|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2010-02-04 02:49:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Руан. Южный фасад
Сегодня смелая женщина Ванина Жильбертовна, на восьмом месяце беременности, села за руль и весёлая компашка двинулась в Нормандию, за устрицами и Моне, плавно дрейфуя из Утрилло в Писсаро, а из Писсаро в Сислея и обратно.
Письмо позвало в дорогу, ведь, действительно, письмо, писанина, "творческое задание", саморучно наложенное обязательство: южный портал собора в Руане, повторенный 38 раз в разном освещении, но с одной и той же точки съёма очертаний.
Теперь только так - действовать следует либо через глазок камеры или же через описание: прямой и непосредственный контакт практически невозможен. И дело не только в многочисленных интенциях и референциях, но ещё и в интеллектуальной несамодостаточности, так что ли обзовём экстравертное устремление мысли, требующее обязательно поделиться впечатлением с кем-то ещё. Именно впечатление - импрессионистическое, фрагментарное, трепещущее шифоном на ветру, нагнетающее суггестию за счёт собственной неполноты и неправоты, ведь, на самом деле, всё не так, как здесь написано. И, тем более, не так, как это затем будет кем-то прочитано.
Руан хорош при любой погоде, это мы ещё из-за старика Клода знаем (хотя когда Моне рисовал свою серию из тридцати восьми попугаев он был ещё человеком, полным жизни и головокружительных перспектив, открывающтхся из-за открытого им метода. Да и сад в Живерни, главное его творение, куплен ещё не был), поэтому дождь не останавливал ни мужскую часть экспедиции, ни Ванину Жильбертовну, которая только после настойчивых уговоров раскрыла зонтик.
Мы притормозили возле ректората руанской академии, оставив машину в начале улицы Сорок и пошли восвояси, вглубь переплетения трехэтажного лабиринта, состоящего, в основном, из деревянных кособоких домов, оказавшихся ещё одним очень важным впечатлением от. Они же все, дома-то эти, косые да кривые, пьяненькие, что особенно заметно из за деревянных полосок, обозначающих несущие конструкции, которые то перекрещиваются, демонстративно выделяясь на фоне белой (пунцовой, зелёной) штукатурки, образуя кресты и, будто бы, римские цифры или же порядковые номера французских императоров, или же идут (пытаются идти) параллельно, но спотыкаются о геометрию Лобачевского и, точно, бросаются (я о балках, палках, да) врассыпную.
Нормандский стиль, свойственный так же т.н. "баварским домикам", превращённый Нормандией в законченный пряничный стиль, в сказочную или же оперную декорацию. Целые улицы из как будто бы покосившихся, но ещё твёрдо стоящих на сваях-ногах, строений, над которыми торчат готические антены мини-Эйфелей. Да, кстати, улица имени Сорок начинается с каменного дома, в котором родился Корнель и в котором теперь находится музей понятно чьего имени.
Мы проходим ещё дальше в лес плотной застройки и выходим на рыночную площадь, в центре которой роскошный модернистский архитектурный комплекс, похожий на странную рыбу и объединяющий небольшой рынок, на котором мы прикупили мидий солёных и пресных, шесть, что ли, дюжин второго и третьего размера, лимоны и белое вино, а так же капеллу с аскетичным крестом на верхотуре отсутствующего, плавающего купола. Как будто бы им старинных соборов не хватает - готики здесь, несмотря на бомбёжки Второй Мировой осталось немеренно; соборы спорят друг с другом красотой, статью и степенью прокопчённости - в диапозоне от серого песчаника до чёрных, будто бы обуглившихся фасадов; роза есть роза есть роза есть роза - вот тебе и описание прогулки от одного закипающего каменными кружевами места до другого. Настоящий средневековый город, но, повторюсь, не каменный, когда улицы превращаются в тоннели, а деревянный и, оттого, частоколом, подвижный и расписной; разноцветный точно ассорти на подносе. Если все эти, кто в лес, кто по дрова, схлёсты и разлёты деревянных балок отпустить дальше в пляс, то выйдет Дебюффе с его скульптурными сталактитами, состоящими из похожих разноцветных плоскостей, спаянных в кубистическое единство.
