Войти в систему

Home
    - Создать дневник
    - Написать в дневник
       - Подробный режим

LJ.Rossia.org
    - Новости сайта
    - Общие настройки
    - Sitemap
    - Оплата
    - ljr-fif

Редактировать...
    - Настройки
    - Список друзей
    - Дневник
    - Картинки
    - Пароль
    - Вид дневника

Сообщества

Настроить S2

Помощь
    - Забыли пароль?
    - FAQ
    - Тех. поддержка



Пишет plucer ([info]plucer)
@ 2008-10-25 10:43:00


Previous Entry  Add to memories!  Tell a Friend!  Next Entry
«Мы - арт-банда! Наш кумир - Андрей Монастырский!»: Неформальное интервью с группой "Война"
Первая часть беседы арт-активистов группы Война после акции Ебись за наследника Медвежонка! в Государственном биологическом музее им. А.К. Тимирязева




Плуцер: Интернет полон противоречивой и зачастую сомнительной информацией о группе Война и об акции Ебись за наследника Медвежонка! в Биологическом музее имени Тимирязева. Всем хотелось бы понять, что же такое группа Война.

Воротников: Сегодня в группе десятки участников, если считать вообще всех. Но существует, конечно, разделение на членов Войны и привлекаемых активистов. Эти последние бывают достаточно случайными людьми, как, например, проникшие в группу провокаторы. То есть границы группы полностью открыты и ее состав совершенно не определен. И нет никакого критерия или признака, по которому сюда входят люди. И нет никакой процедуры вступления. Каждый может свободно назвать себя участником группы, если смелый.

Плуцер: А другие могут также свободно не соглашаться и говорить, что они никакие не участники, как это сделали студенты философского факультета? То есть иметь такое свободное поле для художественных провокаций?

Активист: Причем имена новых активистов значения не имеют, потому что вступившие в группу часто берут себе новые. Их-то мы и проверяем потом в делах.

Воротников: Так что главная черта Войны - даже не анонимность, а самозванство. И мы не только не настаиваем на авторстве, на каких-то правах автора «проекта», а совсем наоборот, мы радуемся любому плагиату, заимствованию.

Плуцер: Изложи свой взгляд на смысл акции Ебись за наследника Медвежонка!.

Воротников: Все, что я хотел сказать, сказано самой акцией, и мне интересней теперь послушать других, пусть интерпретируют.

Плуцер: Ты не можешь быть надо всеми, ты не Господь Бог. Ты художник и не можешь не отрефлексировать свою позицию. А я сейчас выступаю в роли арт-журналиста. Либо ты не отделен от собственной акции, не отделен от объекта познания и все твои слова - глубоко мифологичны. Но тогда акция - это апория, бредовый абсурд. Мне сейчас интересна твоя точка зрения как стороннего наблюдателя, так сказать, астронома, а не взгляд глиста, который находится в жопе у тигра и рассуждает о питании тигров и пишет концепцию питания тигров.

Воротников: Такие концепции только и интересны. Я понимаю, о чем ты говоришь. Глисты у тигров заводятся нечасто, только тогда, когда они с большой голодухи вынуждены употреблять падаль. Это и замечательно, что глист думает, что находится на метауровне, а на самом деле – ни фига. Метадела не есть интрига, в том числе и нашей акции. И потом, если бы глист был нормальным ученым, он был бы не интересным. Да и вообще - жизнь глиста мне ближе судьбы астронома.

Плуцер: Да. Но ты сейчас сам занимаешь позицию Каина и Манфреда: ты такой крутой, стоишь на краю обрыва, у тебя под ногами море дерьма, в котором мы, глисты купаемся, а ты весь в белом и рядом с тобой сплошные звезды да Господь. Ты даже от интервью пытаешься отбрыкнуться, пускай, дескать, мы, недостойные, будем пыжиться, чтобы твою обалденно-великую акцию понять.

Активист: Я не считаю, что все - глисты. Наоборот, тигриная жопа и есть единственная нормальная художественная позиция, которая предполагает свободу интерпретации.

Воротников: Так и становятся соавторами, через жопу. А чрезмерно отрефлексированная позиция художнику вредит. Потому что искусство – это не та зона, где непременно нужно попрощаться с материалом и предложить однозначные интерпретации и полное понимание. Я в данном случае никого не исключаю из этой акции. Каждый комментатор акции становится ее участником. Он просто в нее включается. А я радуюсь, что эта акция ширится.

