| "Конец Казановы" Марины Цветаевой в Челябинском академическом театре драмы им. Наума Орлова |
[14 Mar 2014|09:45pm] |
Для того, чтобы попасть на малую сцену, нужно спуститься в подвал бетонной громады, стоящей ровно посреди города.
Больше всего подполье это похоже на трюм: он всегда задрапирован чёрным и плохо дышит; практически готовое узилище (по проекту здесь должен быть ресторан, хотя непонятно как бы он выживал тут в постоянных запахах съестного).
«Конец Казановы», поставленный по третьей части (это важно: так как спектакль начинается неожиданно с недоговорённостей) цветаевской пьесы «Феникс», по сути монолог одного из лучших чердачинских артистов Бориса Петрова, представляющего предсмертную грёзу одинокого авантюриста о его последней мимолётной любви.
Борису Николаевичу исполнилось 75 (40 лет из них – он в Академическом театре драмы, в лучшие времена называвшемся Цвиллинговским, а ныне, в свои худшие, Орловским) и теперь таких (артистов, людей) почти нет.
Дело не только в классической, «старой» школе, но и в масштабе мастерства, завязанном на масштабе личности.
Я ещё помню его тигриную пластику в музыкальных постановках и герой-любовническую настойчивость в спектаклях по Уайльду и Уильямсу.
Борис Николаевич переиграл что только можно, однако, лучше всего его прямой спине, седой гриве и лицу, изрезанному фьордами как у Уистена Хью Одена, подходят герои («Лев зимой») и аристократы («Идеальный муж», «Школа злословия").
Ну, или, как минимум, протагонисты.
При бархатном баритоне и старомодных идеалах служения искусству (да ещё в провинциальном театре, всё, кроме славы, умножающем десятикратно), Петров приятно лишён котурнов; их ему заменяет желание играть в общедоступном театре, когда должно быть видно и слышно с галёрки.
Отсюда эта замедленность жестов, более свойственная 3-д копиям и статичная, в сторону японского театра, мимика: "мел" на крупном лице постоянно как бы размышляющего, погружённого в себя, человека.
Отсюда это постоянное обыгрывание пустоты пространства, накапливающейся вокруг наэлектризованного актёра, привыкшего к громаде родного зеркала сцены: важно же не только обживать этот «обморок вселенной», заполняя его телом, но, и, оправдывая любое слово действием, постоянно создавать внутри большой истории какие-то локальные, персональные мизансцены, помогающие выстраивать персонажу не то характер, не то биографию.
Поэтому наши актёры так любят реквизит и намёки на жизнеподобие, возникающее внутри символических обобщений, несущихся на всех скоростях; соседство это сотрясания метафизики с кубками из папье-маше обжигает примерно так же, как соседство горячей и холодной воды.
А, может быть, как соседство воды живой и мёртвой.
Впервые прочитав о бенефисе с участием Казановы, я понял: идея спектакля возникла из технологии «оседлать волну», то есть, максимально использовать психотип артиста, его темперамент и биографические данные (изгибы конкретной судьбы), соединив персонажа с внешними обстоятельствами.
Подпитав и пропитав, таким образом, подкладку сюжета экзистенциальным запасом прожитой жизни; всей её прочности.
( про основы любовной экономики )
|
|
