|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2009-10-20 03:33:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Фонтан
Проснулся от истошных криков по-русски по окном. Честное слово, отвык уже от такого количества экспрессивного и постороннего русского; тем более грубого.
Голосила девушка, точнее, женщина; материла какого-то Андрея, который что-то не так сделал и должен был бы куда-то там метнуться. Во сне я часами, кажется, бродил по Барселоне (первый раз со мной такое, чтобы сонное и реальное совпало) - по каким-то сводчатым фундасио, в которых проходят выставки, по каким-то подземельям и рынкам. Вполне возможно, что соотечественница, как раз, и направила сновидение в сторону рынка.
Из любопытства высунулся в окно. Так как отель молодёжный, воображение рисовало прокуренную хабалку-тусовщицу в чёрном платье с вырезом (обязательно с вырезом) и с хвостиком на большой заколке. Оказалось, что приехала юношеская сборная Казахстана по непонятно какому виду спорта, но все - в одинаковых зелёных куртках с жёлтыми буковицами на спине, а крикуша - их тренер. Наставник. Наставница в статусе.
А Андрей, что на подхвате, даунёнок в услужении.
Граффити, в основном, видны только вечером, после одиннадцати, идёшь по узенькой улочке в районе музея Пикассо, сворачивая с Принчипессы, как по иной галерее.
А всё потому, что лавки и магазины закрывают ворота и опускают жалюзи, на которых, собственно, последыши Миро и рисуют так, что устаёшь фотографировать.
Вообще почти не снимаешь, внутри что-то переключается; московское неистовство потребления отступила, разлилась истома ничегонеделанья, только ходишь туда-сюда, и уже не смотришь, но именно что зыришь.
А с фотографией тут интересное происходит: есть город и есть ты. Фотография здесь, несмотря на то, что ты постоянно фиксируешь внешнее, повёрнута не во вне, но во внутрь.
Фотография не останавливает мгновение, но позволяет соотнестись с ним. Это не фиксация мгновения, но попытка вписаться в него: де, да, я есть. Есть, потому что всё вокруг тоже существует. А существует потому что оно существенно для меня. Потому и фиксирую.
Спохватываешься, что, на самом деле, ты ж в Испании, а не на каком-то там острове самости, случайно названном Каталонией; ну, да, ты же в Каталонии, а где-нибудь. Не в Париже. Каталония может случиться и настигнуть тебя где угодно, превратившись в Касталию, однако же, приятнее всего, она именно здесь.
Ну, да, не Париж. Хотя, отчасти, похоже - в области камней похоже, недвижимого имущества, так как люди и машины здесь иные, не такие, как там.
Город ведь состоит из движимого и недвижимого имущества. И непонятно, что важнее, хотя, определённо недвижимое имущество легче поддаётся фотографированию - даже если это не дерево и не площадь, но рекламный плакат или граффити.
С лицами сложнее, но, кажется, они интереснее всего и составляют главное содержание содержания. Когда потом ты смотришь фотки или пытаешься кому-то рассказать о том, как тут было, ты понимаешь, что самое важное ускользает.
Выхватываешь из памяти лица случайно встреченных людей, всех этих испанцев, каталонцев, иностранцев-иностранцев из Европы, Азии, Африки, из Аргентины и Румынии, хватаешься за них как за воздух, а их уже нет в памяти, они уже не работают, истекли, истончились, высохли, не оставив и перегара, поэтому, конечно же, рассказ никогда не будет полным.
Между кладбищем и Испанской Деревней мы обошли массу памятников и мест - закрытый парк, куда приезжает и где останавливается Хуан Карлос, катались на телеферике (подвид фуникулёра, юркие кабинки современного дизайна), поднимаясь на самую верхотуру горы к военному музею и крепости, фотографировались в каких-то павильонах и прохлаждались в каких-то парках, где журчали фонтаны и пели птицы и вид откуда открывался на весь город - дымчатый и покрытый дымкой, как если поджаренный.
Ближе к вечеру, зашли в харчевню, где заправляли китайцы и поели отнюдь не китайской еды, а оттуда уже пошли занимать места перед парадным фонтаном, где уже было не протолкнуться.
