Очень занятная статья Льва Вершинина в "Вестях" - .

ПРИНЦЫ И НИЩИЕ

Часть 1.

«Фальшивое никогда не бывает прочным.»
Пьер Буаст


Известие о предстоящем бракосочетании леди Дэвайны Винздор, дочери герцога и герцогини Глочестер, двадцатой в ряду претендентов на британский престол, с Гэри Льюисом, маори-строителем из Новой Зеландии, в первую минуту не вызвало у меня ничего, кроме доброй улыбки. Да еще воспоминания о недавнем марьяже наследника норвежской короны с дивой из провинциального бара, матерью-одиночкой, а в недавнем прошлом видавшей виды наркоманкой. Согласитесь, ведь сюжет и впрямь изумительный. Лучшей иллюстрации к тезису о полном торжестве идей равенства и окончательном крахе отживших условностей не придумать. Что тут скажешь? Совет им да любовь. Однако, вопреки всему, милая новость не давала покоя. Что-то казалось нестерпимо фальшивым. Нет, не счастливые лица влюбленных, с ними-то как раз все в порядке. А противоестественность исходной посылки. Ибо не может король жениться на плебейке. То есть может, конечно, но взамен должен отказаться от короны. Как прапрадед леди Давины, Эдуард VIII, бросивший престол ради возлюбленной-американки. Иначе выхолащивается сама идея монархии. В конце концов, за все надо платить. А если все вдруг оказывается бесплатно, значит, что-то очень не в порядке. И далеко не только в высших сферах.


Ставка на фальшь

Признавая искусство (разумеется, подлинное, а не боевики серии «B») отражением жизни, приходится признать и то, что американские фильмы 60х-70х отличаются от нынешних тем, что там кто-нибудь едет на машине определенной марки, пьет кофе или виски, курит сигарету, заходет в салун именно потому, что едет, пьет, курит и заходит. А если уж поминает в сердцах «чертовых негров» или «проклятых педиков», то имеет в виду именно то, что говорит. Сегодня все не так; даже самые яркие, талантливые ленты невозможно смотреть без задней мысли. Появление автомобиля, напитка или сигареты неявно, но однозначно подразумевает скрытую рекламу, а перехлестывающее через край, к месту и не к месту «уважение к меньшинствах» вызывает уже не стремление следовать примеру, а нервную усмешку. Точно так же и в жизни, просматривая ленту новостей, сознаешь, что видимая часть айсберга, скорее всего, ничего общего с реальностью не имеет, и все предлагаемые версии о причинах, заказчиках и исполнителях взрывов, пожаров, убийств лишь средство для того, чтобы укрыть главное, выгоду, извлекаемую из случившегося теми или иными силами. Следя за дебатами о «великой еврейской стене», никак не удается прогнать мысль, что первопричина её постройки – не безопасность (иначе бы планы так легко не тасовались), а желание обеспечить заказами подрядчиков. Нескончаемое пролитие крови в Земле Обетованной все чаще кажется всего лишь реализацией некоего взаимовыгодного коммерческого проекта, тщательно скрытого от простых смертных. Да и вообще очевидная лапша, предлагаемая потребителю новостными каналами, заставляет многих не верить решительно ни во что. А то и всерьез верить, что миром правят не народные избранники, а некие тайные центры власти, играющие на повышение и понижение руками марионеток типа Бен-Ладена.
