади – старый дом, выложенный из белого камня с толстыми (до метра) стенами и окнами-бойницами. Наша комната со сводами имеет неправильную форму.

Рядом сушатся махровые полотенца. Багряные, синие. Вода в бассейне холодная, несмотря на палящее солнце, она так и не прогрелась. Бассейн находится на одной из лужаек или площадок, окружающих дом. Тесные проходы, выложенные брусчаткой, крутые ступеньки – весь дом окружён системой дорожек и ходов с маленькими выгородками, заросшими цветами, что буйно цветут и пахнут. Переход от камней и пустынного холма, на который смотрит дом и в основание которого он стоит, мгновенный. Хотя сады и террасы тянутся к подножью ровного холма, разделяющего наш пейзаж на две равные части (каменистая земля, поросшая колючками и истошное небо над ним), спуститься к нему невозможно: сразу же границами нашего облагороженного участка начинаются непроходимые перепады, как это водится, с мусором, дичками и непонятными перепадами взьёмов и провалов. Облагороженное (ухоженное, оформленное) лепится и соседствует с диким и необработанным, только там, где люди есть узкая полоска удобренного жизненного пространства, всё остальное существует само по себе, та самая «равнодушная» природа, о которой писал Пушкин.
Белый дом похож на ласточкино гнездо, слепленное как бы наобум. К его мощному старинному основанию пристроены разномастные комнаты и веранды с балконами, но кроме нас и невидимых хозяев никого нет – мы специально выбирали место позапущеннее и потише.
Хозяин, скорее всего, американец: в нашей комнате есть долгая книжная полка, выполняющая сугубо декоративную функцию. Все книги, накиданные на ней в живописном порядке написаны по-английски, я тут же разглядел роман Вирджинии Вулф «Ночь и день»: «It was a Sanday evening in October, and in common with many other young lades of her class, Katharine Hilbery was pouring uot tea…»Беззубый дед с вспученным животом, загорелый. Это, видимо, он расставил по краям всех этих тесных дорожек домика Мастера и Маргариты горшки и кадки с цветами, развесил по стенам и дверям амулеты, бренчалки и всяческое как бы стильное и как бы примитивное искусство. Вот и возле моей головы прикреплены к белой стене три горшка с геранью и розами. Они качаются на ветру, полусухие и, тем не менее, цветут.
Садик и дом состоит из ненужных подробностей, понапиханных то здесь, то там без всякой логики. Вещи, украшения, растения, лазы, окна и двери-звери, украшения, горшки, многочисленные запахи, наслаивающиеся друг на дружку и тут же уносимые ветром. Ветер порывистый и точно приморский, слегка солёный, нейтрализующий жар и зной, едва ли переносимый днем. Солнечный свет настолько концентрирован, что я постоянно теряю курсор и поворачиваю экран лептопа в сторону, наклоняя его, чтобы рассмотреть экран. Кварцевая лампа и то светит менее насыщенно.


Передо мной голубой параллелепипед прозрачный воды. У бассейна деревянные перила и голубой рисунок, идущий по краю – толстая голубая линия, в одном месте закручивающаяся в лабиринт. Точно такой же краской, один в один совпадающей с цветом воды, выкрашены ступени рядом с бассейном; они спускаются к обрыву, за которым нежить: настоящая глубина именно там, а не в бассейне. Откуда-то снизу к нашему порожку поднимаются хвойные деревья и кусты, усыпанные розовыми цветами. Вперемешку с фиолетовыми цветами. Тут же – высохшие дзенские коряги и непролазные кусты. Живая вязь-изгородь. И кактусы, кактусы, кактусы. А дальше, уже более не нарушая логики пространства суетой и вторжениями, начинается покатый склон холма, загораживающий мне линию горизонта, ставший этой линией. Каменистый холм, поросший выцветшей травкой бурого цвета, под которой проступающие кристаллами соли, белые камни. О, сейчас я увидел на этом холме корову, цвета молочного шоколада. Она прошествовала торжественно как по подиуму и скрылась за кустами. На верху холма виднеются столбы электропередач (расставьте ноги на уровне плеч). Солнце начинает опускаться за холм, делая его крайний правый контур особенно жёстким. Графичным. Ветра становится ещё больше и я надеваю оранжевую майку «Пума», подаренную мне мамой. «For a moment they waited, and then loosed their hands. “Good night,” he brearhed. “Good night,” she murmured back to him…»