1.
Некоторые полагают, что Библия, как книга, в некотором смысле, аккумулировавшая мудрость человечества, должна была бы содержать осуждение педофилии как смертного греха, если бы этот грех действительно был таким серьезным, как сейчас принято считать.
Однако в том, что такого упоминания там не содержится, нет ничего удивительного.
Даже не будем сейчас рассматривать людские обычаи в исторической перспективе, вроде того, что раньше было в норме выходить замуж в двенадцать лет. Просто учтем, что в другие времена и у других народов были свои "смертные" грехи, которые либо мало обсуждаются в Библии, либо, если осуждаются в библейских текстах, о них предпочитают не слишком распространяться уже в наше время.

Возьмем, скажем, такой грех, как "трусость". В Библии отношение к этому греху неподчеркнутое, он как бы выпускается из внимания. И это неудивительно. Древние евреи были культурой земледельцев и скотоводов, для них трусость не была важным грехом, который следует обсуждать особо. В Ветхом завете вы вообще не найдете прямого осуждения ее. Лишь в Новом завете, в Откровении Иоанна Богослова, говорится, что "боязливые" будут гореть в озере огня. Какого рода боязливость имеется в виду, впрочем, не уточняется. Не вошел этот грех и в известный перечень семи "смертных грехов", составленный папой Григорием Великим, несмотря на то, что, как и остальные грехи из списка "смертных", трусость является, по большей части, грехом внутренним, то есть не связанным напрямую с действиями в отношении других людей – такими, как, например, убийство.
Более того, некоторые положения Библии, такие, как предоставление отмщения Богу и непротивление злу, могут быть (и были многими) истолкованы, как пропаганда трусости.
Между тем, обращаясь к истории воинских культур, можно видеть, что у них трусость была самым страшным грехом, который только можно себе вообразить. Человека, проявившего малодушие на поле боя, не принимало обратно общество, и единственным способом искупить свою вину было самоубийство. Брошенное в лицо обвинение в трусости можно было смыть только кровью обидчика.
В то же время, заметим, у этих культур зачастую не считались за грех самые страшные проявления жестокости. Известно, например, что у викингов было в обычае убивать в разграбленных поселениях всех детей, недостаточно взрослых, чтобы их можно было угнать в рабство, даже грудных младенцев (их просто насаживали на кол) – и никого это особенно не беспокоило.

В наше время трусость не считается чем-то чудовищным. Во всяком случае, она перешла в разряд человеческих недостатков, которые считаются, конечно, досадными, но легко поправимыми, поэтому и беспокоиться особо не стоит. Никто не станет обвинять человека, сбежавшего от хулиганов. На солдата, ноющего после войны, что он получил "психическую травму", смотрят скорее с сочувствием, чем с презрением.
То есть мы видим, что грех, более всего ненавидимый и осуждаемый какой-то определенной культурой, может впоследствии сильно утратить ореол своей "чудовищности", а то и вовсе грехом перестать считаться.
Поэтому, чтобы не называть эти грехи "смертными" – общепринятое для серьезных грехов разговорное выражение, но слишком сильно связанное с христианской традицией, я предлагаю обозначить эти грехи как "самые страшные", использовав здесь слово "страшный", скорее, как обозначение отношения к ним современников, то есть лишив здесь это слово своего обычного оценочного смысла.

Еще один пример: такой интересный грех, как "колдовство". То есть в наш материалистический век колдовство вообще многими перестало почитаться за грех, сходя либо за глупое заблуждение, либо за какую-то разновидность фокусов, либо за увлечение эзотерикой.
Но вспомним Средние века. Тогда одного только доноса, обвиняющего в колдовстве, было достаточно, чтобы бросить человека в застенки Инквизиции, подвергнуть жесточайшим пыткам, а затем сжечь заживо на костре.
Обвинение в колдовстве в те времена было самым худшим, которое только можно было себе представить. Хуже просто ничего не могло быть. Заметьте: не насильник, не убийца, не разбойник – колдун. Ко всем перечисленным отношение было все же лучше, чем к колдуну или ведьме.