Чушь, конечно. И все-таки запашок тухлятины висит в воздухе. Раньше было не так. До конца ХХ века история развивалась в соответствии с канонами. Герои были героями, жертвы жертвами, интриги интригами, а массовка массовкой, но при этом действо – будь то драматургия абсурда типа вандалов, бесцельно крушивших все вокруг, авантюрное шоу конкисты или готическое действо инквизиции – творилось, как и положено, на сцене, на глазах у почтенной публики. Завершаясь если и не оптимистичным хэппи-эндом, то, во всяком случае, намеком на катарсис. Или, на худой конец, наказанием главного, доказано мерзкого злодея. И жизнь, на сегодняшний взгляд, была столь же простодушна. Завоевывали, палили, резали, подчиняли, уничтожали – известно кто, известно кого. А когда не воевали, отстраивались, украшали быт и развивали ум. Впрочем, и войны, даже гражданские, аж до начала ХХ века игрались по правилам, согласно которым любая жестокость поддавалась осмыслению.
Думаю, каждый, читая в детстве повесть Марка Твена «Принц и нищий», а затем со скрежетом зубовным конспектируя тезисы Маркса насчет «овец, съевших людей», проникся острой жалостью к бедолагам, вынужденным скитаться по дорогам веселой Англии, и столь же острой неприязнью к слугам короля, ловившим несчастных, силой загонявших их в «работные дома», мало отличавшиеся от тюрем, а за малейшее неповиновение, не говоря уж о краже, безжалостно отправлявших на виселицу. Лишь с годами приходило понимание сухой, безо всяких эмоций объективности тех событий. Ибо прогресс остановить нельзя, и коль скоро переход от натурального хозяйства к мануфактуре неизбежно делал сотни тысяч людей «лишними», государство, беспощадно очищая общество от потенциальных уголовников, всего лишь исполняло одну из своих главнейших функций – обеспечивала порядок внутри страны. И сами «бедолаги» это прекрасно сознавали, создав в своей среде особую эстетику «жизни под виселицей».
Однако мир неуклонно шел к разрушению устоев. К нулевой отметке, к новому старту, с которого начала выстраиваться другая иерархия. И выстроилась. Причем быстро, меньше чем за век. Не менее жесткая, нежели предыдущая, но, в отличие от неё, неявная, сплошь построенная на недомолвках, намеках и тонко выстроенной лжи. Ибо ежели нынешний главный (формально) герой спектакля, среднестатистический «простой человек» (о бродягах, нищих и босяках говорить не будем) объективно осознает свои задатки, ищет соответствующее им место в обществе, ведет себя соответственно своему вкладу в социальную жизнь и не выдвигает необоснованных амбиций, все идет своим чередом, без побочных эффектов. Но когда миллионы подобных типов, примерно одинаково одетых и воспитанных, ощущают себя вправе требовать от общества незаслуженных благ, картинка выходит, мягко говоря, скверная. Потому что предложение реагирует на спрос, и то, что раньше было однозначно качественно, хоть чувства, хоть промтовары, сегодня летят с конвейера бабочками-однодневками. Качество мало кого волнует, зато широкие массы будут щеголять, «как большие», в версачах, пахнуть шанелями и жениться на принцессах. Оно бы и хорошо, да вот только не стоит удивляться, если запас прочности системы окажется куда меньшим, чем у предыдущей.


