(самонадеянно)
Бренча заржавленным хореем, уходит русский. Не по-русски кричат во Влёре трясогузки о том, что мы, друзья, стареем. На тротуаре листьев пятна. Мычат о том же в Могилеве и белорусские коровы, с лугов гонимые обратно Макаром. Этаким макаром и мы, друзья, вернемся тоже, лелея кукиш под одёжей, в Тирану, где в тулупе старом сидит поэт, пугая кошку, и, суко, жжот костер из веток и свежих некогда заметок журнальных, и печет картошку.
Небес чахоточная слякоть. Сказать короче: бабье лето. Как юнкер Шмидт без пистолета, пейзаж готовится заплакать. А сквозь лысеющие кроны растущего вокруг бамбука всё смотрят на поэта, суку, большие черные вороны.
Мужик с огромнейшим баяном стоит нетрезвый в переходе. Проходят все. И мы проходим, махая полинявшим ямбом.