Моне (235)

В Лабиринте опавших листьев, одиноких садов, вслед за трассирующей пулей, оставившей в черепе дырку от пули


"Впечатление. Восход солнца" (1873) висит в Музее Мормоттан в отдельном, затемнённом зале, свербит оранжевой монеткой как тезисом в пользу оригиналов: репродукции не передают разницы между картиной и воспалённым желтком заплывшего солнца. В темноте зала оно выглядит точно вклеенным, инородным, дыркой - то ли во вне, то ли внутрь.
Не зря именно эта картина становится этапной, важной и отчаянно знаменитой, давая название направлению и знаменую смену нарративной парадигмы. Как каждый символ она работает вскрытием приёма, работая на понимание и оцифровку целого.
Ретроспективно, ведь, ничего особенного: было и абстрактнее; лёгкие касания кисти, рисующие иероглифы, вместо реальных лодок и рыбаков; в один присест, ровно как и вся сложная, многомерная инфраструктура порта, с кораблями, доками и грузовыми кранами, превращённая, одним касанием, в траву, наложенную, накладываемую поверх воронки, устраиваемой солнечным диском. Небо и берег вовлекаются в полнолунный хоровод, круговые движения которого добровольно и дополнительно подчёркнуты движениями дымов, совпадающих по цвету и консистенции с железом труб и арматур. Мир превращается в дым, в смог, исходник восстановлению не подлежит, исходник невозможен, он целиком и полностью зависит от органов восприятия, сбитых с толку искажениями и мнимостями.
И над всем этим воссияло инородное светило - дырочкой от пули, превращающей пейзаж в фреску, написанную на изнанке купола: вход в череп, активно преобразовывающий реальность сияет отблеском; всё прочее - калька с суммы окисления аминокислот и нервных импульсов. Вещный, реальный мир остаётся по ту сторону рассвета, за хрустальной черепичной, костяной полусферой, тогда как внутри происходит то, что мы теперь видим.