Плуцер: Ты все-таки считаешь себя художником, а свою акцию - как художественной?

Воротников: Да.

Плуцер: Художнику вовсе не обязательно объяснять миру, что его произведение искусства значит. Пусть мир сам этим занимается. Я тоже как художник занимаю разные игровые позиции, создаю разные точки зрения, и все они мои. Иногда я - арт-журналист, иногда художник, а иногда просто человек. Игровая раздражающая позиция тоже важна. Но сейчас ты не создаешь произведения искусства и постарайся просто откровенно, как человек, поговорить со мной.

Воротников: Ладно. Кстати, насчет ЖЖ или, например, Ютьюба существует такое мнение, что если там выложить какое-то серьезное заявление, оно просто не будет замечено. А чушь морозить или разыгрывать ситуацию, как ты это делаешь, гораздо эффективнее.

Активист: В ЖЖ нужно оставлять творческий простор самому пользователю, чтобы он мог самостоятельно домысливать, додумывать, комментировать. К дури полнейшей соблазнительно писать комментарий. Но невозможно вступать в полемику с автором какого-нибудь серьезного политического, например, поста. Комментарии очень быстро гаснут. Излишне наполненное смыслами высказывание не оставляет место для чужого мнения, подступа…

Плуцер: Согласен. Кстати, меня упрекают, что я саркастичен, конечно, но я в первую очередь как раз и предлагаю читателю текст, который его привлекает своей пустотностью. Итог: в моем ЖЖ за две недели зафиксировано более восьмисот тысяч посещений акции арт-группы Война. В постах о Войне было оставлено четыре тысячи комментариев. И за это же время в СМИ появилось около восьми тысяч ссылок на этот мой пост от 1 марта.

Воротников: Ну да, ты создаешь из нас дополнительное произведение искусства, и это хорошо. Ты тоже участник группы, причем ключевой. Мы считаем тебя почетным членом Войны.

Плуцер: Спасибо. Получается, что я делаю фотосессию, а вы мои модели. Кстати, художникам не запрещено пользоваться обнаженными моделями. Но вернемся к самой акции. Что получилось сказать, что - нет? После акции ты говорил, что не все получилось, что-то выглядело не так.

Воротников: Я, пожалуй, возьму эти слова обратно.

Плуцер: Давай все-таки оценим саму акцию, оценим смыслы, которые ты хотел вложить. Объект, когда создавался, одним образом воспринимался, когда все позади все смыслы меняются и проект воспринимается по-другому. Тем более, сверху лег мощный пласт высказываний. Смыслы поменялись. Вот мне, к примеру, «старое искусство надоело». Мне кажется, что пришло время смены художественных парадигм, смены образа мышления. Создания нового арт-языка. И теперь очередь за твоей интерпретацией.

Активист: Мы почувствовали, что сейчас нет места политическим высказываниям. То, что сейчас происходит, никоим образом не относится к политике. Те пути и методы, которые сейчас называются политикой, ей не являются.

Плуцер: Но арт-акция - это не политическое высказывание. Ты же не выходил с транспарантом «Да здравствует наш новый президент!». Ты выходил со сложным многоплановым высказыванием, да еще и в музее. Такого рода высказывания, конечно, носят художественный характер. Это не политический лозунг.

Активист: А почему нет?

Плуцер: Потому что никто и не воспринимает вас как каких-то революционеров. Вы все-таки радикальные художники-акционисты, а не политики. Арт-высказывание носит всегда не прямой, а метафорический смысл. Ебись за наследника Медвежонка! - это типичное «художественное» высказывание, живописующее вкратце ситуацию в обществе. Акция многими воспринимается именно как портрет России, сделанный на художественном языке акционизма. Это высказывание, как я его понимаю, не направлено против кого-то конкретно. Это не была агитация за или против чего-то. Это арт, какой бы ужасный он ни был.

Активист: Мы, знаешь, развернули такой же транспарант на митинге «Молодой гвардии» в поддержку президента.

80,51 КБ

Плуцер: И что?

Активист: А то, что мы тогда говорили о том, что акция в музее была посвящена выборам, что массовая ебля в публичном пространстве - напутствие молодому руководителю, художественная поддержка Медвежонка в начале длинного пути. И мы не случайно объявили об этом 23 февраля прямо на митинге молодежного объединения «Молодая Гвардия Единой России».

