Из наших
Шел домой во тьме ночной. Там, во тьме, некий человек пьяной наружности лежал на задней части спины, привалившись к стволу тополя. Он пытался подняться с задней части спины на ноги, но ноги его короткие тут же подкашивались, и он опять падал на заднюю часть спины, к тополю. Тополь страдал молча, а я не в силах был страданий древа перенесть, подошел, дал человеку руку, поднял.
Человек был пожилого образца, с бородой, слегка неандертальского типа.
- Ты, - спрашиваю, - по-русски говоришь?
- Кто? - отвечает, - Я? Я не говорю вообще. Потому что я, видишь, напился. Я чего-то падаю.
- Ладно, - говорю, - пошли. Доведу уж тебя. Тебе куда?
- Мне? Мне - туда. Второй дом, третий подъезд.
- Чего пил-то?
- Я? Я пил это. Бормотуху. Ноль семьдесят три градуса, знаешь?
- Бормотуха, - решил я педагогики подпустить, - это плохо.
- Кто? Бормотуха? Да, она так, видишь, шибает, что я падаю.
Мы прошли метров десять. Я его под локоть держал, он дрожал мелкой дрожью там под нейлоном своим, потом вдруг заинтриговать надумал:
- Ты вообще знаешь, что я в жизни пил?
- Что пил?
- Кто? Я? Я все пил. Я это, "Три семерки" пил. Потом это... как его? Азербайджан.
- "Агдам"?
- Кто? Да, "Агдам". "Агдам" в жизни пил.
- А "Солнцедар" пил?
- Кто? "Солнцедар" пил, да. Красный. Такой, блядь, противный. Мы говорили, что это специально для нас название придумали - для пьяниц: солнцедар, понимаешь? Солнце, для пьяниц. Для наших.
Мы пришли. Подъезд оказался четвертым.
- Я, - говорит, - пойду. Тут Серега живет. Он тоже из наших.