На рыночной площади мы сталкиваемся с ещё одним важным руанским культом - Жанны ДАрк, которая освободила Орлеан, но была осуждена и оправдана именно в Руане, в том самом епескопском дворце, мимо которого мы будем проходить, возвращаясь из чумного двора, где в XIV веке хоронили умерших во время эпидемии. И, между прочим, закопали больше половины тогдашнего народонаселения. Теперь это место, обнесённое с четырёх сторон двухэтажными галереями (кому интересно, фоты будут позже) и напоминающее одновременно и японский садик и площадь Вогезов в Париже занимает местная академия художеств, так что чума, можно сказать, продолжается. В подробных окнах - классы и выставочный зал, в мастерской скульптуры визжит станок, а все наличники и карнизы, оставшиеся со средневековых времён, украшены полуистлевшими деревянными черепами. А в Угличе играют дети в бабки, и пахнет хлеб оставленный в печи...
Нет, не так. Дождь мы пережидали в маленьком ресторанчике, где заодно подкрепились сочной говядиной на углях, вареной картошкой и домашним вином, а потом, разумеется, пошли к южному порталу Кафедрального собора, тем более, что он, как Марадона, забегал то с одной стороны улицы, то выглядывал с другой, манил как главная цель и притягивал. Мы подтягивались к нему с запада и он постепенно раскрывался, разворачиваясь к нам своими костями, рогами и антенами, хотя уже здесь я почувствовал неладное...
...так и есть: большая часть центра южного фасада оказалась закрытой на ремонт. Точно так же, как Собор Святого Марка в Венеции, в год, когда я впервые попал в Венецию. Как шато Балтуса в Бургундии, которое мы искали несколько дней, а когда нашли в моём плёночном тогда ещё фотоаппарате закончилась плёнка. Ты хотел дистанции? Тогда получай по полной программе вход, занавешанный полиэтиленом. И фасад соседнего здания, выходящего на кафедральную площадь, занавешенного огромным плакатом с изречением из Клода Моне. И туристический стенд с двумя репродукциями тридцати восьми частного цикла, потрескавшийся от дождей и покрытый сеткой антикварных крокелюров. И туристический офис напротив входа в Собор, где среди сувениров в лавке нет ничего приемлимого, научно или полиграфически. Зато есть лесница на второй этаж в помещения, где раньше размещался магазин нижнего женского белья, одно из окон которого Моне превратил в окно на будущее этого собора, оплывающего точно свечка или визионерская фантазия Гауди бессчётное количество в тридцать восемь тире сорок (если учитывать этюды, неотличимые от законченных полотен "холст, масло", потанцуем), откуда рисовал, смущая дам, пока его не попросили и он переехал в другое помещение.
- Смотри, как точно он кадрировал, - сказал Андрей, - то, чего не видно из окна - многоступенчатые башни с просветами, боковые ромовые бабы с пупырчатыми рёбрами, Моне не рисовал, он рисовал только то, что видел.
А вокруг окна, вместо магазина нижнего белья - выставочный зал с современными картинами, изображающими южный портал в подтёках раздразганных вкривь и вкось, афиши летнего фестиваля импрессионистов в Нормандии и скучающий смотритель. Но мы заходим в собор и улетаем куда-то под колосники, так как невидимый органист настраивает инструмент, поёт женщина и две туристические группы, точно стаи птиц, организованно перелетают с места на место, одновременно снимаясь со стульев и перемещаясь в альтарную зону. Сводчатая верхотура пуста, точно всё ещё недостроена и недооформлена, хотя внизу - витражи и суета из каменных статуй, снятых с крыши и поеденных временем - у них, всех этих апостолов и героев, царей и персонажей, лишённых головы, нет выклеванных ветром глаз, лица стёрты а формы приобрели обтекаемость и приблизительность. Здесь же - суета чередующихся пределов и четыре могилы с лежащими фигурами королей, греющих свои каменные ступни о каменных львов и собак, свернувшихся у ног своих вечных хозяев. Холодно и пар идёт изо рта, но мы упорно обходим собор, чтобы хотя бы изнутри определить как он выглядит без строительных лесов.
А потом мы обходим его снаружи, заходя на чумное кладбище и начиная продвигаться в сторону Музея изящных искусств, в котором хранится несколько замечательных Моделиани. Снова начинает идти дождь, а в запруде, возле музея, плавают два непропорционально здоровых лебедя. В поисках музея мы забредаем на главную площадь, в стороне от которой стоит ещё один эффектный монументальный Храм, а в центре которого стоит конный памятник Наполеону, очень правдивый в смысле пропорций этого выдающегося человечка и, оттого, позеленевший от злости. И пока мы, закупившись, возвращаемся в Париж, я придумываю рассказ о том, как мне очень хотелось поехать в Руан, чтобы посмотреть на фасад, придуманный художником заново тридцать восемь раз.