Быть как все

В прежней, пусть и не раз навсегда данной, но достаточно жестко структурированной иерархии всяк сверчок знал свой шесток. А ежели хотел большего, по крайней мере, не ссылался на свои «неотъемлемые права», сознавая, что посягает на чужую ячейку. Занять которую, а тем более утвердиться в которой вообще-то можно, но лишь выложившись при этом до предела. А то и расставшись по пути с головой. Поэтому даже замена отдельных элементов не влияла на прочность структуры. Да, она обидно противоречила абстрактной справедливости. Зато соответствовала реальности. В отличие от рассуждений теоретиков Просвещения, декларирующих полное равенство всех особей вида homo sapiens по факту рождения, как основу основ «истинной демократии». Ибо демократия вовсе не предполагает всеобщности равенства. Даже великий Аристотель, отец политологии, употреблял сей термин в значении отрицательном, как антоним не «аристократии», власти лучших, а «политии», где толика власти достается каждому – но, что очень важно, из полноправных. Так сказать, «наших». Наличие бессловесных рабов, на труде которых зиждилось благополучие меньшинства свободных, подразумевалось само собой.
Тысячелетиями естественной фигурой мироустройства была пирамида. Массы обслуживали господ. Господа худо ли, бедно налаживали взаимодействие внутри общества и защищали подвластных от угрозы извне. При этом, повторюсь, иерархия была жестка, но не абсолютна: вырваться в верхи (или, по крайней мере, пасть в борьбе за это) мог практически каждый «охломон» (смерд), готовый поставить на карту все (недаром же и польское «шляхтич», и испанское «идальго» означает «пустившийся в путь», «оставивший насиженное место»). Чернь же в целом как самостоятельный субъект в истории не фигурировала: инертные массы время от времени восставали, но, поскольку потенциал мятежей был разрушительным, а никак не созидательным, после неизбежного усмирения все возвращалось на круги своя. Однако со временем, по мере технологического и, как следствие, экономического прогресса правила менялись. Общество нуждалось в более гибких принципах организации, и они не замедлили явиться. Жесткая иерархия рухнула, лозунгом нового времени стало «равенство возможностей», а логика развития отношения элит с массами привела к явлению, во второй половине минувшего века весьма условно (чтобы и дурак понял) официально нареченному «демократией».
Однако прижилась новая система только в США и Западной Европе, где «угнетатели» накопили достаточно средств, чтобы откупиться от «угнетенных», расплодившегося настолько, что подавление бунтов влетело бы в куда большую копеечку, нежели предоставление формальных прав, реализовать которые «угнетенные» все равно не могли. И даже не просто накопили, но и научились эти средства воспроизводить. Чернь успокоилась, решив, что сравнялась с господами, господа нашли в себе силы делать вид, что признали чернь равной себе, и постепенно привыкли не жить напоказ. Раздражающая яркость стала забавой низов. Все устаканилось на среднем уровне, оставив на флангах отходы в виде бомжей и штучный товар в виде гениев. Привилегии по праву рождения перестали быть регулятором общества, уступив пьедестал (по крайней мере, de jure) деньгам и труду. Вернее даже, деньгам как результату труда. И тут очень к месту вынырнул мистер Фукуяма со своим лозунгом о «конце истории», ибо, достигнув оптимума возможного, развиваться уже некуда, да и незачем.
Однако именно в тот миг, когда «цивилизованное человечество», уяснив, что ядерный кошмар перестал быть частью повседневности, поскольку «Империя Зла» наконец-то пала, что все «наши» сыты и довольны, а прочие, очень уж отставшие от лидеров, быстро (только накорми и обучи азам правильной жизни) станут «нашими», содрогнулось в оргазме окончания истории, вдруг выяснилось: радоваться нечему. Новая жизнь пошла по совсем новым правилам, о которых мы ровным счетом ничего не знаем. И острейшее чувство тотальной фальсификации реальности стало одним на всех. Разве что те, кто не способен осознать смутную тревогу и сформулировать вопросы, сбиваются в стаи и совместно давят в себе невесть откуда взявшийся страх, молясь на портреты Гитлера, сжигая автомобили и маршируя в рядах участников гей-парадов.
Ибо пирамида никуда не делась. Отсутствие вертикали всего лишь очередная сказка. Просто мир стал тесен, и вместо множества пирамидок возникла одна большая, распластавшаяся по всему шарику. А ее чудовищно изменившиеся масштабы нам, живущим внутри нее, не позволяют разглядеть эту величественную конструкцию, внушая успокоительную иллюзию всеобщей равнинной жизни. Совокупным хозяином стали граждане «цивилизованного мира», а чернью – те самые безнадежно отставшие от истории африканцы, арабы, афганцы, пакистанцы. Живущие в нищете и невежестве, режущие друг друга, не поддающиеся дрессуре, но населяющие богатые, прибыльные земли, чьи недра необходимы господам. А чуть выше этих отходов, которые при добром короле Гарри давно висели бы вдоль дорог, мостятся Китай, Таиланд, Корея, Филиппины – сверхмануфактура, где шьют, собирают, мастерят товары для обитателей верхушки. Иначе говоря, никакой демократии не случилось, граждане. Можете расходиться по местам.


