Математическое рассуждение на самом деле устроено очень просто. Просто мы зачем-то всё привыкли переворачивать с ног на голову, утверждая, что рассуждения начинаются с аксиом. На самом деле они на них обрываются. Ведь как происходит доказательство в реальности, у доски? Ты делаешь какое-то утверждение (по-английски можно было бы сказать поинт), например А. С тобой либо все соглашаются, и тогда всё хорошо, либо просят объяснить. При этом убедительным является только то рассуждение, которое сводит его, скажем, к совпадению каких-то явлений. Схематически изобразим это ребром, ведущим из А в Б. Далее могут возникнуть вопросы к самому рассуждению: почему некое неартикулированное промежуточное его звено обосновано? Мы фиксируем проблемное место, то есть отмечаем на ребре АБ пункт Г, и даём ему обоснование -- то есть рисуем ребро ГД. При этом мы можем считать, что к одному и тому же пункту вопросов не возникает, потому что всякий такой вопрос есть вопрос к уже данному его обоснованию (если к обоснованию нет вопросов, так не всё ли равно?). Стало быть, возникает тривалентное дерево, вершинами которого являются утверждения. Одна из висячих вершин этого дерева -- это то, с чего мы стартовали, то есть то, чего требуется доказать. Другие же возникающие листья -- это аксиомы, которые мы приспособили для данной задачи (то есть буквально: то, до чего нельзя доебаться).

И это вообще-то страшно пугает: произвольным графом можно нарисовать сколь угодно сложную картинку, а что можно нарисовать тривалентным деревом? По сути, вся сложность тут заключена в его границе. Если мы нащупали какую-то точку, за которой границы нет, то мы получаем рассуждение, до которого можно доёбыватся сколь угодно долго в любом произвольном месте, а его автор сможет сколь угодно долго давать возражения, но не менее зыбкие. Как у Кацаркова, блядь. В реальной жизни это вообще-то шизофазия, полёт мысли, ничем не ограниченный и ни об какие камни ногою не претыкающийся. Как если бы мы из мухи делали слона: муха > суха > слха > слхн > слон. И именно к такому полёту я и склонен последние дни. Знаешь, это даже физически очень больно.

И дело даже не в том, что в этих державах навигация в океанах шизофазии -- это важное умение, без которого всё разрушится (тебе, учитывая твой бэкграунд, насколько я понимаю, это должно быть гораздо проще, чем мне). Чтение древних (ну как, 1930-х -- 1960-х), которое состоит не полностью из АБЫРВАЛГ АБЫРВАЛГ газетных заголовков, которым я спазматически занимаюсь последние дни, питает довольно мало, ибо не вполне изобличает те пружины, которые позволяли древним (ну как, тем, кого мы ещё помним) не скатываться в этот абырвалг. Дело в том, что должна быть некая система ПВО, сбивающая полёт свободной мысли лучами радикального обессмысливания. По счастью, таковая у мозга имеется от природы: всё-таки мозг появился для того, чтобы сподручнее координировать движения, а суставы нельзя изгибать хаотически независимо друг от друга просто из соображений механики. Но это несколько сродни онанизму, потому что мы не можем совсем уж снизойти до уровня рыб. У христиан для этой цели использовалось св. причастие -- недаром идиоты из язычников стучали по кд на первых христиан за то, что они пьют человеческую кровь и едят мочу. В секулярном обществе таковым, по-видимому, должна являться ебля. Грубо говоря, если на матбою ни оппонент не может взломать оборону докладчика, ни докладчик внятно убедить оппонента, то они должны немедля поебаться, и через это словить свою метанойю. Пропагандируемая всеми физкультура есть на самом деле лишь пуританский субститут ебли. Главное преступление этих держав перед цивилизованным миром состоит в том, что они низвели еблю до скверного анекдота. И мы им за это, конечно, отомстим. Но для начала нужно встретиться.