|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2010-09-30 15:53:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Странствующие улитки
Теперь, переезжая из гостиницы в гостиницу и из города в город, отсыпаясь после выступления или дёргаясь перед началом следующего (вдруг опоздаем, вдруг народ не придёт), я бы мог написать рассказ (или повесть?) о каком-нибудь исполнителе чего угодно – народных песен, симфонических сочинений или же попсовых песенок, который вынужден переезжать с места на место и оттого, постепенно теряет ориентацию в пространстве.
Куда уходят силы? Вроде бы, ты занимаешься своей работой, не перенапрягаясь, хотя и завися от других людей, перенимающий их настроение и вникающий в чужие проблемы, конструкции душевых кабин (разные в каждом номере, они не утратили возможности меня удивлять), расписание бесплатных телеканалов.
Завтраки везде одинаковые, а вот комнаты (количество пространства и удобств) отличаются всегда, размерами и конфигурацией.
И это несколько напоминает о «вавилонской лотерее» Борхеса: никогда не угадаешь какими бытовыми условиями тебя наградит следующее, по расписанию, место.
Куда-то идти после выступления не очень хочется; важно, чтобы с собой оказался тормозок с прожиточным минимумом и утлые, типа телевизора, развлечения.
Почти всегда – возлежа на двуспальной, напротив экрана, не особо вдаваясь в подробности жизни политических элит, скорее, прислушиваясь к конечностям и, раз за разом, вспоминая как всё прошло.
Ну, или не вспоминая.
Или же, напротив, описать ситуацию странствующих исполнителей с точки зрения гостиничного номера, безмолвно судящего-рядящего об всех своих ежедневных обитателях по гамбургскому счёту.
Я подумал об этом, когда выходил из душевой кабины гренобльского отеля. Места там было ровно столько, чтобы выйти из створок на заранее расстеленное белое, махровое и, встав спиной к душу, обтекать и обтираться.
Только так и никак иначе. Отчего я и словил чувство, похожее на дежа вю, но таковым, на самом деле, не являющееся.
На какую-то микродолю секунды я вдруг стал кем-то из предыдущих жильцов, точно так же стоявших спиной к сливу воду и обтирающихся белым полотенцем.
И я подумал об ощущениях номера, в котором, скрывшись от посторонних глаз и уставшие от постоянного чужого присутствия, люди расслабляются и ведут себя естественно. Нелицеприятно.
Гостиничный номер, как неживое, но одухотворённое вещество мог бы рассказать массу историй про уродов и людей; в конце концов, это просто удобный, для создания серии беглых зарисовок, литературный приём.
И, почти наверняка, кто-нибудь этим приёмом уже воспользовался. Бог в помощь.
Немного в сторону. Вынесем за скобки странность писательских выступлений на публике. Оставим бытовой аспект постоянной неустроенности, вызванной перманентными перемещениями.
Разумеется, есть большие мастера подобных программ, профессиональные путешественники, типа Дмитрия Александровича или Ольги. Да, хотя бы, и та же Люся, вне дома проводящая гораздо больше времени, чем за своим замечательным кухонным столом.
Вынужденная мера, тем не менее, становится зело привлекательной. Со стороны она выглядит, точно синекура, хотя, по большому счёту (а большой счёт почти всегда говорит, что без излишеств ты способен легко обойтись) вряд ли является таковой: разница между затратами и выхлопом может быть признана несущественной; а если вспомнить о мочевом пузыре, неподвластном расписанию твоих помощников и коллег; или о голоде, которому похрен на расписание отеля и близ лежащих ресторанов; если вспомнить о всех моментах, требующих включения режима повышенного терпения, собранности, чередующейся с расслабленностью, то начинает казаться, что тело твоё живёт как бы это сказать… автономно от извилин.
Что чревато шизофренией, язвой и прочими заболеваниями, о которых, разумеется, никто не думает, даже ты сам, и, тем более, твои сопровождающие, пока их нет.