Стать как все

Байка о «равенстве возможностей», какое-то время поработав на совесть, изжила себя довольно быстро. Разбухая количественно, чернь коллективным подсознательным улавливала, что никаких существенных изменений не произошло, постепенно приходила к мысли, что её вновь обманули. Ибо «чем я хуже?». Ответом элит стала смена лозунга. «Равенство возможностей» отправили в чулан. Девизом дня стало «равенство условий». А первыми, решившимися опробовать сей универсальный метод, оказались большевики. Еще никто не додумался до термина «политкорректность», но советская уравниловка была сродни ей. «Народ» не имел реального доступа к рычагам управления, однако не задумывался на эту тему, одурманенный тотальной, умело организованной пропагандой. Ценз на карьеру тех или иных этнических групп был, но вслух об этом категорически запрещалось говорить. Рабочие и крестьяне жили в глухой нищете, но официально – в том числе, в литературе и кинематографе – прославлялись, как соль земли, а властители скромно довольствовались званием слуг народа. Путч именовался революцией, агрессия - освободительной войной, оккупация – интернациональным долгом, все, кто решался мало-мальски замечать несоответствие лозунгов реалиям жизни – отщепенцами. При таком подходе достичь «всеобщего равенство» оказалось несложно: просто бедность была объявлена предметом гордости, тупая покорность судьбе – благородным отвращением к «мещанству» и «вещизму»; «сытеньких» полагалось презирать.
Естественно, в глазах либерального Запада все эти мантры звучали как тупая и фальшивая тоталитарная пропаганда, но по факту внутренняя политика «свободного мира» мало отличалась от порядков, царящих в «социалистическом лагере». Просто как раз в то время, когда «гроздья гнева» созрели до отказа и глобальный социальный взрыв как в Европе, так и в США казался неминуемым, созрели ягодки постиндустриальной революции, после чего стало возможным подсластить уже никого не обманывающую пилюлю формального равенства вполне ощутимыми подачками, льготами и прочими видами милостыни, в том числе и утвердительным ответом на сакраментальный вопрос «Ты меня уважаешь?». Элиты фактически откупались от масс, как владелец лотка откупается от рэкетира, но черни этого было вполне достаточно; разнообразные «Черные пантеры» быстро сошли на нет. А что при всем том чернь оставалась там же, где и раньше (по уровню преступности и безграмотности, например, чернокожее население США по-прежнему на порядки опережает белых), её, получившую возможность жить, не работая, уже мало волновало, тем паче, что пропаганда (не по-советски лобовая, а качественная, в целлулоидном голливудском исполнении) работала вовсю; черно-белые влюбленные пары, полицейские тандемы и целые классы колледжей, заполонившие экраны, создали для невзыскательного потребителя мир более реальный, чем окружающая действительность.
Никто не предвидел, что побочным эффектом такой методики станет искривление сознания целого поколения молодежи из обеспеченных слоев общества. Восприняв лозунги всерьез, юнцы послевоенного поколения сперва ударились во все тяжкие, от свального греха до уличной войны с «буржуазными свиньями», а потом, с годами осознав приятные стороны «свинства», принялись осчастливливать мир. Благо к моменту падения берлинской стены именно они, подросшие и причесанные, сменили «консервативных» отцов у руля западных «демократий». Так что зараза коммунизма не только не исчезла, а, напротив, мутировав, разбросала метастазы по просторам «свободного мира». В Европе дебил уже не «дебил», а «альтернативно мыслящий». В США повесть Хемингуэя «Старик и море» издают под названием «Рыбак и рыба», чтобы, упаси Боже, не оскорбить «людей золотого возраста» и не огорчить не видевших моря. Бомбежки Белграда назывались, кажется, гуманитарной операцией, а детоубийцы из ХАМАСа – бойцами сопротивления, зато свержение средневековых извергов в Афганистане и мясника-параноика в Ираке клеймят как агрессию. А то, что «освобожденные» косовары по факту – банда наркоторговцев, а «легитимный лидер» с каждым днем увеличивал количество братских могил, вслух говорить нельзя. Неполиткорректно. Напротив, он, оказывается, таким образом «сдерживал экстремизм». О «международном праве» даже говорить неохота. Будь оно действительно правом, а не филькиной грамотой, десятки африканских и арабских «законно избранных» сидели бы сейчас не в президиумах серьезных международных организациях, а на скамье подсудимых, рядом с Милошевичем. И во главе с самим Кофи Аннаном, несущим всю полноту ответственности за изящно не замеченный «цивилизованным миром» геноцид в Руанде.
Надо признать, филигранно отточенная болтовня о «равенстве условий» пока еще достаточно действенна. И все же вечно обманывать можно только тех, кто к этому готов. Или слепца. Ниточка уже рвется и вот-вот разорвется окончательно. Расхождение между словами и действиями ныне столь велико, что вся политкорректная система «цивилизованного мира» идет наперекосяк, рискуя разделить судьбу СССР. Ибо сколько ни глядись в кривые зеркала, реальность останется реальностью. А фальшь – фальшью.




Часть 2.

«Почему бы нам не начать с признания, что в этом столетии
в нашем мире произошел антропологический оползень,
независимо от того, кем или чем он вызван?»
Иосиф Бродский – Вацлаву Гавелу