Попробуем вывести некоторые общие черты, присущие "самым страшным грехам" различных времен.
Скажем, трусость подрывала самые основы воинских культур. Ведь слава монголов, викингов, самураев во многом и была основана на их бесстрашии в битве. Соответственно труса, подрывавшего это мнение, и презирали, и ненавидели больше всего.
Колдовство было противно христианству, буквально пропитывавшему всю жизнь средневекового общества. Ересь была немыслима, а колдовство воспринималось как ересь, возведенная в квадрат, ибо еретик лишь искажал либо отрицал католическую веру, а колдун в своих действиях еще и уповал не на Бога, а на некие не связанные с поклонением ему магические обряды и ритуалы, а то и вовсе обращался за помощью к неким духам, в которых Церковь видела лишь обличия дьявола.

Итак, выделилась первая общая черта "страшных грехов": все они были направлены против "священной коровы" тогдашнего общества, будь то Церковь или воинская доблесть. Они чем-то оскорбляли ее, принижали ее значение. Запомним это.

Вторая черта этих грехов: они всегда вредили (неважно, реально или мнимо) кому-то еще, помимо самого грешащего.
Скажем, чревоугодие – смертный грех, но он никогда не смог бы стать "страшным грехом" воинских культур или европейского Средневековья. Ибо обжорство, как правило, не вредит никому, кроме самого объедающегося. Для того чтобы быть кандидатурой на "самый страшный", грех должен причинять вред какой-то достаточно большой группе людей. И не в том смысле, что все не без греха и всем от этого плохо. Как раз наоборот: считается, что большая часть подобным образом не грешит. То есть один человек, совершающий "страшный грех", наносит своими действиями вред массе людей.
Тут мне, вполне возможно, возразят, что обжорство не могло стать таким "страшным" грехом вовсе не из-за вышеуказанных рассуждений, а просто из-за того, что грех этот несерьезный. Я готов поспорить с этим. С какой точки зрения он несерьезный? Церковь вот почему-то считает его серьезным. Но и просто с точки зрения обыденной жизни: в США, например, 31% людей страдает ожирением (среди женщин – 62%). А ведь ожирение – это не только непрезентабельный внешний вид. Это еще и масса болезней, со всеми вытекающими отсюда последствиями: затраты на лечение, временная и постоянная нетрудоспособность и т.д. Лучше бы в современной Америке боролись больше с обжорством, чем с педофилией :)
Возвращаясь обратно к Средним векам, очевидно, что в те времена "достаточно большой группой" были просто все люди, которых можно было включить в понятие "своих" – члены рода, жители своего города. Это те люди, с которыми человек самоотождествлялся. Сознание тогдашнего среднестатистического человека, вероятно, было слишком просто устроено, чтобы быть в состоянии выделить более обширные группы, такие, как "все человечество", либо более узкие, как, например, "только маленькие дети", и мысленно отождествиться с ними. Исландский викинг со спокойной душой убивал детей из разграбленной им финской деревушки. Ибо то были чужие дети, дети чужого племени (которые, кстати, если дать им возможность вырасти, могли потом и отомстить), а общечеловеческих ценностей в его голове практически не было. Но при этом интересы своих чтились свято.
Колдунов обвиняли в том, что они насылали мор на жителей города или неурожай на крестьянские поля. Учитывая, сколько страданий причиняли эти бедствия во времена, когда эпидемии, например, чумы буквально опустошали целые города, можно себе представить, какой гнев вызывали обвиняемые. То, что таких обвинений было слишком много, не ставило их под сомнение в глазах толпы ("столько людей зря обвинить не могут"), скорее, подтверждало их справедливость, тем более что исходили они от высшего авторитета – Церкви.
Что касается трусости, то она наносила урон всему воинскому сообществу; она работала против него как непосредственно во время военных операций, так и подрывая репутацию войск, которая сама по себе была страшным оружием.