Но когда они появятся, будет уже поздно. Это мне выпало всего семь, всего неделю непокоя, а ведь некоторые субъекты и субретки гастролируют годами.
А про группы и технологии, типа «Ласкового мая» или коллектива оркестра Мариинского театра и вовсе подумать страшно, какие локальные бездны открываются…
При этом, по себе сужу и по той неистовости с какой коллеги штурмуют все эти потенциальные возможности, никто от поездок с выступлениями не отказывается. Ими хвастаются и ими дорожат.
И, чем больше у тебя возможностей или власти, тем больше времени ты проводишь в пути, увеличивая скорость брожения за счёт каких-то сугубо внешних факторов.
Во всём этом, разумеется, больше понтов, но есть и сермяга экстенсивного бегства от реальных обстоятельств. Однако, складывается всё таким образом, что поездки и выступления становятся самоцелью, смыслом, ради которого напрягаются мозги и пробиваются стены.
Происходит подмена. Путаница причин и следствий. Ведь пишешь ты не для того, чтобы ездить (быть популярным, стяжать славу, получить Нобеля), но потому что пишешь (как невротик, как графоман, как трус, как ленивец ленивцу), для внутреннего, но не внешнего.
И вот ты, голый, лежишь на казённых простынях непонятно где с пультом управления от телевизора в руках; за окном незнакомый пейзаж, магазины закрыты, а до завтрака нужно ещё дожить. Едой ты не запасся, не успел: после выступления вы долго сидели в ресторане и всё такое, а когда ты остался один, то, подобно электролампочке точно вырубился, но не до конца; светишься ещё немного остатками сознания, в основном сведённым к физиологическим реакциям.
Перевозбуждение, всё ещё связанное с выступлением, медленно отпускает. И как только ты успокаиваешься, в одинокой тишине с неровно оштукатуренными стенами, всё громче и отчётливее становится слышным биение твоего сердца; шуршащий шум крови, гоняемой с места на место; по кругу.
Стены сужаются, точно театральный занавес. Зтм.
Теперь, переезжая из гостиницы в гостиницу и из города в город, отсыпаясь после выступления или дёргаясь перед началом следующего (вдруг опоздаем, вдруг народ не придёт), я бы мог написать рассказ (или повесть?) о каком-нибудь исполнителе чего угодно – народных песен, симфонических сочинений или же попсовых песенок, который вынужден переезжать с места на место и оттого, постепенно теряет ориентацию в пространстве.
Куда уходят силы? Вроде бы, ты занимаешься своей работой, не перенапрягаясь, хотя и завися от других людей, перенимающий их настроение и вникающий в чужие проблемы, конструкции душевых кабин (разные в каждом номере, они не утратили возможности меня удивлять), расписание бесплатных телеканалов.
Завтраки везде одинаковые, а вот комнаты (количество пространства и удобств) отличаются всегда, размерами и конфигурацией.
И это несколько напоминает о «вавилонской лотерее» Борхеса: никогда не угадаешь какими бытовыми условиями тебя наградит следующее, по расписанию, место.
Куда-то идти после выступления не очень хочется; важно, чтобы с собой оказался тормозок с прожиточным минимумом и утлые, типа телевизора, развлечения.
Почти всегда – возлежа на двуспальной, напротив экрана, не особо вдаваясь в подробности жизни политических элит, скорее, прислушиваясь к конечностям и, раз за разом, вспоминая как всё прошло.
Ну, или не вспоминая.
Или же, напротив, описать ситуацию странствующих исполнителей с точки зрения гостиничного номера, безмолвно судящего-рядящего об всех своих ежедневных обитателях по гамбургскому счёту.
Я подумал об этом, когда выходил из душевой кабины гренобльского отеля. Места там было ровно столько, чтобы выйти из створок на заранее расстеленное белое, махровое и, встав спиной к душу, обтекать и обтираться.
Только так и никак иначе. Отчего я и словил чувство, похожее на дежа вю, но таковым, на самом деле, не являющееся.
