Мундир и свитер

От революционера к шпиону проложил путь культовый сериал семидесятых "Семнадцать мгновений весны"

Григорий Дашевский

Любое общество нуждается в герое, который придавал бы четкость самоощущению гражданина. Долгое время советское искусство в качестве такого героя предлагала революционера - от декабристов и большевиков до Че Гевары и "бунтарей" Евтушенко и Вознесенского.

"Ты в открытой схватке с косным миром, перевес на его стороне, но будущее за тобой". К началу семидесятых годов такой сюжет мог звучать уже только издевательски. Его естественным продолжением могли бы быть истории поражения или предательства - и то и другое, при всех различиях в теме и тоне, описывали Василь Быков и Юрий Трифонов. Но оба они отказывались, и для себя и для своих героев, от главного, в чем нуждается массовый миф о личности, - от самооправдания. Какой бы портрет ни предлагался человеку в качестве его собственного, он должен был прежде всего быть льстивым, то есть похожим не на него, а на его мысли о себе.

Тут-то и появился персонаж Штирлица-Тихонова. "Шпион" был не продолжением, а видоизменением образа революционера: перевес остался на стороне мира, будущее осталось за героем, но из косного мир превратился во враждебный, а открытая схватка превратилась в тайное противостояние. И если "революционер" - образ все-таки плакатный, чисто социальный и по сути молодежный, то образ "шпиона" обращается еще и к тому фундаментальному чувству собственной чуждости в мире, которое в какой-то мере испытывает почти каждый человек.

Семейное положение

Две женщины рядом со Штирлицем - жена и радистка. Жену он видит раз в двадцать лет, во время встречи молча курит, глядя на нее издали, но все время о ней помнит. Чувства его к ней так глубоки, что словами их не выразить, - он так и не отправляет ей записку в последней серии. О радистке - и о двух младенцах у нее на руках - он заботится и ближе к концу сбывает ее в безопасное место.

Ясно, что речь о жене и любовнице. Только роль любовницы (или вообще - романтического предмета) играет "жена", а жену - предмет хлопот, помеху делу - изображает радистка. Жене (радистке) - забота и долг в отведенное время; идеалу (далекой жене) - мечты и мысли.

Так мог бы воображать свое положение человек вроде героя Олега Басилашвили в "Осеннем марафоне" Георгия Данелия. На самом деле (как это и изображено у Данелия), вся его жизнь - жалкое вранье.

Дома

Когда Штирлиц снимает мундир и хоть немного расслабляется, скажем, напевает про себя русские песни, - он в свитере. Разница между злом и добром оказывается разницей между службой и домом.

В свитерах или в чем-то мешковатом и другие хорошие люди - Евстигнеев-Плейшнер, Плятт-Шлаг. Эти хорошие, но наивные люди не умеют ходить на лыжах (Шлаг), вести себя за границей (Плейшнер). Штирлиц элегантнее и мудрее их не потому, что он еще и советский разведчик, а потому, что он одновременно и хороший человек (как и они) и нацистский офицер, - он живет двойной жизнью.

Работа

У Штирлица довольно большой чин, время для его ведомства трудное, но на протяжении всех двенадцати серий фильма он совершенно не занимается своей официальной работой (какая бы там она ни была). Он занимается только своими шпионскими делами, и никто не напоминает ему о его прямых обязанностях. В Штирлице мог узнать себя любой сотрудник КБ или института, все время пьющий чай, курящий, заходящий в кабинеты к сослуживцам за таблетками, уезжающий с работы на свидание. Этому сотруднику хочется думать, что он отлынивает от службы ради какого-то важного дела, о котором никому нельзя сказать. Возможно, это дело - мечты о том, чтобы его место работы со всем начальством кто-нибудь разбомбил.

Никаких моральных дилемм - как служить режиму и все-таки не превратиться в чудовище (частая тема хороших шпионских романов) - перед героем не встает. Можно быть штандартенфюрером СД и не замарать рук. То есть, проще говоря, можно работать кем и где угодно и сохранить моральную чистоту.