|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2010-06-07 02:54:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Дневник читателя. Сол Беллоу "Герцог"
Вот что интересно: западные романы перестали восприниматься как сцены из чужой жизни. Другие проблемы стали нашими, никакой экзотики.
У отставного чикагского профессора Мозеса Герцога, от которого ушла жена к лучшему другу, две бешенные страсти - женщины, романами с которыми он измеряет своё существование, а так же интеллектуальные концепции, в которых он блуждает, точно в трёх соснах.
Белоу иронично излагает "сумму знаний, накопленных человечеством", всех этих Гобсов, Бергсонов и Кьекегоров, которые туманят сознание и портят человекам жизнь.
Что-то вроде кризиса среднего возраста, обостряющее влечение к смерти и, как правило, воспоминания. Эротоман и мачо с пеплом внутри.
Это не тонатос в чистом виде, но постоянная фиксация самораспада (возможно, и самому протагонисту невнятная), когда одной ногой не в могиле, но в воспоминаниях, в непосредственной близости от покойников.
Кризис не среднего, но зрелого возраста, когда дальше тишина и многоточие, открытый финал, наложенные на кризис просвещенческой парадигмы. Закал Америки вручную.
Мозес не зря всю свою сознательную пишет монографию о романтизме, мечтая открыть новый взгляд на предмет, но монография намертво встала и теперь пишутся только письма - причём всем подряд, без разбора, от генсека ООН до посланий бывшим любовницам.
Я давным-давно читал "Герцога", когда он только-только вышел в "Иностранке", как теперь оказывается, сильно покоцанным, но с тех пор не помнил ничего, кроме вороха записок, которые Мозес писал самому себе.
Оказалось, что все эти записки, пылящиеся в рассохшейся коннектикутской глуши, составляют самое начало текста, тогда как дальше происходит ещё много чего. Так что, получается, не перечитал, а прочитал заново.
Плавные, плавающие монтажные склейки, обеспеченные переходом из первого лица во второе и обратно, образующие что-то вроде внутреннего монолога, постоянно подпитываемого всё новыми и новыми дровишками, из-за чего не заскучаешь; плавающее авторство позволяет вводить самые разные времена, в том числе и прошлое в прошлом, неожиданно выныривать в настоящее, которое вдруг начинает сгущаться (ближе к финалу) всякими событиями, пока не обрывается едва ли не на полуслове - один из самых сильных финалов, прочитанных в последнее время (Беллоу мастер финалов, какая замечательная сцена слёзной истерики на чужих похоронах венчала повесть "Лови момент"!), опрокидывающих всю причинно-следственную цепочку, как бы между прочим говоря о тщете любых телодвижений.
Очень, между прочим, поэтически точный, до пустяков, без аффектации построенный мир, полный тактичных, неброских метафор. Мандельштам писал про "Мадам Бовари", что она сделана как чреда японских трёхстиший, из-за чего каждый новый период Флобер начинает как бы снова.
Нечто подобное (ритмически и энергетически) присутствует и у Беллоу.
Бодания с социумом и попытки если не выпасть из него, то хотя бы пройти(сь) по его, социума, краю, по самой грани, напоминают одновременно "Дублинцев" (если смотреть назад) и "Свободу" (если смотреть вперед, интересно было бы уточнить так ли это и были ли влияния).
Мозес не зря всё время марает бумагу - это ведь ещё и писательский автопортрет, написанный через остранение, собранный из бытовых мелочей человек обыденный. Писатель как актёр фиксирует через самонаблюдение и выпячивает то мимо чего другие проходят не задумываясь - сквозь данность, данную нам вне ощущений.
Возможно, отсюда и из-за этого, через это и возникает типичный писательский холодок постоянного самонаблюдения и самоконтроля, позволяющего дистанцироваться от себя самого и выделить себя из себя за пределы собственных границ.
Перевод В. Харитонова
Первая книга, прочитанная в букридере.
Вот что интересно: западные романы перестали восприниматься как сцены из чужой жизни. Другие проблемы стали нашими, никакой экзотики.
У отставного чикагского профессора Мозеса Герцога, от которого ушла жена к лучшему другу, две бешенные страсти - женщины, романами с которыми он измеряет своё существование, а так же интеллектуальные концепции, в которых он блуждает, точно в трёх соснах.
Белоу иронично излагает "сумму знаний, накопленных человечеством", всех этих Гобсов, Бергсонов и Кьекегоров, которые туманят сознание и портят человекам жизнь.
Что-то вроде кризиса среднего возраста, обостряющее влечение к смерти и, как правило, воспоминания. Эротоман и мачо с пеплом внутри.
Это не тонатос в чистом виде, но постоянная фиксация самораспада (возможно, и самому протагонисту невнятная), когда одной ногой не в могиле, но в воспоминаниях, в непосредственной близости от покойников.
Кризис не среднего, но зрелого возраста, когда дальше тишина и многоточие, открытый финал, наложенные на кризис просвещенческой парадигмы. Закал Америки вручную.
Мозес не зря всю свою сознательную пишет монографию о романтизме, мечтая открыть новый взгляд на предмет, но монография намертво встала и теперь пишутся только письма - причём всем подряд, без разбора, от генсека ООН до посланий бывшим любовницам.
Я давным-давно читал "Герцога", когда он только-только вышел в "Иностранке", как теперь оказывается, сильно покоцанным, но с тех пор не помнил ничего, кроме вороха записок, которые Мозес писал самому себе.
Оказалось, что все эти записки, пылящиеся в рассохшейся коннектикутской глуши, составляют самое начало текста, тогда как дальше происходит ещё много чего. Так что, получается, не перечитал, а прочитал заново.
Плавные, плавающие монтажные склейки, обеспеченные переходом из первого лица во второе и обратно, образующие что-то вроде внутреннего монолога, постоянно подпитываемого всё новыми и новыми дровишками, из-за чего не заскучаешь; плавающее авторство позволяет вводить самые разные времена, в том числе и прошлое в прошлом, неожиданно выныривать в настоящее, которое вдруг начинает сгущаться (ближе к финалу) всякими событиями, пока не обрывается едва ли не на полуслове - один из самых сильных финалов, прочитанных в последнее время (Беллоу мастер финалов, какая замечательная сцена слёзной истерики на чужих похоронах венчала повесть "Лови момент"!), опрокидывающих всю причинно-следственную цепочку, как бы между прочим говоря о тщете любых телодвижений.
Очень, между прочим, поэтически точный, до пустяков, без аффектации построенный мир, полный тактичных, неброских метафор. Мандельштам писал про "Мадам Бовари", что она сделана как чреда японских трёхстиший, из-за чего каждый новый период Флобер начинает как бы снова.
Нечто подобное (ритмически и энергетически) присутствует и у Беллоу.
Бодания с социумом и попытки если не выпасть из него, то хотя бы пройти(сь) по его, социума, краю, по самой грани, напоминают одновременно "Дублинцев" (если смотреть назад) и "Свободу" (если смотреть вперед, интересно было бы уточнить так ли это и были ли влияния).
Мозес не зря всё время марает бумагу - это ведь ещё и писательский автопортрет, написанный через остранение, собранный из бытовых мелочей человек обыденный. Писатель как актёр фиксирует через самонаблюдение и выпячивает то мимо чего другие проходят не задумываясь - сквозь данность, данную нам вне ощущений.
Возможно, отсюда и из-за этого, через это и возникает типичный писательский холодок постоянного самонаблюдения и самоконтроля, позволяющего дистанцироваться от себя самого и выделить себя из себя за пределы собственных границ.
Перевод В. Харитонова
Первая книга, прочитанная в букридере.
