чтение в тойрэ под песни Gainsbourg из за закрытой двери
Храните ли вы в памяти тот факт, что офицеры во время войны совершали

не только всё возможное, но и невозможное? Делая всё возможное,

они совершали невозможное по человеческим меркам, а именно, не столько

проедали хлеб своих подчинённых, сколько сбывали предназначенный солдатам

хлеб спекулянтам, чтобы приобрести на вырученные деньги шампанское,

употребление которого казалось им важной частью защиты отечества.

Однако, что же я такое говорю, в полной рассеянности? Забудьте, что я сказала.

Ведь я могу рассчитывать на ваше прямодушие? Так вот, со всей прямотой

души, которой вы обладаете, или по крайней мере, так мне кажется,

вы обязательно должны погрузиться с головой в почитание офицеров, потому

что никогда ещё это не было настолько необходимым долгом всякого

пристойно думающего человека как сегодня. В каждой эпохе есть своё расто

чительство, своя нелепость; наша эпоха изобилует именно офицерской

нелепостью, и вам как благочестивому человеку, которым вы, разумеется,

стремитесь быть, следует честно в этой эпохальности участвовать, даже если

ценой рассудка. Мы, оставшиеся старыми девами барышни, призваны внести

свою лепту в дело стояния мира на голове, процветания идиотизма и

порабощения здравого смысла. Не сомневаюсь, вы со мной согласны”. “Я

совершенно ослеплён вашей раскладкой оружия, фрейлейн Сельма, и обещаю,

что в дальнейшем буду всякий раз падать на колени, когда мне, грешному,

повстречается на улице такой вот господин офицер




Она

держала перед ним километровые доклады, время от времени запинаясь,

когда уже несколько съехавший набекрень ум оставлял её на произвол ухабов.

Говоря, она непрерывно покручивала пуговицы на мантильке. Однажды

она сказала: “Может быть, я разрешу вам жениться на моей Марии, потому

что на мне жениться невозможно, у меня одни офицеры в голове, а вы

не достигли этого звания чести и этого подтверждения деловитости. Если

же я сведу вас с моей Марией, которая слепо верит в мою красоту, которая

несколько претерпела с течением времени, чего вам замечать не положено,

потому что иначе я рассержусь, то Мария всё равно никогда не будет принадлежать

вам, останется и дальше исключительно в моём распоряжении, и

я не прекращу считать её абсолютно и бесповоротно моей. Касаться, приближаться

друг к другу вам не будет позволено, зарубите себе заранее”.

“На данный момент я настолько лишён всего, что можно назвать престижем,

что с удовольствием соглашусь на ваше всё же несколько слишком

наглухо застёгнутое условие. Мария, скажем прямо, не молодка и не красотка,

и если мне не надо её трогать, даже прикасаться дыханием, то тем же

лучше и легче. У неё очень жёсткие, грубые кости и манера так же прикасаться

к вещам, как это делают грузчики, и если вы ей запретите прикасаться

ко мне в нашем браке, то кому это может быть выгодней, чем вашему

покорному слуге?” “Ни о ласках, ни о поцелуях не может быть и речи”. “И


это тоже было бы излишне. У неё несколько квадратные щёки, а если бы я

прикоснулся к её голове, как люди делают в моменты нежности, то у неё

могли бы отвалиться волосы, ведь она носит более-менее удобоваримый

парик из-за полного облысения”. “Ваши наглости по отношению к Марии я

слушаю с удовольствием, потому что я уже опасалась, что она вам нравится

”. “О, я её довольно высоко ценю, в некотором смысле и роде, несмотря

на неосмотрительность, с которой говорю о ней”. Глаза Сельмы вдруг вспыхнули,

и она издала уничтожающий крик: “В таком случае вы её не получите

ни при каких обстоятельствах. Я отдала бы её вам, а вас – ей, только если бы

вы друг друга на дух не переносили. Я вас проучу за такую взаимную симпатию