Но есть и еще одна черта этих грехов, более любопытная.
Известно, что христианская церковь более всех других прегрешений осуждает гордыню. Ни один другой грех, как считается, не ведет прямиком в ад более проторенной дорогой. Как считается, грехопадение самого Дьявола, павшего значительно раньше человека, произошло из-за того, что он возгордился и посчитал себя равным Богу, а то и способным быть выше него.
Почему церковь считает так? Почему убежденный гордец считается в чем-то худшим грешником, чем убийца?
Дело в том, что гордыня – единственный грех, имеющий чисто духовную природу. Вообще все грехи из списка семи "смертных" обладают той особенностью, что являются внутренними, а не направленными на других людей. Раз так, во-первых, они менее подвержены общественному осуждению, и их труднее заметить – но в них сложнее и покаяться. Они более непосредственным образом относятся к внутренней духовной жизни, нежели грехи общественные – такие, как убийство, воровство, жестокость.
Но даже и из списка смертных распутство, обжорство – грехи, основанные лишь на слабостях нашего тела. В меньшей степени таковыми, но все же имеющими более телесную, чем духовную, природу, являются и алчность, и зависть, и гнев, и лень. И только гордыня прямым ударом поражает то, что религии считают сердцевиной человека – его Дух.

Если мы присмотримся к перечисленным выше "страшным грехам", то мы увидим прямое отражение этой точки зрения, но отражение, естественно, не как подражание Церкви, а как реализация некоей существующей в сознании людей тенденции или архетипа. Мы увидим, что все такие грехи также обладают тем свойством, что имеют, прежде всего, духовную, а не телесную сущность.
Трус на поле боя, конечно, подчиняется заложенному в каждом из нас инстинкту самосохранения, который почти телесен, но все же выгоды, которые трус получает для своего тела, сомнительны, ибо известно, что бесстрашие часто позволяет выкарабкаться из самых безвыходных ситуаций. Бесстрашие во все времена считалось духовным качеством, это одна из составляющих пресловутого "воинского духа" – трус этим качеством не обладает. Как следствие, он грешил духовно, ибо не прилагал усилий, чтобы заполучить качество, столь ценимое обществом, которому принадлежал.
Колдовство, как отрицание общепринятой религии, как поклонение неким демоническим силам, воспринималось также как духовный грех.
Здесь совершенно неважно, что как трус, так и колдун выступали в сознании соотечественников скорее как люди "бездуховные". Ибо то, что понимается под "бездуховностью", – это, на самом деле, не склонность к телесным грехам, а духовность со знаком минус. Как правило, это даже не отрицание всякой духовности, ибо такое на практике почти никогда не встречается, а отвержение духовности общепринятой.
Грех, не связанный с духовной жизнью, не может вызвать такого содрогания, такого общественного презрения. Человек, спьяну убивший своего маленького ребенка, не вызывает такого всеобщего гнева и отвращения, как человек, возжелавший ребенка, ибо так обернулись процессы в его душе.

Однако что же мы видим? Любопытная особенность "страшного греха" в том, что, как и "смертный", он является, с одной стороны, внутренним, то есть свидетельствует о якобы внутренней испорченности; с другой стороны, он самым непосредственным образом обернут против других людей. То есть "страшный грех" представляет собой любопытный гибрид "смертного греха" с грехами общественными и, в некотором смысле, дополняет представления Церкви – в сторону истины ли или в сторону заблуждения.