Собственно, как я уже записывал, тут вечерами всегда много людей, ждущих обещанного чуда, сегодняих нас было не больше и не меньше обычного. И большой фонтан действительно работал, окрашивая свои постоянно меняющиеся струи во все оттенки розового - так как, ага, сегодня праздник розовой розы, общественность борется с раком груди и привлекает внимание другой и более широкой общественности, выступая из розовой палатки, напротив фонтана.
Какие-то комитетчики и активистки говорят в микрофон, а я соображаю: вот ведь как разумно и в высшей степени расчётливо - сами по себе проблемы молочных желёз, пока они не затрагивают кого-то конкретно, вряд ли соберут большую толпу. А вот если объявить, что ради такого случая включатся фонтаны, то народ набежит со странной силой-силушкой.
Вот и понабежали, тем более, что слух разнёсся по городу. Вот и Вера Михайловна узнала про это самое из листовки, предложенной в автобусе.
Притом, привлекали внимание не к каким-то там политическим вопросам, как у нас, не к нелегальной эмиграции или же свободе слова, но очень больной и большой проблеме женского здоровья. Это, кажется, и есть истинно каталонский подход.
А отличие Барселоны от Парижа, помимо материальных выгод, сугубо методологическое: Париж проще "понять", ибо там проще пощупать, схватить, уловить результативность, закреплённую в недвижимом имуществе.
Но продвинутость не всегда бывает результативна и не обязана иметь осязаемый результат. Иногда достижением становится не набор артефактов, обязательных или не обязательных к употреблению, но сам способ существования, никак не закреплённый в материальном, неосязаемый и зело неконкретный, хотя и понимаемый с полуслова, с полпинка. С кивка головой...
Ходишь и смотришь на людей, или просто сидишь на стуле, в ожидании водного парада, а вокруг тебя ошиваются двойники.
Здесь, особенно в метро, или на улице, постоянно встречаешь знакомые лица. Как якобы знакомые (двойников и братьев одному Марку Захарову можно насчитать несколько десятков), так и те, кто по какому-то признаку кажется тебе знакомым. Узнаваемым типом.
Суховатая немка с круглыми очками и короткой стрижкой с большими бусами на немолодой шее. Или испанец-интеллектуал в платком или же мятым шарфом в мокассинах. Спортсмен на велике. Дама с собачкой. Тёлка в сапожках до ушей. Хиппи с травой.
Итальянская семья с седым отцом и шумными детьми, связанными друг с другом идиллическими ломтями рождественской шарлотки.
Двойники, которых ты выцепляешь в толпе или находишь на донышке собственной памяти, возникают только потому, что некоторое количество людей или человеческих типов находятся в твоих оперативных (или операционных?) файлах.
Это те, кого ты учитываешь. Ведь иначе ты бы их двойников просто бы не увидел. Не заметил. Не отметил бы. Видишь если возникает тождество, а тождество с чем? С тем, что уже хранится в голове, так?
Розовые розы и воды это уже само по себе хорошо и подарок, но народ ждёт чего-то большего. И, наконец, дожидается. Композиция из Брамса, Чайковского, Бетховена, Штрауса (Иоганна) и Верди длится не больше двадцати минут и полностью синхронизирована с каскадами и перепадами внутри музыки.
Помимо музыкальной вертикали, то растекающейся облаком, то образовывающей каскады, а то выстреливающей самой громкой струёй и, затем, мгновенно исчезающей, есть ещё и цветовая горизонталь, то выстраивающая все уровни воды в единый колор (и тогда фонтан насквозь становится изумрудным или хрустальным), а то играя разницей окраски.
Я ещё десять лет назад поразился, что сложно придумать более чёткий и точный символ европейского единства, когда разные музыкальные культуры образуют единую световую и цветовую феерию, забирающую чуть не до слёз.
А теперь вдруг увидел, что струи воды вдруг, в одно мгновение, выстраивающие в воздухе призрак многобашенного храма, зависающего всего на какую-то секунду и тут же рассеивающегося без следа, оказываются метафорой самой Барселоны, её красоты, которая есть, но которую трудно удержать в руках или же не руках и впечатление от Саграда Фамилиа, что струится вокруг себя, рассеивая рассеянный свет вокруг; возникает ощущение, что его нет, а есть только его отражение из пруда напротив.
