Дело о законе возвращения
Давай договоримся: здесь всё иначе. На микроуровне бесконтрольных ощущений, кардинально меняющих макрокартинку. Уже на уровне химсостава. Молекул. Вместо того, чтобы безостановочно смотреть по сторонам, начинаешь прислушиваться к себе. Как если ты не выходишь из самолёта, но падаешь в бассейн, чьи незримые воды обхватывают-обогревают тебя целиком, в парную воду бледно-лилового цвета, разогретого изнутри, забытого на горелке и давно уже перекипевшего. Градус ещё мощнее накаляет сладость нагретого камня, раскаленной мелкой, мельчайшей пыли, покрывающей края дороги. Человек здесь, на фоне плоского и растянутого ландшафта, вытянутого вдоль широких шоссе и отдельно стоящих домов, домиков, домишек оказывается самым хладнокровным объектом, медленной точкой, под кожей у которой – прохлада и тень; всё прочее – на порядок горячее, избытком жирного, жаренного жара, про который нельзя сказать, что он разлит, он здесь и есть основа, фундамент и содержание бассейна, из которого не вылезти, не выкарабкаться. Остальное – его производные.
Жар – это море, вывернутое наизнанку, невидимые волны, накатывающие сверху и топящие тебя внутри своих коленц. Перемалывающее. Каждый шаг порождает волнение и перемещение разогретых воздушных масс, пеленающих тебя ожогами и одеждой. Кажется, только небо, в силу его сини и особенной пустоты способно вернуть баланс жизнеспособности к разумному началу, но до неба здесь дальше, дольше, чем в Москве. Хотя особая чистота и прозрачность делают его ещё одним морем, морем в квадрате, а всё что вокруг – пляжной инфраструктурой, направленной на полноценный отдых наших жён и детей.
Сначала я думал – как же мне описать всё то, что происходит вокруг: непривычное и теплолюбивое, избыточное и недостаточное одновременно, но позже, где-то между двумя городами, в машине, я понял, что единственный путь описания этой дороги – прислушиваться к себе. К своей голове, что становится тяжёлой из-за прилившей к ней крови; к коже, реагирующей на малейшие колебания ветра (когда ветер находится внутри воздушного потока и переходы от одного к другому переливчаты словно ноты дорогого парфюма); к ногам, которые начинают члениться на ступни и на икры – каждая отдельная часть ноги по своему реагирует на давление местной погоды). Ну и к организму в целом, который время от времени, словно бы замирает в стоп-кадрах, прислушиваясь к самому себе: вот тебе душно, а вот, через мгновение, уже холодно, гусиная кожа и пупырышки на плечах. Этот воздух мне кажется мясистым как кактус и очень солёным, хотя, казалось бы, откуда здесь, в горах, взяться избытку влаги?
Тело работает и чувствует иначе. Словно оно – бюро с множеством ящичков, некоторые из них выдвигаются, опустошаются, откликаясь на соль и перец, коими зело приправлен воздух. Изменённым оказывается не сознание, но всевоспринимающая машинка, объединяющая органы чувств в ином каком-то пасьянсе: обоняние и осязание сейчас словно бы меняются местами. Мы на севере, на самом севере, рядом с Ливаном, здесь всё не так, как в низине, где всё не так, как в городе, из которого ты прилетаешь в полной растерянности, так как заранее точно знаешь: не зафиксировать. Не описать.