2.
Здесь мы подходим к "самому страшному греху" нашему времени – педофилии. Преследование педофилов – реальных или мнимых – стало своеобразной "охотой на ведьм" нынешнего общества. Методы работы правоохранительных структур в борьбе с этим явлением зачастую напоминают методы средневековой Инквизиции.
Никого не удивляют распространившиеся в наше время полицейские операции, в которых действуют провокаторы, подбивающие людей на обмен запретными изображениями или пытающиеся склонить сделать предложение о сексуальном контакте несовершеннолетней.
Найденные в компьютере несколько картинок с фотографиями обнаженных детей часто являются поводом упечь человека на несколько лет за решетку.
Действительно, если мы оценим нынешний резонанс, который явление педофилии вызывает в обществе, то увидим, что отношение к нему ничуть не лучше, чем к колдовству в Средние века.
Невозможно, не будучи подвергнутым страшному общественному остракизму, не только признать себя педофилом, но даже и просто заявить во всеуслышание, что ты не испытываешь особой неприязни к этим людям. Даже голословные обвинения в педофилии, брошенные в адрес кого-то, приводят к тому, что человек словно бы пачкается и на него начинают смотреть косо. Обвинения в сексуальном влечении к детям – могильный крест на карьере и политика, и поп-звезды.
Накала страстям придают средства массовой информации, изображающие всех педофилов как "сексуальных хищников" и насильников несовершеннолетних. Впрочем, за последние годы в сознании обывателя педофилия превратилась во что-то настолько ужасное и грязное, что всякий, даже с осуждающими интонациями говорящий об этом, "пачкается", и серьезные издания и информационные каналы стали предпочитать пореже затрагивать эту тему. Она стала достоянием желтой прессы, но тем меньше до массового читателя доходит правдивой информации по проблеме.
В костре на городской площади нынче никого не сжигают – время не то. Тем не менее вызывает удивление тот факт, что в уме современного, якобы воспитанного на идеалах гуманизма, человека пытки и даже смерть кажутся вполне соответствующим наказанием для педофила.
Всем, например, известно отношение к педофилам, попавшим в тюрьмы. Таких людей зачастую "опускают" – то есть бьют, насилуют, заставляют выполнять всю грязную работу. Фактически человека в течение многих лет подвергают моральным и физическим пыткам, что, в некоторых отношениях, может быть хуже смерти. Часто осужденных педофилов просто убивают сокамерники.
Не только администрация тюрем и колоний смотрит сквозь пальцы на подобные случаи. Большинство обывателей молчаливо или вслух одобряют такие порядки, точно так же, как в Средние века толпа одобряла сожжение на площадях женщин, объявленных ведьмами.