Плуцер: Это ничего не меняет. Вы потом вышли на Марш несогласных с лозунгом «Я ебу Медвежонка!», а это сразу усложнило это высказывание. Это высказывание на тему политики, но метафорическое, художественное.


Активист: Ну и что?

Плуцер: Оно стало многозначным, двусмысленным. То есть художественным, а не политическим.

Активист: Тем не менее это политический активизм.

Плуцер: Если два художники высказываются таким образом о Медвежонке - это художественная акция, а не политическая. Не всякое высказывание о политике является политической акцией. Не каждый человек, который высказался о политике - от самого факта высказывания становится политиком. Вот ты, Олег, считаешь себя художником-акционистом?

Воротников: Да.

Плуцер: Стало быть, вы сами считаете себя художниками и не считаете себя политиками. А в политику хочешь? Должность какую-нибудь занять, в партию какую вступить?

Воротников: Я думаю.

Плуцер: Никаких политических целей у тебя нет, а художественные - есть. И потом, художественное сообщество тоже считает вас художниками, правда, плохими - но это другая тема. Наконец, само высказывание Ебись за наследника медвежонка! по своей смысловой структуре не является политическим лозунгом, а является художественным текстом. Если его рассматривать политически, то даже нельзя точно понять, за или против это высказывание. Тысячи юзеров считают, что за, - и у них есть на то определенные основания. И к тому же все предыдущие акции группы Война были художественными.

Активист: Это твой взгляд. А чтобы ты не мог доказывать, что я художник, то я больше не считаю себя художником.

Плуцер: А, может, Война - это художники другой формации, говорящие на новом художественном языке. Существует же искусство социального действия. Тем более, Олег пока еще не сложил с себя художественные обязанности.

Воротников: Выкрутился.

Плуцер: Некое художественное высказывание имеет, как многослойный пирог, множество смыслов. И есть интуитивный подход самого художника. Вот ты, Олег, как последний художник группы и попробуй передать смысл вашей акции словесным художественным языком.

Воротников: Образно говоря, юный Медвежонок вступает в половозрелость. Конечно, лучше всего, чтобы ввели ему современные художники. И чтобы это был ни в коем случае не секс - а ебля! Сейчас будут попытки нивелировать гражданственный контекст акции. И со стороны факультета этого убогого, и со стороны художников даже - работающих как-то сразу для вечности. Мы создали образ, который энергично отобразил сложившуюся в русском обществе ситуацию, ярче, чем прямые критические и протестные заявления и выступления. Мы хотели быть услышанными, и нас услышали, а это значит, что искусство снова можно ставить в центр общественной жизни. И не лицемерить лакейски, предусмотрительно музеефицируя художника. Обзывать творчество огромного числа художников примечаниями, сносками какими-то - негоже. Образ - не комментирует, он поважнее будет.

Плуцер: Стало быть, вы все-таки не потому «ебались» в музее, что негде было?

Активист: Рассуждая, где «ебаться», мы думали о том, в какой ситуации оказалось общество. Художественные персонажи российской арт-сцены все поголовно жаждут сотрудничать с властью, просят денег и встроенности в музейную жизнь. И в русском искусстве наступило царство абсолютной студийности, музейности.

Плуцер: В том смысле, что нет ничего живого?

Активист: Все эксперименты загоняются в определенные рамки. И художники очень хотят чтобы их туда загнали, потому что там - деньги. Конечно, немножко предлагается поэкспериментировать, но осторожно, не выходя из музея.

Воротников: Художнику все это преподносится как большое благо: «Вы же, ребята, так долго были бездомными, а теперь у вас есть Винзавод. Смотрите – вот залы. Мы вас приглашаем. Вы можете высказаться по любой теме. У вас, художники, теперь есть свой дом. И здесь вы можете повторять все, что нам будет угодно!». За этим художник должен не заметить, как убивается актуальность его высказывания. Разумеется, мы можем зайти в галерею и делать там все, что угодно с разрешения галериста. «Он нам разрешил! Есть контракт!»

Активист: Он нам разрешил, и мы должны теперь охуеть от счастья!

Воротников: Даже нашу акцию некоторые анализировали и доказывали, что мы договорились с музеем. Потому что по-другому сейчас практически невозможно! Все, что делается не на продажу, умерло. И эта ситуация с русскими художниками навязывается как большое сытое благо.

Плуцер: Репрессивная институциализация художественных высказываний?

