| |
[Dec. 12th, 2014|11:38 am] |
Четвертая пошла чашка кофе… ай, нет, кажется, уже пятая. Никак не могу выспаться: всё время надо вставать то в полседьмого, то в шесть, то вообще в половину шестого. И не сказать, что потом хожу-засыпаю, нет, но кругом разливается какая-то такая сонная тревожность, наступает, как проснёшься и откроешь глаза, эдакое медленное подозрительное ко всему чувство, делается неуютно кругом и нехорошо. А кофе, особенно если он сладкий, а я его пью исключительно очень сладким, даже до грани терпения, и с перцем, кофе этот как-то всё-таки разгоняет тревогу-тоску. И тогда уже в электричке, пренебрегая уютным и убаюкивающим, но красивым очень Bing Sattellites, отнюдь его не включая или включая, но совсем негромко, в наушниках, хорошо тогда в электричке пробраться к самому окну, уткнуться и смотреть в него, такое чёрное-пречёрное из-за ночи, совершенно непрозрачное, но всё равно смотреть-смотреть в него и ждать. Ждать, когда промелькнет где-то посредине темноты какой-то едва-едва зелёный огонёк уличного единственного фонаря, буде, или лампочки над чьим-то там входом, над чьим-то там заваленным снегом крыльцом.
И молиться тогда хорошо: кофе уже растворился внутри, разошёлся по рукам и ногам, и снова делается медленно в голове и как-то безразлично. И тогда хорошо молиться про себя. «Господи! Господи!..» — и всё, и замолчать. Посидеть и дождаться нового огонька в этой чёрной темноте за окном и снова вздохнуть: «Господи! Господи мой!..». И знаешь ведь, что «Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи!, войдет в Царство Небесное», а всё равно, поёжившись за того одинокого кого-то на соседней платформе на каком-то полустанке, скажешь за него: «Господи! Господи!..»
А может, и не надо никуда входить, думаешь, Богу-то виднее, куда мне надо войти, а куда не надо. Главное, думаешь, засыпая, иметь бы всегда, что бы там кругом ни творилось, иметь бы такую возможность всегда вздохнуть, ну, сердцем, самой, в общем, этой мышцею: «Господи, Господи, Господи…». |
|
|