Посмотрим, обладает ли педофилия всеми тремя качествами "страшного" греха, выведенными нами ранее.
Первое: грех выступает против какой-то "священной коровы" нынешнего общества. Да. "Священной коровой" сегодняшнего общества являются дети.
Второе: "страшный" грех вредит не только самому грешащему, но и какой-то достаточно большой группе людей. Да. В нашем случае эта группа – дети, а также их родители. Причем, как мы заметим дальше, в настоящий момент под детьми куда более охотно понимаются девочки, чем мальчики.
Ну и, наконец, третье: грех должен иметь духовную природу.
Этот вопрос мы вынуждены рассмотреть более подробно.
То, что сексуальное влечение к детям может иметь хотя бы отчасти духовную природу, нынешнее общество склонно на словах отрицать. Это влечение объявляется либо "грязной похотью", либо "извращением". То есть все сваливается либо на похоть – телесный грех, либо на психическую ненормальность, которую, сколько бы ни спорили с этим психиатры, все склонны считать некоей болезнью мозга.
Первая точка зрения не выдерживает критики. Прежде всего потому, что не принимается во внимание избирательность "похотливости" педофилов. Если это просто похоть, то почему она в таком случае распространяется зачастую только на маленьких девочек или мальчиков? Почему педофилу так часто не интересны взрослые женщины (мужчины)? Почему он не носится и за ними тоже? Здесь, очевидно, имеет место некое личное предпочтение. Почему-то, если человек предпочитает темное пиво светлому, то рассуждают о его вкусе, а не просто о склонности к алкоголю. Склонность к алкоголю, возможно, тоже присутствует, но если ему больше нравится вкус или цвет темного пива, то здесь, как ни крути, уже присутствует духовная составляющая. Ибо алкоголь он мог бы в равной степени получать из обоих сортов пива, а то и просто пить водку. Если же речь идет о том, что человек предпочитает детей, скажем, учить или лечить, то тут и вовсе станут говорить только о духовной природе его предпочтения: мол, он искренне и чисто любит детей, наподобие того, как любят литературу или классическую музыку, а если и будут подозревать его в каких-то телесных грешках, то лишь исподтишка или если он подает к тому повод. Скажите мне, почему добавление простой сексуальной составляющей должно тут же лишать всякое влечение духовной компоненты? Если так, то любая любовь, отличная от платонической, является просто похотью.
Что касается психической ненормальности, то тут сразу же встает перед глазами пример гомосексуалистов.
Известно, что в области человеческой психики понятия "здоровья" и "болезни" относительны. Если с человеческим телом все просто, и такое явление, как грипп, все единодушно считают болезнью, то в отношении психических отклонений, таких, например, как некоторые разновидности аутизма, мнения самих психологов расходятся.
Движение гомосексуалистов и лесбиянок в защиту своих прав в последнее время постоянно росло и ширилось, и, в конце концов, они добилось того, что гомосексуализм перестали называть болезнью. Совершенно очевидно, что в отношении педофилов такое движение в нынешнее время попросту невозможно, как невозможно было во времена свирепствования Инквизиции движение в защиту прав колдунов и ведьм. Однако меняет ли это суть дела? Педофилию чисто научно невозможно поставить в отдельный ряд, совершенно отделив от гомосексуализма и других половых отклонений. Таким образом, если мы договорились считать гомосексуализм отклонением от нормы (или даже вариантом нормы, как теперь настаивают гомосексуалисты) то мы просто вынуждены и педофилию не считать болезнью, если только истина в наших головах что-то значит. В противном случае речь идет о двойных стандартах и потворстве мнению необразованного большинства.
Итак, сколько бы ни рассуждали о "бездуховности" в отношении педофилов, неявно подразумевается их "испорченность" или "развращенность", а это уже духовные пороки. Педофил не уважает общество, столь горячо отвергающее его влечение, он не ценит "чувства" уязвленных его склонностью родителей. Он попирает общечеловеческие ценности современности, а как следствие, он совершает самый серьезный духовный грех, который только можно вообразить себе сегодня, во времена, когда духовные авторитеты прошлого по большей части пали.
Известно, что в России от рук родителей-убийц ежегодно погибает 2.000 (две тысячи) детей. Криминальные сводки ужасны: детей режут, сжигают, оставляют умирать на морозе. Почему общество не ненавидит детоубийц столь же яростно, сколь педофилов? Ответ прост: потому что грех детоубийства не имеет духовной природы. Детей убивают, как правило, спьяну, в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка или просто накатившего приступа безысходности – очень редко кто тщательно планирует убийство заранее, не говоря уж о том, что никто не хочет постоянно убивать детей. Конечно, садисты-убийцы маленьких детей иногда встречаются, но довольно редко – да и их теперь, валя все в одну кучу, склонны записывать в педофилы.
То есть в детоубийце видят человека хоть и опустившегося, но не внутренне испорченного, не отмеченного, так сказать, "печатью дьявола". Шумному раскаянью детоубийц, часто наступающему после содеянного, как правило, верят; если же педофил раскаивается в суде, все считают, что это просто уловка и попытка смягчить себе наказание – ему не верят никогда. Ибо как можно верить человеку, который, как считается, настолько внутренне испорчен? Пускай он при этом даже никого не убил, а чаще всего и не изнасиловал.

Продолжение>>