На какую-то микродолю секунды я вдруг стал кем-то из предыдущих жильцов, точно так же стоявших спиной к сливу воду и обтирающихся белым полотенцем.
И я подумал об ощущениях номера, в котором, скрывшись от посторонних глаз и уставшие от постоянного чужого присутствия, люди расслабляются и ведут себя естественно. Нелицеприятно.
Гостиничный номер, как неживое, но одухотворённое вещество мог бы рассказать массу историй про уродов и людей; в конце концов, это просто удобный, для создания серии беглых зарисовок, литературный приём.
И, почти наверняка, кто-нибудь этим приёмом уже воспользовался. Бог в помощь.
Немного в сторону. Вынесем за скобки странность писательских выступлений на публике. Оставим бытовой аспект постоянной неустроенности, вызванной перманентными перемещениями.
Разумеется, есть большие мастера подобных программ, профессиональные путешественники, типа Дмитрия Александровича или Ольги. Да, хотя бы, и та же Люся, вне дома проводящая гораздо больше времени, чем за своим замечательным кухонным столом.
Вынужденная мера, тем не менее, становится зело привлекательной. Со стороны она выглядит, точно синекура, хотя, по большому счёту (а большой счёт почти всегда говорит, что без излишеств ты способен легко обойтись) вряд ли является таковой: разница между затратами и выхлопом может быть признана несущественной; а если вспомнить о мочевом пузыре, неподвластном расписанию твоих помощников и коллег; или о голоде, которому похрен на расписание отеля и близ лежащих ресторанов; если вспомнить о всех моментах, требующих включения режима повышенного терпения, собранности, чередующейся с расслабленностью, то начинает казаться, что тело твоё живёт как бы это сказать… автономно от извилин.
Что чревато шизофренией, язвой и прочими заболеваниями, о которых, разумеется, никто не думает, даже ты сам, и, тем более, твои сопровождающие, пока их нет.
Но когда они появятся, будет уже поздно. Это мне выпало всего семь, всего неделю непокоя, а ведь некоторые субъекты и субретки гастролируют годами.
А про группы и технологии, типа «Ласкового мая» или коллектива оркестра Мариинского театра и вовсе подумать страшно, какие локальные бездны открываются…
При этом, по себе сужу и по той неистовости с какой коллеги штурмуют все эти потенциальные возможности, никто от поездок с выступлениями не отказывается. Ими хвастаются и ими дорожат.
И, чем больше у тебя возможностей или власти, тем больше времени ты проводишь в пути, увеличивая скорость брожения за счёт каких-то сугубо внешних факторов.
Во всём этом, разумеется, больше понтов, но есть и сермяга экстенсивного бегства от реальных обстоятельств. Однако, складывается всё таким образом, что поездки и выступления становятся самоцелью, смыслом, ради которого напрягаются мозги и пробиваются стены.
Происходит подмена. Путаница причин и следствий. Ведь пишешь ты не для того, чтобы ездить (быть популярным, стяжать славу, получить Нобеля), но потому что пишешь (как невротик, как графоман, как трус, как ленивец ленивцу), для внутреннего, но не внешнего.
И вот ты, голый, лежишь на казённых простынях непонятно где с пультом управления от телевизора в руках; за окном незнакомый пейзаж, магазины закрыты, а до завтрака нужно ещё дожить. Едой ты не запасся, не успел: после выступления вы долго сидели в ресторане и всё такое, а когда ты остался один, то, подобно электролампочке точно вырубился, но не до конца; светишься ещё немного остатками сознания, в основном сведённым к физиологическим реакциям.
Перевозбуждение, всё ещё связанное с выступлением, медленно отпускает. И как только ты успокаиваешься, в одинокой тишине с неровно оштукатуренными стенами, всё громче и отчётливее становится слышным биение твоего сердца; шуршащий шум крови, гоняемой с места на место; по кругу.
Стены сужаются, точно театральный занавес. Зтм.