Всем по справедливости

Возведенная в абсолют аксиома «равенства», как и всякая подмена понятий, не прошла даром. Раньше, еще при жизни наших родителей (да и мы с вами слегка застали те времена), отличие формы от содержания было понятно каждому, пусть даже подсознательно, на уровне каких-то глубинных представлений о реальности. Скажем, казнь преступника могла быть до абсурда театрализованной, а могла осуществляться сухо и официально; убийцу могли волочь к эшафоту, прицепив к конскому хвосту, а могли вести в подвал, аккуратно поддерживая под локотки, могли нахлобучивать ему на голову шутовской колпак, а могли выдавать на время церемонии костюм-двойку за казенный счет, но смысл экзекуции, как бы пестро (или, наоборот, скромно) она ни была декорирована, оставался прост и всем понятен, и вопрос о том, следует ли вообще избавляться от убийц, насильников и грабителей даже не возникал. Самоочищение общества могло осуществляться в какой угодно форме, но целесообразность самого акта никем и никогда не ставилась под сомнение. Даже с учетом неизбежных судебных ошибок. Даже в связи с необходимостью время от времени пересматривать сами определения преступления и соответствующего наказания. Прекратив заливать горло фальшивомонетчика горячим свинцом и поджаривать неверных супругов на раскаленном ложе, общество все же оставляло за собой право на социальную защиту от нарушителей основных – неважно, дарованных свыше или подсказанных инстинктом самосохранения – постулатов. И если, скажем, перед судом представал людоед, его осуждали и убивали, как взбесившееся животное. Или, по крайней мере, признав больным, навсегда помещали в клетку.
Ныне же гуманные судьи в растерянности застывают перед безукоризненно выстроенной линией защиты: да, дескать, мой клиент съел потерпевшего, но следствием доказано, что жертва была добровольцем и реализовала свое право свободно распоряжаться своей жизнью. А мой клиент, да, нетрадиционно ориентирован гастрономически, но это, уважаемые судьи, по закону ненаказуемо. Ибо, в конце концов, каннибализм в некоторых цивилизациях, например, у тихоокеанских островитян, являлся частью культурной традиции, необоснованно уничтоженной религиозными фанатиками-миссионерами. В итоге правомочность съедения себе подобного становится темой обстоятельного обсуждения в СМИ, а судьи, которые тоже люди и не могут, живя в обществе, не быть его частью, выписывают добродушному, вполне вменяемому людоеду сугубо символический срок. Естественно, с правом условно-досрочного освобождения и приятной перспективой солидных гонораров за оригинальную кулинарную книгу... Ведь все равны, а значит, равноценны, а право на жизнь неотъемлемо, что бы там ни совершил её носитель. Вековые запреты, то ли Творцом, то ли мудростью предков утвержденные, сброшены с парохода современности как устаревший антигуманный хлам – ныне царствует Свобода личности. А эта, с вашего позволения, личность, приученная делать все, что ей вздумается, исходит, как ни печально, из простенького соображения: вдруг и мне когда-нибудь тоже захочется – не накажут же меня суровее, чем его? Прецедент, однако.
В очередной раз подтверждается гениальность прозрений Федора Михайловича: эксперименты Кириллова, проверявшего, точно ли «если Бога нет, то все дозволено, и тогда я – Бог», стали повседневной реальностью. Причем, по понятиям «общества равных», простительной и приемлемой. Ибо справедливой.
Вот тут и зарыта, на мой взгляд, главная наша собака. Высшая форма справедливости («раз все равны, значит, всем позволено всё») естественным образом переходит во вседозволенность. Критерием истины становится выгода, исключающая из свода общественных ценностей элементарные понятия о нравственности. Причем на всех уровнях и ко всеобщему удовлетворению. Допустим, веками формировавшееся (и, скажем прямо, вполне разумное) табу на беспорядочную половую жизнь детей школьного возраста рушится под ударами, с одной стороны, желания детворы попробовать «это» как можно раньше, а с другой, стремления фармацевтических компаний произвести и продать как можно больше патентованных новинок, предотвращающих нежелательные последствия. Но раз всем можно все, то чем «верхи» хуже «низов»? Ничем. И ежели задрать голову и заглянуть в эмпиреи политики, то странная неспособность России утихомирить Северный Кавказ наиболее просто объясняется неприятием идеи строительства трубопровода Баку – Тбилиси - Джейхан, поскольку появление у Запада альтернативных источников нефти автоматически нанесет удар по традиционным поставщикам, той же России, например. А также Ирана и арабов.
Тут уже не поймешь, кто, с кем, за что и против кого работает. Никто не знает, ни кто и какие купоны стрижет, отстегивая процент исполнителям вроде Басаева или Бин-Ладена, ни какова взаимосвязь спроса с предложением (чем больше будет терактов, тем большее количество умов включится в работу над «локальными» смертоносными проектами). И вовсе никого не волнует, что «партнер», не особо скрывая это, играет свою игру, всерьез намереваясь завтра же убить нашу цивилизацию. Все это совершенно неважно: ведь завтра еще не наступило, а личную прибыль можно получить уже сегодня. А там, глядишь, все и рассосется.