Воротников: Посмотри на Винзавод. Для него все поработали: власти города, делегированные художники, как Куличушкин, которые договорились, чтобы все это благословил Церетели. Это ситуация, когда многие высказывания не будут прочитываться. Это как с пожаром. Локализовали пожар. Он может быть и не потушен, но он контролируется. Все проблемы решены. Очаг возгорания современного русского искусства окружен.

Плуцер: Хочешь сказать, что художественное высказывание, погруженное в институциональный или галерейный контекст, – умирает? Дескать, вот вам зал, здесь делайте инсталляцию, а здесь акцию. И что таким образом от высказывания художника отрезается огромный кусок? Обрезаются крылья? Что оно помещается в контекст, который лишает его значительной части составляющих смыслов?

Воротников: Искусство было голым. И тут его начали наряжать. И получился фэшн какой-то, «мода».

Плуцер: А чем плоха музеефикация и проектность?

Воротников: Мы против проектности, потому что если ты обозначаешь свою деятельность, даже самую агрессивную, как проект, то загоняешь ее в рамки не только для зрителя, но и для самого себя. И это ограничивает не только восприятие, но и само произведение в том смысле, что искусство – это продление перспективы человеческого существования. Если до этого произведения человек думал, что вот здесь кончается пространство, то после него человек понимает, что это не конец, а всего лишь поворот пространства, и дальше еще много чего есть.

Плуцер: Бесконечная многозначность – это единственное спасение от маразма, который происходит вокруг. Маразм всегда однозначный. А абсурд - бесконечно многозначен. Смысл, заданный как абсолютно прямой, типа «да здравствует Иванов!» или «долой Сидорова!» - безумно тупой и скучный.

Воротников: Современное искусство навряд ли должно попадать в музей, оно должно очень быстро выходить в тираж и устаревать. Если оно не исчезает, а музеефицируется, что-то неладно.

Плуцер: Ты погрузил акцию в контрастный контекст, тот контекст, в котором она по идее «не должна» была происходить. И акция стала наращивать свои смыслы именно за счет изначального погружения ее в инородный контекст.

Воротников: Согласен.

Плуцер: Расскажите про акцию с кошками в Макдональдсе, ну и вообще, про старые акции.

Активист: Всего было акций шесть, не больше. Прежде всего «Мордовский час». Это было 1 мая прошлого года, когда мы забросали бездомными кошками Макдоналдс на Серпуховской. Ну, это более-менее известно.



Плуцер: Зачем?

Активист: Доставили радость работникам транснациональной компании. В чем они виноваты, чтоб въябывать без развлечений в пролетарский праздник? Мы вошли и сделали несколько залпов кошками в сторону касс и туда, где они жарят свои фирменные тяжелые бутерброды. Голодных кошек собирали на окраинах.

Плуцер: И какой смысл в этих летающих котах?

Воротников: Мы никогда не говорили между собой о смысле акции с котами. Мы просто решили выйти на улицу 1 мая. На наш взгляд, одна из форм выхолощенного экстремизма, которая тем не менее по картинке довольна яркая, - это движение антиглобалистов, которые ведут себя как хулиганы, бьют витрины. На Западе это расценивается как идейная борьба. И никто их хулиганами не называет. А у нас среди молодежи в России мало здорового буйства. Арабы во Франции, когда им что-то не нравится, сжигают триста машин за ночь, притом что у них там даже гражданства французского нет. Умеют высказаться.

Плуцер: Вы пародировали антиглобалистов?

Активист: Нет, не пародировали никого. Дело не в этом. Просто у нас нет смелой молодежи. Если это «Марш несогласных», то люди там ходят чуть ли не парами. Их главная задача показать, какие они хорошие и что не за что их в кутузку. Это слабая, пораженческая позиция. Мы решили сделать буйную акцию, с акцентом на буйность, а не иллюстрацию некой идеологии. Проблема не в идеологии – а в тотальном отсутствии буйности, жизни, в нежелании отстаивать свои принципы всерьез. В России Макдоналдс – это народное место. Все любят его за то, что там можно неприкрыто бухать, бесплатно ходить в туалет. В России нет нелюбви к Макдональдсам. А на Западе ненависть к Макдональдсу – общее место. Мы решили выбрать это место. Ситуацию остранило именно то, что в Москве проблемы Макдональдса нет. Макдональдс есть, а проблем нет. Кроме того, летящие кошки – эдакий дополнительный сюр. Нам изначально понравилось, как красиво кошки летают, как рулят хвостом в полете, как четко приземляются на лапы…

Плуцер: Кошки не пострадали?