Отражение, неожиданно вставшее на дыбы; озеро, вдруг вставшее отвесно.
Проснулся от истошных криков по-русски по окном. Честное слово, отвык уже от такого количества экспрессивного и постороннего русского; тем более грубого.
Голосила девушка, точнее, женщина; материла какого-то Андрея, который что-то не так сделал и должен был бы куда-то там метнуться. Во сне я часами, кажется, бродил по Барселоне (первый раз со мной такое, чтобы сонное и реальное совпало) - по каким-то сводчатым фундасио, в которых проходят выставки, по каким-то подземельям и рынкам. Вполне возможно, что соотечественница, как раз, и направила сновидение в сторону рынка.
Из любопытства высунулся в окно. Так как отель молодёжный, воображение рисовало прокуренную хабалку-тусовщицу в чёрном платье с вырезом (обязательно с вырезом) и с хвостиком на большой заколке. Оказалось, что приехала юношеская сборная Казахстана по непонятно какому виду спорта, но все - в одинаковых зелёных куртках с жёлтыми буковицами на спине, а крикуша - их тренер. Наставник. Наставница в статусе.
А Андрей, что на подхвате, даунёнок в услужении.
Граффити, в основном, видны только вечером, после одиннадцати, идёшь по узенькой улочке в районе музея Пикассо, сворачивая с Принчипессы, как по иной галерее.
А всё потому, что лавки и магазины закрывают ворота и опускают жалюзи, на которых, собственно, последыши Миро и рисуют так, что устаёшь фотографировать.
Вообще почти не снимаешь, внутри что-то переключается; московское неистовство потребления отступила, разлилась истома ничегонеделанья, только ходишь туда-сюда, и уже не смотришь, но именно что зыришь.
А с фотографией тут интересное происходит: есть город и есть ты. Фотография здесь, несмотря на то, что ты постоянно фиксируешь внешнее, повёрнута не во вне, но во внутрь.
Фотография не останавливает мгновение, но позволяет соотнестись с ним. Это не фиксация мгновения, но попытка вписаться в него: де, да, я есть. Есть, потому что всё вокруг тоже существует. А существует потому что оно существенно для меня. Потому и фиксирую.
Спохватываешься, что, на самом деле, ты ж в Испании, а не на каком-то там острове самости, случайно названном Каталонией; ну, да, ты же в Каталонии, а где-нибудь. Не в Париже. Каталония может случиться и настигнуть тебя где угодно, превратившись в Касталию, однако же, приятнее всего, она именно здесь.
Ну, да, не Париж. Хотя, отчасти, похоже - в области камней похоже, недвижимого имущества, так как люди и машины здесь иные, не такие, как там.
Город ведь состоит из движимого и недвижимого имущества. И непонятно, что важнее, хотя, определённо недвижимое имущество легче поддаётся фотографированию - даже если это не дерево и не площадь, но рекламный плакат или граффити.
С лицами сложнее, но, кажется, они интереснее всего и составляют главное содержание содержания. Когда потом ты смотришь фотки или пытаешься кому-то рассказать о том, как тут было, ты понимаешь, что самое важное ускользает.
Выхватываешь из памяти лица случайно встреченных людей, всех этих испанцев, каталонцев, иностранцев-иностранцев из Европы, Азии, Африки, из Аргентины и Румынии, хватаешься за них как за воздух, а их уже нет в памяти, они уже не работают, истекли, истончились, высохли, не оставив и перегара, поэтому, конечно же, рассказ никогда не будет полным.
Между кладбищем и Испанской Деревней мы обошли массу памятников и мест - закрытый парк, куда приезжает и где останавливается Хуан Карлос, катались на телеферике (подвид фуникулёра, юркие кабинки современного дизайна), поднимаясь на самую верхотуру горы к военному музею и крепости, фотографировались в каких-то павильонах и прохлаждались в каких-то парках, где журчали фонтаны и пели птицы и вид откуда открывался на весь город - дымчатый и покрытый дымкой, как если поджаренный.
Ближе к вечеру, зашли в харчевню, где заправляли китайцы и поели отнюдь не китайской еды, а оттуда уже пошли занимать места перед парадным фонтаном, где уже было не протолкнуться.