Тени грядущего

Увы, не рассосется. Это раньше чернокожий с берегов Конго мог попасть в Лондон лишь в качестве единичной диковинки, а чеченец на питерской улице был мало того, что бессловесен, а еще и – со своими газырями, бородой и кинжалом - бросался в глаза издалека. А сегодня мир сжался в комок, утратив четкие рамки и границы. Хорошо это или плохо, но глобализация есть, и её не остановить. По крайней мере, не вернув цивилизацию в доиндустриальные времена, к мечам, свечам и конной тяге. И это вовсе не плавная эволюция. Это – мировая революция. Переход к принципиально новой организации общества, по сравнению с которой все перипетии ХХ века пустяки. Прогресс неумолим: огромные тиражи товаров должны иметь огромное количество потребителей, а «цивилизованные люди» вообще не желают ни работать, ни даже учиться – в отличие от «новой черни», ранее темной и неграмотной (на что ей была грамота?), а ныне поневоле вынужденной просвещаться. При этом массы новоявленных пролетариев, люмпенов и туземных интеллектуалов, познав блага «нашего» мира, не хотят возвращаться в свой, где им нет места. И за это они готовы драться. А драться они умеют куда лучше нас. Во всяком случае, в позапрошлом веке «белый человек» подмял под себя Азию и Африку отнюдь не только благодаря «силе духа» (что тоже очень важно), но и потому, что копье летит не так далеко, как пуля. Ныне же условия предельно близки к равным, а вечно покупать генералов и племенных вождей невозможно хотя бы потому, что их аппетиты непрерывно растут.
Что делать, неясно. Можно попытаться подтягивать, приспосабливать, интегрировать варваров. Можно попробовать задавить, частично уничтожить, а выживших запугать навеки. Или, как некогда Рим, отгородиться. Делается и то, и другое, и третье, но без особого успеха, а опасность, что варвары, делая жизнь цивилизации все более невыносимой, все-таки разрушат ее, с каждым днем все очевиднее. Ибо ставка на внушение массам фальшиво-слащавой модели мироустройства оказалась битой по всем статьям. А все остальные ценности выхолощены и оплеваны, поскольку всё, что нужно элите, - это тишина, голоса и возможность отбирать стада подходящую обслугу – иногда с перспективой роста, а чаще без оной.
Как удержать чернь от безудержного размножения? Как удержать миллиарды мигрантов от жажды владеть всеми красивыми вещами, беззащитно лежащими за соблазнительно хрупкими стеклами витрины? Как обуздать миллионы пацанов, убежденных, что они родились не там и не тогда, от кровавых попыток исправить ошибку судьбы? Мы не знаем. И, ничего не зная, больше того, боясь даже узнать что-либо о реальности, в котором живем, слабеем с каждым днем. Наша жизнь полностью ушла в подполье. На поверхности осталось осиротевшее «я» каждого «мирного жителя», который должен выживать в этой незнакомой и опасной среде. С каждым днем в нем исчезает «мы» – сопричастность, общность, родство по языку, по интересам, просто ощущение «ближнего». И если раньше средоточием коллективной уверенности в себе было государство, многое у человека отнимавшее, но многое и дававшее взамен («Плохая она или хорошая, но это моя страна…»), то теперь элиты всех «демократий», хоть «традиционных», хоть «управляемых», утратили всякую связь с миллионами «лишних людей». А те по-прежнему жаждут продать свои голоса задорого, не понимая, что шара кончилась: предложение с лихвой превышает спрос, да и вообще товарец уже не актуален. Вслух об этом элиты, правда, пока не говорят (приличия есть приличия), но действуют уже без особых стеснений. Примеров масса, от явного глумления над законом в виде «басманного правосудия» в России (но это, конечно, крайность), до вполне аналогичных, но более красиво оформленных кунштюков к западу от «линии Керзона».
Так что вряд ли стоит удивляться тому, что люди, инстинктивно ищущие утраченное «мы», в массовом порядке сходят на обочину, чтобы перевести дух, найти единомышленников, выстроить надежную иерархию и сплотить ряды. Можно сколько угодно бранить и бичевать разнообразных скинхедов и прочую пока еще маргинальную шелупонь, но нельзя отрицать, что остатки и обломки пассионарности, еще тлеющие в перемешанном во всех отношениях мире, подсознательно стремятся обрести идентичности. И если особи попроще, из юной поросли, выбирают первое, что видно на глазок, - этническую принадлежность, то более изощренные экземпляры, не тратя времени на такие пустяки, как ловля «инородцев» в темных переулках, разрабатывают «проекты спасения», подразумевающие использование в своих интересах дикой силы, тлеющей на окраинах больших городов. Собственно говоря, уже даже Проекты – с большой буквы, где все и вся выстроено по ранжиру и надежно скреплено, причем не только силой, но и религией, а основная - и, видимо, успешно решаемая задача повестки текущего дня - приручение крупных капиталов и внедрение своих людей на важные государственные и банковские посты. Но все это – дело будущего, хотя и неизбежное, однако в том лишь случае, если будущее будет.