Я рассказываю об этом своём желании каждому встреченному здесь человеку. Сначала, ещё обитая в отеле на юго-западе я рассказываю про поездку в Руан Игорю, который занят забегами по музеям и, поэтому не может разделить радость удалённой сопричастности. Потом я рассказываю о своей идее Семёну, слишком занятому семейными делами и Семён, как всегда тактично и вежливо, отказывается поехать с нами. Затем я делюсь планами с Вероникой, у которой от переводов уже почти болит голова. Я бы хотел вытащить её за город и отвлечь от текучки, но обязательства выше обстоятельств. Марья Васильевна замахивается на меня костылём после того, как я смело зову её в Нормандский поход: какие тут походы, когда дверь во двор закрыть она поручает позднему гостю.
Я говорю им всем, что мы собираемся туда поехать электричкой, ну, скажем, в полдень, чтобы к вечеру обернуться и все улыбаются в полусогласии, хотя в глазах автоматически загорается глухая несознанка, означающая, что ничего не выйдет, хотя светские приличия заставляют людей не отказывать на прямую, но, постепенно, я понимаю, что ехать мне в Руан придётся в полном одиночестве или же не ехать вовсе, так как Андрей сообщает о забастовке железнодорожников, а Ванине Жильбертовне и вовсе скоро рожать. Одинокий и несчастный, под дождём, а, возможно, даже и снегом с дождём, обречённо я ковыляю к кассам N-ского вокзала, рассматривая асфальт, заплёванный втёртыми в него жевательными резинками, а когда поднимаю глазоньки свои припухшие на расписание, то вижу живописную группу нестандартных каких-то путешественников, в которой узнаю всех своих попутчиков и друзей, которые все как один пришли прошвырнуться до заветного тулова импрессионизма. И Игорь, и Вероника, и Марья Васильевна, и много кто ещё, словом, все жизни все жизни все жизни все жизни...
Да, а устрицы оказались замечательные. Для тех, разумеется, кто их любит. Из-за лимонного сока у меня развилась изжога, которую Ванина Жальбертовна, перед тем, как лечь спать, легко вылечила одной таблеткой.
Сегодня смелая женщина Ванина Жильбертовна, на восьмом месяце беременности, села за руль и весёлая компашка двинулась в Нормандию, за устрицами и Моне, плавно дрейфуя из Утрилло в Писсаро, а из Писсаро в Сислея и обратно.
Письмо позвало в дорогу, ведь, действительно, письмо, писанина, "творческое задание", саморучно наложенное обязательство: южный портал собора в Руане, повторенный 38 раз в разном освещении, но с одной и той же точки съёма очертаний.
Теперь только так - действовать следует либо через глазок камеры или же через описание: прямой и непосредственный контакт практически невозможен. И дело не только в многочисленных интенциях и референциях, но ещё и в интеллектуальной несамодостаточности, так что ли обзовём экстравертное устремление мысли, требующее обязательно поделиться впечатлением с кем-то ещё. Именно впечатление - импрессионистическое, фрагментарное, трепещущее шифоном на ветру, нагнетающее суггестию за счёт собственной неполноты и неправоты, ведь, на самом деле, всё не так, как здесь написано. И, тем более, не так, как это затем будет кем-то прочитано.
Руан хорош при любой погоде, это мы ещё из-за старика Клода знаем (хотя когда Моне рисовал свою серию из тридцати восьми попугаев он был ещё человеком, полным жизни и головокружительных перспектив, открывающтхся из-за открытого им метода. Да и сад в Живерни, главное его творение, куплен ещё не был), поэтому дождь не останавливал ни мужскую часть экспедиции, ни Ванину Жильбертовну, которая только после настойчивых уговоров раскрыла зонтик.
Мы притормозили возле ректората руанской академии, оставив машину в начале улицы Сорок и пошли восвояси, вглубь переплетения трехэтажного лабиринта, состоящего, в основном, из деревянных кособоких домов, оказавшихся ещё одним очень важным впечатлением от. Они же все, дома-то эти, косые да кривые, пьяненькие, что особенно заметно из за деревянных полосок, обозначающих несущие конструкции, которые то перекрещиваются, демонстративно выделяясь на фоне белой (пунцовой, зелёной) штукатурки, образуя кресты и, будто бы, римские цифры или же порядковые номера французских императоров, или же идут (пытаются идти) параллельно, но спотыкаются о геометрию Лобачевского и, точно, бросаются (я о балках, палках, да) врассыпную.