Активист: Ни кошки, ни люди.

Воротников: Мы очень большое внимание уделяем вопросу безопасности. Мы не хотим, чтобы кто-то из участников бездарно пострадал. Это, кстати, дает специфический медийный эффект. Какова реакция на кадр, изображающий схваченного милицией художника? Все мнения поделятся на то, что «так ему и надо», и на то, что «жалко художника». А если художник не пойман, начинаются обсуждения, кто кому заплатил, кто чей выкормыш, а кто путинский комсомолец. После ПИРА Галковский писал, что устроители акции не могут быть художниками, потому что все художники алкаши, которые не могут ничего подобного предпринять. Это комплимент.

Плуцер: Но милиция - это же хороший финал.

Воротников: Прошли тебе времена, когда художник просто молился, чтобы приехала милиция и забрала его, таким образом, эффектно завершив его акцию. Тот же Куличушкин боялся, что этого не случится и ему придется в финале кланяться и говорить зрителям: «Спасибо за внимание! До новых творческих встреч!». Все классические перформансы 1990-х тянулись до того, пока художника не заберут. Это был удачный финал, ведь акция открыта, сценария нет, должно же все это чем-то кончаться. Ситуацию с ментами на улице в свое время пыталась симулировать Елена Ковылина, повисая во время дефолта-98 на воротах зданий со своим провокационным курсом доллара на табличке на виду у озабоченных менял и толпящихся зевак. Окончательную неуместность этой линии выявили лимоновцы, чьи акции были как раз заточены только на то, чтобы попасться и писать товарищам смски: «Нас пиздят!». Это не дало никакого эффекта. Мы считаем, что в групповом акционизме это не метод.

Активист: Наша ебля была очень художественной именно в силу работы по другому методу. И мы нарисовали портрет блядственно-символической экономики.

Плуцер: Художнику деньги не нужны?

Воротников: Искусство не нужно делать за деньги. И деньги вовсе не нужны, чтобы делать искусство. И они ничего не значат. В России к тому же нет власти капитала. Есть клановость. Клан однокашников-друзей, проникших во власть и их «золото партии». Но деньги ничего не меняют. Человек с деньгами ничего не может поменять, если он не относится к правящему клану. Но в искусстве деньгами не нужно пользоваться и сопрягать свою судьбу с тем и иным денежным мешком и потоком. Полезно еще раз попробовать не пользоваться ими вовсе.

Активист: В России культа денег никогда не было, это удел слабого и не наш вариант.



Плуцер: А что за история была в Центральном доме художника? С живыми баранами?

Воротников: Как катать баранов по баннеру – мы показали накануне первых смешных выборов, в Думу. Соответствующий выбрали «предвыборный» цвет баннера. Это когда нам запрещали возвести памятник Дмитрию Александровичу Пригову на ярмарке Нон-фикшн в ЦДХ, мы и попартизанили с баранами.

Активист: Натянули огромный «холст» с антресольного на первый этаж здания, к выходу из ЦДХ. И скатили вниз баранов в объятьях наших активисток. Акция была ответом на запрещение памятника Пригову. Мы ее так и называем Акция ПП. В Сети ее расшифровали уже как «План Путина». Памятник Пригову превращается в план Путина… Памятник запретила дирекция ЦДХ, которая сначала сама же неосмотрительно заказала его Войне. Но потом опомнилась, да поздно. Бараны значились в скульптурной композиции изначально: Дмитрий Александрович Пригов не раз прибегал к этому хоум-зверьку, изображая тех и иных деятелей культуры и не делая исключения для себя. Барашков, как больную тему этого ЦДХ, и испугалась дирекция в итоге. С тех пор мы завязали общаться с институциями, а российские галеристы нас и так боятся как огня.

Плуцер: А поминки в метро?

Воротников: Да, памятнику предшествовал ПИР. Мы устроили поминки по Дмитрию Александровичу в вагоне московского метро, на сороковой день. Зашли на Кольцевой ветке, на Краснопресненской, поставили раскладные столы, накрыли их и сделали круг в память о дорогом поэте.



Плуцер: Выпивали, поминали и закусывали. А в Киеве что было? Просто повтор?

