| 9:20a |
Всех убью, один останусь
Еще насчет собак.
Вчера возвращаюсь домой. И вот на перекрестке Восьмого марта и Крупской вижу фрукстурированного мужика, вылитого адвоката Генри Резника. Тот же фирменный безумный взгляд и седая шевелюра, частично вставшая дыбом. Только, конечно, раза в полтора меньше ростом и крепко датый. И вот была у него любопытная манера разговора, тоже такая, адвокатская. Пролог он, можно сказать, проборматывал, но с каждым произнесенным словом голос его креп, становился отчетливей и решительней, так что к финалу в нем уже явственно звучали командные интонации, а ля Бонапарт на Аркольском мосту.
Со смыслом же его речей все обстояло ровно наоборот, то есть, насколько агрессивней становилась манера их произнесения, настолько жалобней становилась их суть. Тут, конечно, напрашивается сравнение с Дугиным, но после Бонапарта Дугин не очень катит.
Ну, вот, я подхожу к перекрестку и слышу шип змеиный. - Ты куда идешь?
Даже для нашего околотка это моветон, потому посылаю товарища и иду дальше.
Но мужик не отстает и продолжает уже более внятно. - Да я не о том. Ты прямо идешь или будешь сворачивать?
Ну, мне надо сворачивать.
- Ага, - говорит мужик уже совсем ясным голосом, с едкой злобой. - Ага. А меня эта падла не пускает.
Ну, на падлу всякому интересно взглянуть. Смотрю, никого нет, только прямо по курсу, метрах в тридцати, с безразличным видом чухается белая дворняга.
- Вот, - звенит мужик. - Не пускает домой падла.
- Да ну, - отвечаю. - Дворняжка и дворняжка, на кой ты ей.
- Дворняжка, блядь! Я её знаю, она пьяных не любит, - гудит евразиец как набатный колокол.
Падла же, услышав это, встала, посмотрела на него, так заносчиво, словно регулярно, во время утренней фуагры, почитывает Вербицкого, и гавкнула.
- Вот! - трубным гласом, как народный заседатель на Страшном Суде, взревел мужик. - Я ж говорил. Все, суканахуйблядь, опять придется в обход идти.
Тут мы с ним и расстались, он пошел направо, в обход, а я налево. |