Нормандский стиль, свойственный так же т.н. "баварским домикам", превращённый Нормандией в законченный пряничный стиль, в сказочную или же оперную декорацию. Целые улицы из как будто бы покосившихся, но ещё твёрдо стоящих на сваях-ногах, строений, над которыми торчат готические антены мини-Эйфелей. Да, кстати, улица имени Сорок начинается с каменного дома, в котором родился Корнель и в котором теперь находится музей понятно чьего имени.
Мы проходим ещё дальше в лес плотной застройки и выходим на рыночную площадь, в центре которой роскошный модернистский архитектурный комплекс, похожий на странную рыбу и объединяющий небольшой рынок, на котором мы прикупили мидий солёных и пресных, шесть, что ли, дюжин второго и третьего размера, лимоны и белое вино, а так же капеллу с аскетичным крестом на верхотуре отсутствующего, плавающего купола. Как будто бы им старинных соборов не хватает - готики здесь, несмотря на бомбёжки Второй Мировой осталось немеренно; соборы спорят друг с другом красотой, статью и степенью прокопчённости - в диапозоне от серого песчаника до чёрных, будто бы обуглившихся фасадов; роза есть роза есть роза есть роза - вот тебе и описание прогулки от одного закипающего каменными кружевами места до другого. Настоящий средневековый город, но, повторюсь, не каменный, когда улицы превращаются в тоннели, а деревянный и, оттого, частоколом, подвижный и расписной; разноцветный точно ассорти на подносе. Если все эти, кто в лес, кто по дрова, схлёсты и разлёты деревянных балок отпустить дальше в пляс, то выйдет Дебюффе с его скульптурными сталактитами, состоящими из похожих разноцветных плоскостей, спаянных в кубистическое единство.
На рыночной площади мы сталкиваемся с ещё одним важным руанским культом - Жанны ДАрк, которая освободила Орлеан, но была осуждена и оправдана именно в Руане, в том самом епескопском дворце, мимо которого мы будем проходить, возвращаясь из чумного двора, где в XIV веке хоронили умерших во время эпидемии. И, между прочим, закопали больше половины тогдашнего народонаселения. Теперь это место, обнесённое с четырёх сторон двухэтажными галереями (кому интересно, фоты будут позже) и напоминающее одновременно и японский садик и площадь Вогезов в Париже занимает местная академия художеств, так что чума, можно сказать, продолжается. В подробных окнах - классы и выставочный зал, в мастерской скульптуры визжит станок, а все наличники и карнизы, оставшиеся со средневековых времён, украшены полуистлевшими деревянными черепами. А в Угличе играют дети в бабки, и пахнет хлеб оставленный в печи...
Нет, не так. Дождь мы пережидали в маленьком ресторанчике, где заодно подкрепились сочной говядиной на углях, вареной картошкой и домашним вином, а потом, разумеется, пошли к южному порталу Кафедрального собора, тем более, что он, как Марадона, забегал то с одной стороны улицы, то выглядывал с другой, манил как главная цель и притягивал. Мы подтягивались к нему с запада и он постепенно раскрывался, разворачиваясь к нам своими костями, рогами и антенами, хотя уже здесь я почувствовал неладное...
...так и есть: большая часть центра южного фасада оказалась закрытой на ремонт. Точно так же, как Собор Святого Марка в Венеции, в год, когда я впервые попал в Венецию. Как шато Балтуса в Бургундии, которое мы искали несколько дней, а когда нашли в моём плёночном тогда ещё фотоаппарате закончилась плёнка. Ты хотел дистанции? Тогда получай по полной программе вход, занавешанный полиэтиленом. И фасад соседнего здания, выходящего на кафедральную площадь, занавешенного огромным плакатом с изречением из Клода Моне. И туристический стенд с двумя репродукциями тридцати восьми частного цикла, потрескавшийся от дождей и покрытый сеткой антикварных крокелюров. И туристический офис напротив входа в Собор, где среди сувениров в лавке нет ничего приемлимого, научно или полиграфически. Зато есть лесница на второй этаж в помещения, где раньше размещался магазин нижнего женского белья, одно из окон которого Моне превратил в окно на будущее этого собора, оплывающего точно свечка или визионерская фантазия Гауди бессчётное количество в тридцать восемь тире сорок (если учитывать этюды, неотличимые от законченных полотен "холст, масло", потанцуем), откуда рисовал, смущая дам, пока его не попросили и он переехал в другое помещение.