Активист: 10 февраля 2008 мы инсталлировали ПИР в киевском метро, одновременно на всех трех ихних ветках (слово "инхний мы произносим в память о Бродском). Мы это сделали только потому, что видео с акции московских поминок, заявленное на киевской выставке «Общее пространство», было запрещено к показу местными властями как «порнографическое», в ряду других видеоработ киевских и московских коллег.

Воротников: Спасибо группе художников РЭП, обеспечившей нас активистами для этой лайв-инсталляции в срок. ПИР стоял горой, присоединившихся из числа пассажиров - море. Иные, на синей ветке, проехали ветку до конца, уехали в депо, вернулись и поехали назад. Иных, на зеленой ветке, приветствовал по громкой связи машинист: «Московский вариант у нас не пройдет!». Но продрочили - и вариант прошел. А фраза машиниста там теперь популярна. Привет киевлянам!

Плуцер: Был еще один перфоманс у группы Война, где вас закатали в гипс.

Активист: Было дело. 23 февраля 2007 года Война выступила с перформансом «Отморозки» в Зверевском ЦСИ. Движущийся монумент, представленный группой, ближе к жанру тренингов, проводимых время от времени коллективом для укрепления боевого духа. Приглашенная на открытие выставки «Военные действия» группа не увидела в пространстве центра ничего напоминающего поле боя - расслабленная публика была готова бухнуть на фоне традиционных дизайн-иллюстраций. Война вызвала врача, сковавшего в белой глыбе медицинского гипса троих участников группы. Пол покрыли брикетами пломбира - мороженная грязь под гусеницы танка. Пару часов композиция застывала, руки-ноги затекли. Застывшую скульптуру завалили набок и, раскачав, пустили громить пространство центра.



Плуцер: Расскажите о последнем несостоявшемся перформансе Дмитрия Александровича Пригова на философском факультете МГУ, участниками которого вы должны были стать.

Активист: Публично обосравшийся философский факультет МГУ, в лице своего декана, обосрался еще раньше, когда запретил последнее произведение Дмитрия Александровича Пригова. Перформанс «Неквалифицированный труд» должен был случиться на территории университета. Акция была намечена на 7 июля 2007 года, 5 июля запрещена Мироновым, а 6-го Пригов был госпитализирован.

Воротников: Мы взяли на себя «вознесение» поэта в шкафу на двадцать второй этаж университетского общежития «Дом студента» на Вернадского. Война поднимала шкаф с поэтом по лестнице вручную. Он читал стихи; но не просто читал - а корреспондируя с собственным же поэтическим саундтреком, записанным специально и воспроизведенным отдельно, через динамики на каждом пятом лестничном пролете. Шум этого саундтрека представлял собой предданый и неизменный божественный голос. Которому отвечал жалкий голос живого поэта, сидящего в шкафу. Пригов поднимался все выше, сквозь этажи воспетого им всеобщяжного быта. Перформанс запретил декан.

Плуцер: Что у вас за интимно-болезненные отношения с деканом?

Воротников: Декан философского факультета МГУ не имеет права запрещать невиннейшую акцию величайшего российского художника и акциониста Дмитрия Александровича Пригова. В планируемой акции все было вполне прилично. За что ее запрещать? Мирончик не декан, а надсмотрщик. Ему не место в МГУ. И теперь он во второй раз повел себя совершенно не профессионально. Ему бы самому уволиться, а не студентов пытаться отчислить за то, что они на видео сняли что-то, что, понимаешь ли, декану не по душе. Это опять серьезные репрессии.

Активист: И декан до самого последнего момента говорил об отчислении, на него просто сверху надавили, и он в одночасье поменял свое мнение.

Воротников: Студенты от него устали. И я призываю всех студентов философского к бойкоту такого неквалифицированного ученого как Мирончик. Это хорошо, что сейчас репрессивные безобразия, которые он творит, привлекли внимание общественности. Неквалифицированность Мирончика обсуждается одиннадцатью федеральными инфоканалами, и студенты радуются этому.

Продолжение интервью в следующем посту.
Фрагмент интервью опубликован в журнале "Частный корреспондент"


(Читать комментарии) - (Добавить комментарий)


[info]stealth_06@lj
2008-03-24 19:23 (ссылка)
А почему ты всё время материшься?
Ты дебил?
Или грязь - твоё кредо?

(Ответить) (Уровень выше)


(Читать комментарии) -