Михаил Ярмуш. Окончание.
[1] [2]

Папа много про него рассказывал, а я позабыла. Ярмуш был тучный. Ярмуш придумал медицинское приспособление. Ярмуш любил стихи. Ярмуш был знаком с разными удивительными людьми - поэтами.
Тут же услужливо нашлась ссылка про авторский вечер Ярмуша в 1999 (какие-то добрые люди вели хронику литературной жизни Москвы с 1996 по 2002 год и сделали 66 выпусков)
13.04. Авторник
Встреча с поэтом Михаилом Ярмушем носила преимущественно мемуарный характер (лишь отдельные собственные стихи были прочитаны к слову, по ходу воспоминаний). Ярмуш начал с рассказа о русском литературном Вильнюсе рубежа 40-50-х гг., о круге тамошних молодых поэтов - прежде всего о Михаиле Ландмане и Артуре Креслове, чьи стихи были им воспроизведены по памяти.<…>Если, говоря о Светлове, Петровых и Звягинцевой, Ярмуш ограничивался отдельными эпизодами, сказанными фразами и т.п. (среди которых, впрочем, было много любопытного и характерного: в частности, Ярмуш воспроизвел рассказанную ему Звягинцевой историю о ее общении с Мариной Цветаевой: Звягинцева поселила ее вместе с дочерью Ариадной в некоей чужой квартире, всячески умоляя ничего не трогать и не оставлять никаких следов, - после того как Цветаева съехала, на обоях осталась надпись губной помадой: "Здесь жили Марина и Аля"), - то рассказ об Ахматовой носил достаточно цельный (несмотря на многочисленные привходящие и добавочные рассуждения) характер, вращаясь в основном вокруг места религиозного, мистического и оккультного в ее жизни. Особый интерес вызвали размышления Ярмуша об исключительно гибком дыхании Ахматовой, отражавшем все движения ее души (любопытно было бы сопоставить такую "дыхательную индивидуальность" поэта с его/ее римтико-мелодическими и ритмико-синтаксическими предпочтениями). За пределами вечера (по причине огромного объема представленного Ярмушем материала) остались обещанные воспоминания об Иосифе Бродском, Станиславе Красовицком, Арсении Тарковском и других.


А познакомились они с папой так: стоя в очереди в столовой, один сказал
«Привыкши выковыривать изюм...»
А другой продолжил
«...певучести из жизни сладкой сайки».
Или это были совсем другие стихи совсем другого автора
«Где рыбу подают порой к столу...»
«...Но к рыбе не дают ножа и вилки»

Мне каждый раз, как вспоминаю, все хочется ошибочо сказать, что это «Горбунов и Горчаков». Но это «С грустью и нежностью», А. Горбунову, 1964.
Да, эти стихи вписываются в мою историю про знакомство двух психиатров и поэтов очень ладно. А как на самом деле, я не помню, и некого спросить.

На ужин вновь была лапша, и ты,
Мицкевич, отодвинув миску,
сказал, что обойдешься без еды.
Поэтому и я без риску
медбрату показаться бунтарем,
последовал чуть позже за тобою
в уборную, где пробыл до отбоя.
«Февраль всегда идет за январем.
А дальше март». Обрывки разговора.
Сиянье кафеля, фарфора,
вода звенела хрусталем.

Мицкевич лег, в оранжевый волчок
уставив свой невидящий зрачок.
(А может — там судьба ему видна.)
Бабанов в коридор медбрата вызвал.
Я замер возле темного окна,
и за спиною грохал телевизор.
«Смотри-ка, Горбунов, какой — там хвост».
«А глаз какой». «А видишь там нарост,
над плавником?» «Похоже на нарыв».
Так в феврале мы, рты раскрыв,
таращились в окно на звездных Рыб,
сдвигая лысоватые затылки,

в том месте, где мокрота на полу.
Где рыбу подают порой к столу,
но к рыбе не дают ножа и вилки.

Тут к слову еще идет история из интервью с Евгением Рейном Призрак и разведенный Дворцовый мост (Юрий Кувалдин, НГ Ex Libris, 22.05.2003 ):

Е.Р.: Я был в хороших отношениях с родителями Бродского, тем более что вокруг него были друзья-бездельники, а я был инженер, и родители считали, что я такой положительный и показываю их сыну правильный пример. Вот я и решил увезти его в Москву. Потому что это было сугубо ленинградское дело, понимаете? И я его увез в Москву и поселил у Ардовых, вот в той самой квартире, где вы, Юрий Александрович, организовали несколько лет назад Ахматовский культурный центр, где вы проводили поэтические вечера, на одном из которых я побывал, тогда выступала прекрасная поэтесса Татьяна Бек. Тесноватая, вообще говоря, квартира, но нашли место... Там же ребята были, Миша, Боря... Короче говоря, одновременно задумали Бродского сдать в сумасшедший дом. Ну, чтобы он был недоступен. Был такой поэт, который словно исчез с лица земли, Михаил Ярмуш, он работал на «Скорой психиатрической помощи». И он отвез Бродского в больницу Кащенко, где его оприходовали как шизофреника. Он это очень тяжело переживал. Я помню, пришел его навещать, он говорит: «Женька, тут же одни сумасшедшие!» Я говорю: «Ты что, думал, что здесь космонавты, что ли, будут?»

Странно, что Рейн сказал (или Ю. Кувалдин записал) - оприходовали. Его все же освидетельствовали.

Конец.