|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2010-01-08 19:57:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
"Ромео и Джульетта" с Улановой (1954)
По каналу "Культура" сегодня показали фильм-балет на музыку Прокофьева, предлагающий синтез искусства: балет, декламация (закадровый текст читает артист), поэзия, музыка, драматическое искусство (так как подавляющее большинство главных ролей возрастные, персонажи одеты в объемные одеяния и не столько двигаются, сколько хлопочат выразительными лицами), живые картины и живопись с архитектурой (развёрнутые декорации размером в целый город с отчётливо венецианским колоритом), кино как совокупность всего этого, помноженная на ракурсы и монтаж +, разумеется, музыка Прокофьева, гениальная в прорывах, но, тем не менее, очень уж тяжеловесная в некоторых своих эпизодах.
Напоминающих, одновременно, работу московского метро и заезженные граммофонные пластинки.
В иных, особенно дребезжащих фрагментах, там, где медь не сливается со струнными, балет даже хочется переоркестровать, и, тем не менее, синкретизма, к которому так стремился гипсокартон Большого Стиля не происходит: музыка, экспроприированная воображением, обгоняет все прочие виды творчества с огромным отрывом.
Конкретизация абстрактного всегда проигрывает суггестии, отданной на откуп фантазийному полёту.
Самым сильным потрясением, в этом плане, для меня была книга Бергмана "Картины", где великий художник объяснял задачи разных своих постановок шершавым языком творческого "дебета и кредита", из-за чего вся поэзия его поэтики испарилась и более для меня не возобновляема. Вскрытие приёма оказывается натуральным вскрытием, привращающим опус в труп.
Так и тут, следишь не за стилистикой, совместившей эстетику залов с копиями из ГМИИ им. Пушкина, сказок Александра Артуровича Роу с эстетикой детского утренника, но заново проживаешь музыку, которая имеет для тебя своё собственное либретто, не совпадающее с официальной версией - вертикальный столб звуков оказывается не молнией чувств, поражающей будущих любовников (и повторённый Прокофьевым в Шестой симфонии), но явлением Князя Веронского, а стремительные танцы из самого начала вовсе не пробежки ещё ничего не подозревающей Джульетты, но стычки на ножах челяди двух враждующих кланов.
То есть, всё время, слушая музыку, представляешь собственное кино, оказывающееся много натуральнее и психологически оправданнее (лично для тебя, так как из тебя и исходит), чем это псевдореалистическое, исполненное избыточных подробностей, представление
Конечно, интересно наблюдать за пышнотелой, как турнепс, Улановой, без малейшего усилия, вспархивающей на пуанты. То, как со временем сместился вкус и представления о прекрасном: сегодня, рядом с техничными и подтянутыми примами Мариинки, Большого и Стасика, явно великой Галине Сергеевне ничего бы не светило.
Более-менее разработана лишь партия Джульетты, все прочие пребывают в тени её разнообразных движений, очевидно, что протагонистом хореографа выбрана именно она.
Джульетта условна, тогда как окружение её обязано играть в совершенно иной, едва ли не бытовой тональности, из-за чего конфликт возникает уже на уровне "способов существования".
Но особо следить в балете не за чём: в отличие от музыки, хореография не несёт никакой тайны, ощущения тайны, второго плана, она, психология, вся здесь, швами наружу, выбеленная софитами авансцены, из-за чего и не смотришь, но слушаешь...
...постепенно осознавая свой собственный смысл этой музыки, которая для тебя рассказывает про жизнь в сталинской Москве, где любовь развивалась и жила совсем рядом со смертью, арестами и механизированными, бюрократизированными силами зла.
Вражда двух кланов, таким образом, оказывается нормальной для советского человека, метафорой шизофренической раздвоенности, а мизансцена с мнимо умершей, временно спящей Джульеттой, вознесённой в центр многоступенчатого Пантеона, идеально зарифмована с ленинским не-погребением на Красной площади, из-за чего этот, достаточно странный и ненатуральный изгиб шекспировского оригинала, вдруг начинает дышать просто звериным каким-то, здоровьем. Из курьёза превращаясь в серьёз.
Ну, и метро, разумеется, с одной стороны, блистающее мрамором парадных павильонов, как на недавно отреставрированной Курской-кольцевой, внутри которой и нужно устраивать балетные представления, а с другой, скрывающиеся в обшивке тоннелев и станций всяческие бесперебойные механизмы, перемазанные мазутом.