- Смотри, как точно он кадрировал, - сказал Андрей, - то, чего не видно из окна - многоступенчатые башни с просветами, боковые ромовые бабы с пупырчатыми рёбрами, Моне не рисовал, он рисовал только то, что видел.
А вокруг окна, вместо магазина нижнего белья - выставочный зал с современными картинами, изображающими южный портал в подтёках раздразганных вкривь и вкось, афиши летнего фестиваля импрессионистов в Нормандии и скучающий смотритель. Но мы заходим в собор и улетаем куда-то под колосники, так как невидимый органист настраивает инструмент, поёт женщина и две туристические группы, точно стаи птиц, организованно перелетают с места на место, одновременно снимаясь со стульев и перемещаясь в альтарную зону. Сводчатая верхотура пуста, точно всё ещё недостроена и недооформлена, хотя внизу - витражи и суета из каменных статуй, снятых с крыши и поеденных временем - у них, всех этих апостолов и героев, царей и персонажей, лишённых головы, нет выклеванных ветром глаз, лица стёрты а формы приобрели обтекаемость и приблизительность. Здесь же - суета чередующихся пределов и четыре могилы с лежащими фигурами королей, греющих свои каменные ступни о каменных львов и собак, свернувшихся у ног своих вечных хозяев. Холодно и пар идёт изо рта, но мы упорно обходим собор, чтобы хотя бы изнутри определить как он выглядит без строительных лесов.
А потом мы обходим его снаружи, заходя на чумное кладбище и начиная продвигаться в сторону Музея изящных искусств, в котором хранится несколько замечательных Моделиани. Снова начинает идти дождь, а в запруде, возле музея, плавают два непропорционально здоровых лебедя. В поисках музея мы забредаем на главную площадь, в стороне от которой стоит ещё один эффектный монументальный Храм, а в центре которого стоит конный памятник Наполеону, очень правдивый в смысле пропорций этого выдающегося человечка и, оттого, позеленевший от злости. И пока мы, закупившись, возвращаемся в Париж, я придумываю рассказ о том, как мне очень хотелось поехать в Руан, чтобы посмотреть на фасад, придуманный художником заново тридцать восемь раз.
Я рассказываю об этом своём желании каждому встреченному здесь человеку. Сначала, ещё обитая в отеле на юго-западе я рассказываю про поездку в Руан Игорю, который занят забегами по музеям и, поэтому не может разделить радость удалённой сопричастности. Потом я рассказываю о своей идее Семёну, слишком занятому семейными делами и Семён, как всегда тактично и вежливо, отказывается поехать с нами. Затем я делюсь планами с Вероникой, у которой от переводов уже почти болит голова. Я бы хотел вытащить её за город и отвлечь от текучки, но обязательства выше обстоятельств. Марья Васильевна замахивается на меня костылём после того, как я смело зову её в Нормандский поход: какие тут походы, когда дверь во двор закрыть она поручает позднему гостю.
Я говорю им всем, что мы собираемся туда поехать электричкой, ну, скажем, в полдень, чтобы к вечеру обернуться и все улыбаются в полусогласии, хотя в глазах автоматически загорается глухая несознанка, означающая, что ничего не выйдет, хотя светские приличия заставляют людей не отказывать на прямую, но, постепенно, я понимаю, что ехать мне в Руан придётся в полном одиночестве или же не ехать вовсе, так как Андрей сообщает о забастовке железнодорожников, а Ванине Жильбертовне и вовсе скоро рожать. Одинокий и несчастный, под дождём, а, возможно, даже и снегом с дождём, обречённо я ковыляю к кассам N-ского вокзала, рассматривая асфальт, заплёванный втёртыми в него жевательными резинками, а когда поднимаю глазоньки свои припухшие на расписание, то вижу живописную группу нестандартных каких-то путешественников, в которой узнаю всех своих попутчиков и друзей, которые все как один пришли прошвырнуться до заветного тулова импрессионизма. И Игорь, и Вероника, и Марья Васильевна, и много кто ещё, словом, все жизни все жизни все жизни все жизни...
Да, а устрицы оказались замечательные. Для тех, разумеется, кто их любит. Из-за лимонного сока у меня развилась изжога, которую Ванина Жальбертовна, перед тем, как лечь спать, легко вылечила одной таблеткой.