Ни мира, ни войны

А пока что главная коллизия нашего времени сводится к простенькому вопросу: что же все-таки мы имеем – войну или мир? Не имея четкого ответа, невозможно определиться. А внятно ответить, исходя из, казалось бы, точных, веками наработанных посылок, невозможно. Или, по крайней мере, очень трудно. Если война, все просто: «мы» - хорошие парни, «они» (фашисты, гитлеровцы, террористы, экстремисты, коммунисты) – плохие; выяснять тонкости и нюансы внутренней градации – кто «более плох», а кто «плох менее», с кем можно договариваться, а кого следует давить без пощады, по меньшей мере глупо. В последнем глобальном кровопролитии, как только мир, помявшись, решился таки назвать его мировой войной, точки над «ё» встали по местам мгновенно. Уничтожить до основания следовало Германию, как государство, всю её идеологию (пусть даже ранее говорилось, что «с идеологией не воюют») и всю материальную базу (чьи бы финансовые и иные интересы это ни затрагивало), а возможные эксцессы заранее списывались. В том числе и безвозвратные людские потери. Хотя были там, конечно же, были во всех этих вбитых в землю Гамбургах, Дрезденах и Хиросимах не только отпетые негодяи, но и хорошие люди, и оболваненные жертвы, и даже противники режима. Увы. В критической ситуации у врага лицо одно на всех. Даже не лицо, а зверская харя. И разбираться некогда. Да и незачем. Ибо или мы его, или он нас. А сегодня никто из серьезных людей, даже те, кто пусть смутно, но сознает уровень опасности, не рискует назвать врага по имени. В крайнем случае речь идет о неких безликих и безымянных «экстремистах». А в самом-самом крайнем, если убийцы, не скрываясь, похваляются содеянным, и скользнуть бортиком никак нельзя, даже те, кто решается произнести вслух «ХАМАС», «Хизбалла», «Аль-Каеда», тотчас пугливо вносят уточнения, сводящие на нет все сказанное. И уж вовсе само собой разумеется для большинства делегатов ООН, что Израиль неправ, ликвидируя «стариков в колясках» и «видных педиатров». А был бы прав, если бы с почетным караулом, желательно по ковровой дорожке и под оркестр провожал бы взрывников к месту акции. Разумеется, не предупреждая обреченных.
В принципе, я их понимаю. «Третий мир», как и положено шпане, тянет мазу за своих. А приличные люди просто боятся. Им страшно идти по улице, заходить в кафе или в вагон метро, ибо кто знает, что там под одеждой у этих смуглых юношей и девчат в хиджабах. Но если мир, то, может быть, пронесет. А если война – значит, их не должно быть на улицах, в кафе и в метро. Всех. До единого. Не считаясь с возможными потерями. Но ведь, во-первых, драться гадко, да и побить могут, тем паче что врагов слишком много. Вот и бомбит Европа Югославию – чтобы, по крайней мере, избавиться от очередной волны злых беженцев с Коранами под мышкой. Вот и поддерживает и скрыто, и явно палестинских зомби – чтобы массы мусульман, и так уже поговаривающих о необходимости установления нового, правильного порядка в Европе, продолжали притворяться мирными гражданами.
Проблема не в том, что этого кто-то не понимает. Очень даже понимают. Все. Даже, смею сказать, политики. И разведки работают совсем не так плохо, как принято считать. Просто «средний гражданин» отлично сознает, что о нем, единственном для себя и неповторимом, никто заботиться не будет, те, от кого что-то зависит, надеются, что для них, если что, всегда найдется бункер, а те, от которых зависит все, решают реальные проблемы, не имеющие ничего общего с судьбами миллиардной массы лишних homо. Глупо, конечно, но что уж тут поделать, если наше «я» перестало быть частью «мы». А каждое «я» в отдельности пугливо и бессильно. Испания сломалась, получив привет от Усамы в виде взрыва электричек. Франции хватило меньшего, всего лишь двух взрывов в метро. А сегодня «мирные граждане» угрожают ей расправой за запрет ношения хиджабов в школах, и, в сущности, правы, поскольку это – грубое посягательство на свободу личности. Иными словами, страны, милостиво принявшие арабских беженцев, теперь должны жить по исламским законам. Иначе будут теракты. И опасность никуда не денется до тех пор, пока все желающие носить хиджаб в светских школах светского государства (и не желающие, но в силу религии и воспитания могущие пожелать) не получат возможность выехать на свою историческую родину, без возможности взывать к «политкорректности».
Да, безусловно, ничто не дается даром. Возвращение от «я» к «мы» изменит многое и для многих. Слежки и проверки неизбежно перерастут в изоляции и депортации, причем еще до того, как Проект вступит в стадию реализации. А затем, когда против «посягательств на равенство» монолитно выступит весь исламский мир, не желающий лишаться незаработанных благ, к рулю по нашу сторону фронта придут люди, принципиально отличающиеся от тех, кто завел нашу цивилизацию в тупик. Для них нынешние законы и условности не будут играть никакой роли. Это, конечно, неприятно. Но, как ни брани крестоносцев и отцов-инквизиторов, в далеких ХI, XII и XIII веках, когда вопрос, быть или не быть Европе мусульманской, был заслушан в первом чтении, они свое дело сделали. Огнем и мечом. Только поэтому позже, когда вопрос был решен, смогло настать время мирного сосуществования и свободы вероисповедания. И все бы, наверное, хорошо, кабы не единственная поправка: тогда ядерного оружия еще не было. А теперь – есть.