По каналу "Культура" сегодня показали фильм-балет на музыку Прокофьева, предлагающий синтез искусства: балет, декламация (закадровый текст читает артист), поэзия, музыка, драматическое искусство (так как подавляющее большинство главных ролей возрастные, персонажи одеты в объемные одеяния и не столько двигаются, сколько хлопочат выразительными лицами), живые картины и живопись с архитектурой (развёрнутые декорации размером в целый город с отчётливо венецианским колоритом), кино как совокупность всего этого, помноженная на ракурсы и монтаж +, разумеется, музыка Прокофьева, гениальная в прорывах, но, тем не менее, очень уж тяжеловесная в некоторых своих эпизодах.
Напоминающих, одновременно, работу московского метро и заезженные граммофонные пластинки.
В иных, особенно дребезжащих фрагментах, там, где медь не сливается со струнными, балет даже хочется переоркестровать, и, тем не менее, синкретизма, к которому так стремился гипсокартон Большого Стиля не происходит: музыка, экспроприированная воображением, обгоняет все прочие виды творчества с огромным отрывом.
Конкретизация абстрактного всегда проигрывает суггестии, отданной на откуп фантазийному полёту.
Самым сильным потрясением, в этом плане, для меня была книга Бергмана "Картины", где великий художник объяснял задачи разных своих постановок шершавым языком творческого "дебета и кредита", из-за чего вся поэзия его поэтики испарилась и более для меня не возобновляема. Вскрытие приёма оказывается натуральным вскрытием, привращающим опус в труп.
Так и тут, следишь не за стилистикой, совместившей эстетику залов с копиями из ГМИИ им. Пушкина, сказок Александра Артуровича Роу с эстетикой детского утренника, но заново проживаешь музыку, которая имеет для тебя своё собственное либретто, не совпадающее с официальной версией - вертикальный столб звуков оказывается не молнией чувств, поражающей будущих любовников (и повторённый Прокофьевым в Шестой симфонии), но явлением Князя Веронского, а стремительные танцы из самого начала вовсе не пробежки ещё ничего не подозревающей Джульетты, но стычки на ножах челяди двух враждующих кланов.
То есть, всё время, слушая музыку, представляешь собственное кино, оказывающееся много натуральнее и психологически оправданнее (лично для тебя, так как из тебя и исходит), чем это псевдореалистическое, исполненное избыточных подробностей, представление
Конечно, интересно наблюдать за пышнотелой, как турнепс, Улановой, без малейшего усилия, вспархивающей на пуанты. То, как со временем сместился вкус и представления о прекрасном: сегодня, рядом с техничными и подтянутыми примами Мариинки, Большого и Стасика, явно великой Галине Сергеевне ничего бы не светило.
Более-менее разработана лишь партия Джульетты, все прочие пребывают в тени её разнообразных движений, очевидно, что протагонистом хореографа выбрана именно она.
Джульетта условна, тогда как окружение её обязано играть в совершенно иной, едва ли не бытовой тональности, из-за чего конфликт возникает уже на уровне "способов существования".
Но особо следить в балете не за чём: в отличие от музыки, хореография не несёт никакой тайны, ощущения тайны, второго плана, она, психология, вся здесь, швами наружу, выбеленная софитами авансцены, из-за чего и не смотришь, но слушаешь...
...постепенно осознавая свой собственный смысл этой музыки, которая для тебя рассказывает про жизнь в сталинской Москве, где любовь развивалась и жила совсем рядом со смертью, арестами и механизированными, бюрократизированными силами зла.
Вражда двух кланов, таким образом, оказывается нормальной для советского человека, метафорой шизофренической раздвоенности, а мизансцена с мнимо умершей, временно спящей Джульеттой, вознесённой в центр многоступенчатого Пантеона, идеально зарифмована с ленинским не-погребением на Красной площади, из-за чего этот, достаточно странный и ненатуральный изгиб шекспировского оригинала, вдруг начинает дышать просто звериным каким-то, здоровьем. Из курьёза превращаясь в серьёз.
Ну, и метро, разумеется, с одной стороны, блистающее мрамором парадных павильонов, как на недавно отреставрированной Курской-кольцевой, внутри которой и нужно устраивать балетные представления, а с другой, скрывающиеся в обшивке тоннелев и станций всяческие бесперебойные механизмы, перемазанные мазутом.