Собственно, как я уже записывал, тут вечерами всегда много людей, ждущих обещанного чуда, сегодня
Какие-то комитетчики и активистки говорят в микрофон, а я соображаю: вот ведь как разумно и в высшей степени расчётливо - сами по себе проблемы молочных желёз, пока они не затрагивают кого-то конкретно, вряд ли соберут большую толпу. А вот если объявить, что ради такого случая включатся фонтаны, то народ набежит со странной силой-силушкой.
Вот и понабежали, тем более, что слух разнёсся по городу. Вот и Вера Михайловна узнала про это самое из листовки, предложенной в автобусе.
Притом, привлекали внимание не к каким-то там политическим вопросам, как у нас, не к нелегальной эмиграции или же свободе слова, но очень больной и большой проблеме женского здоровья. Это, кажется, и есть истинно каталонский подход.
А отличие Барселоны от Парижа, помимо материальных выгод, сугубо методологическое: Париж проще "понять", ибо там проще пощупать, схватить, уловить результативность, закреплённую в недвижимом имуществе.
Но продвинутость не всегда бывает результативна и не обязана иметь осязаемый результат. Иногда достижением становится не набор артефактов, обязательных или не обязательных к употреблению, но сам способ существования, никак не закреплённый в материальном, неосязаемый и зело неконкретный, хотя и понимаемый с полуслова, с полпинка. С кивка головой...
Ходишь и смотришь на людей, или просто сидишь на стуле, в ожидании водного парада, а вокруг тебя ошиваются двойники.
Здесь, особенно в метро, или на улице, постоянно встречаешь знакомые лица. Как якобы знакомые (двойников и братьев одному Марку Захарову можно насчитать несколько десятков), так и те, кто по какому-то признаку кажется тебе знакомым. Узнаваемым типом.
Суховатая немка с круглыми очками и короткой стрижкой с большими бусами на немолодой шее. Или испанец-интеллектуал в платком или же мятым шарфом в мокассинах. Спортсмен на велике. Дама с собачкой. Тёлка в сапожках до ушей. Хиппи с травой.
Итальянская семья с седым отцом и шумными детьми, связанными друг с другом идиллическими ломтями рождественской шарлотки.
Двойники, которых ты выцепляешь в толпе или находишь на донышке собственной памяти, возникают только потому, что некоторое количество людей или человеческих типов находятся в твоих оперативных (или операционных?) файлах.
Это те, кого ты учитываешь. Ведь иначе ты бы их двойников просто бы не увидел. Не заметил. Не отметил бы. Видишь если возникает тождество, а тождество с чем? С тем, что уже хранится в голове, так?
Розовые розы и воды это уже само по себе хорошо и подарок, но народ ждёт чего-то большего. И, наконец, дожидается. Композиция из Брамса, Чайковского, Бетховена, Штрауса (Иоганна) и Верди длится не больше двадцати минут и полностью синхронизирована с каскадами и перепадами внутри музыки.
Помимо музыкальной вертикали, то растекающейся облаком, то образовывающей каскады, а то выстреливающей самой громкой струёй и, затем, мгновенно исчезающей, есть ещё и цветовая горизонталь, то выстраивающая все уровни воды в единый колор (и тогда фонтан насквозь становится изумрудным или хрустальным), а то играя разницей окраски.
Я ещё десять лет назад поразился, что сложно придумать более чёткий и точный символ европейского единства, когда разные музыкальные культуры образуют единую световую и цветовую феерию, забирающую чуть не до слёз.
А теперь вдруг увидел, что струи воды вдруг, в одно мгновение, выстраивающие в воздухе призрак многобашенного храма, зависающего всего на какую-то секунду и тут же рассеивающегося без следа, оказываются метафорой самой Барселоны, её красоты, которая есть, но которую трудно удержать в руках или же не руках и впечатление от Саграда Фамилиа, что струится вокруг себя, рассеивая рассеянный свет вокруг; возникает ощущение, что его нет, а есть только его отражение из пруда напротив.
Отражение, неожиданно вставшее на дыбы; озеро, вдруг вставшее отвесно.