За гранью

Обиднее же и гаже всего, что, размышляя о происходящем, в какой-то момент перестаешь понимать, кому сочувствовать. Ибо правильные слова, на которых был воспитан я и мои ровесники, сегодня убедительнее звучат отнюдь не оттуда, откуда хотелось бы. Я всецело за торжество закона, но когда закон, повинуясь телефонному звонку или воркованию дорогого адвоката оправдывает убийцу и насильника, то, наверное, справедливее суд почтенных старцев, в присутствии свидетелей разбирающих дело и выносящих приговор, отменить который вправе только родня жертвы. Я безусловно за свободу слова, но если эта свобода оборачивается топором, безнаказанно кромсающим судьбы, то, видимо, справедливее, когда - по жалобе оскорбленного - клеветника раскладывают задницей вверх и прилюдно секут. Я, конечно же, за выборность власти, но ежели процесс превращается в пустую формальность, то не справедливее ли делать выбор по рекомендации уважаемых людей, а не по свисту невесть кем оплаченных «говорящих голов» из помойного ящика с пестрым экраном?
Не могу ответить. Знаю лишь, что справедливое решение любого конфликта возможно лишь после того, как будут взвешены возможные выигрыши и проигрыши сторон, а все их возможные приобретения и потери получат четкое определение, с которым согласятся ОБЕ заинтересованные стороны. Однако каковы критерии в нынешнем кризисе? И какими станут, когда нарыв прорвется?
Съесть человека - это хорошо или плохо? Для маньяка, не исключаю, очень хорошо, для воина племени баконго – не плохо и не хорошо, а просто естественно, для бедолаг, застрявших на необитаемом атолле – однозначно плохо, но единственно возможно. Чем определяется оценка? Сколько невинных душ надо загубить, чтобы, по крайней мере, маньяк за свое деяние получал той мерой, которой сам мерил? И не является ли вожделенная «справедливость, как высшая стадия…» на поверку всего лишь целесообразностью, где цель - процветание сменяющих друг дружку по мере загнивания элит?
Вновь, и опять – нет ответа. А если что и утешает, так разве лишь одно: как бы карта ни легла, там, за чертой, перешагнув которую уцелевший минимум в очередной раз несостоявшегося вида начнет жить по новым (а на самом деле, очень старым) правилам, Государства Израиль уже не будет. За ненадобностью.
Скверный, конечно, вариант. Но не уверен, что худший.