Журнал Саши Сафонова [entries|archive|friends|userinfo] sasha_bor [ userinfo | ljr userinfo ] [ archive | journal archive ]

[Jan. 6th, 2015|08:34 am] *вчера ночью* Время бежит тихо, когда и кругом тихо. Тут к двадцати мороза ночь встала, снегом мелким-мелким эдак присолило кругом, сровняло дорожку с сугробами — не знаешь, куда и идти, и луна только такая с кулак возле колокольни плавает, и еще фонарь в темноте горит-пульсирует, как живой, как маленькое куриное сердце, только желтое из-за желтой в нем лампы: вкрутил кто-то. Всех гимназистов-ребят уложил на чердаке, спят они, только в буржуйке полено ворочается: я потолще выбрал, вот оно там и ухает-вздыхает. Надо огонь держать, к утру обещали за тридцать, детей поморожу, если буржуйку не караулить. Я так в Зографе был при печке. Дали нам на троих келью: я и два отца, оба моих самых любимых на свете: один иеромонах и один игумен. А конец ноября, холодно на Афоне, вот нам и выделили буржуйку, кстати сказать дореволюционную русскую, монахи-то зографские. Я ее из подручных средств и палочек затопил — не знал, что надо было просто архондаричьего позвать отца Георгия-монаха, но когда уже оно там в печке затрещало и загудело, пришел он сам, отец Георгий, посмеялся надо мною по-доброму, но звонко — так только монахи умеют — натолкал туда дров, как из мультика про Вовку в Тридевятом Царстве, как он пироги пек и печке в рот охапень затолкал: "а-а-а, и так сойдет!" — натолкал туда отец дров, аж по швам затрещало, плеснул керосину, зажег, а печка в ответ сделала так: "Уф!", и едва мы с ним напару успели дверцу прикрыть: как заработало там, как заполыхало внутри, загудело... Отцы легли, я лег: жарища в келье несусветная образовалась. Отцам хорошо, привычно, они даже восхрапели вслух немножко, а мне — нет, мне непривычно, я дикий, и жары очень не понимаю. Ворочался-ворочался, молился про себя тихонько, а только часа через полтора все — хоба! — и выгорело, жар сразу ушел-улетучился, стало морозно и звонко кругом в келье, отцы укутались во что можно было только найти, причем во сне и в темноте, наощупь замотались: одни носы их и бороды над ворохами одежд лежали. А я, а я встал — что ж делать? — пошел, включив фонарик во лбу на резинке, за дровами, в коридор, на поиски. Причем, я ж помню, что с руками голыми на Афоне нельзя, а тут пекло когда вот давеча стояло, я ж до трусов и майки разделся — на лямках такая была у меня майка советская. А тут за дровами идти, а руки голые. Что в трусах — то наплевать как-то было, мне про трусы никто не говорил. Нащупал какую-то робу на гвоздике у двери чью-то, наверное трудник оставил или отец какой-нибудь забыл: худая в размер роба, местная, надел ее на себя, руки прикрыл, а на животе все равно не сходилось, и так, нараспашку, в трусах и пошел мимо келий за дровами... До литургии времени-то еще оставалось, и поспать бы надо было, а то, думал, как в стасидию встану невыспавшись, так и померкну тотчас всем телом и душою. И вот я пока тащил дрова обратно в келью, понял: хороший отец Георгий, добрый, очень добрый, архондаричий тоже замечательный во всех отношениях, но я как он делать не буду. Если сейчас все дрова затолкать, они все возгудят иерихонским мотивом и за полчаса-час сойдут на нет. А я стану по одному, двумя полешками буржуйку кормить и тягу прикручу до безобразия, но чтоб не задохнуться — безобразию тоненькую оставлю. И раз в двадцать минут буду караулить-вставать. И оно там будет тлеть, и не будет больше никакой геенны взбалмашной и дикой. И так я и вставал, подбрасывал, если надо было поленко-иное, а в остальном — шел и дальше спал на двадцать минут. И очень даже выспался к литургии, они ж ночные на Горе... Вот так и тут, сижу я в предбанничке, смотрю через окошко на куриный мерцающий фонарь и на луну у колокольни: сверху ребята спят, снаружи спят в других домах другие какие-нибудь ребята, а я сижу и вспоминаю Афон. И от Афона улыбаюсь. И самому от этого неожиданно делается. Ну что я за человек, что про Афон улыбаюсь: только и могу, что улыбаться. Другие все — они чаще плачут об этом. Ветер у меня в голове, вот что. Там, на улице у колокольни который луну зашкирку носит, и тут, здесь — буквы печатает. Пойду лучше, дров подкину. Поклон. Link Leave a comment

[Dec. 29th, 2014|10:57 am] *вчера и сегодня. так просто* В метро от мужика пахнет ладаном, настоящим вкусным головокружительным ладаном. И не смотря на его поношенный потертый вид, несмотря на его явную неумытость и совершенно объяснимую грусть, от него пахнет церковью, а я в ста метрах под землей среди грохота колес и блевотины в углу, в тесной толчее локтем к локтю с пассажирами стою один как в храме. С нищим мужиком. И нам с ним очень пахнет ладаном. Мне - так даже до слез. Еду из гимназии домой. Устал. *** И вот что удивительно: во время исповеди, то есть, точнее, когда она подошла к завершению, отец-священник между всяким прочим молится и так: «Господи Боже спасения рабов Твоих, милостиве, и щедре, и долготерпеливе, каяйся о наших злобах, не хотяй смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему…». То есть вы, ребята, вообще представляете себе, что просит за нас священник, представляете, о чем мы молимся? «Господи Боже, каяйся о наших злобах»! Вот о чем! Мы просим Христа Иисуса каяться о наших злобах. Я пришел сегодня на работу, а вчера об этом весь день думал, пока работу работал в гимназии, но посмотреть — всё руки не доходили. А вот пришел теперь на работу и полез посмотреть, кто из наших отцов чего об этом говорит. И вот оно как, ребята: «Одна из тайн Домостроительства Божия о нашем спасении заключается в том, что Христос и Сам кается о наших злобах. Он кается за нас по бесконечному милосердию Своему, то есть умиротворяет, смягчает наши злобные сердца, ограждает их от ожесточения, чтобы сделать нас способными к общению с Богом и людьми». (Профессор, протоиерей Александр Ветелев († 1976). Таинство покаяния, ЖМП 03-2003). Вот уж действительно — это вчера еще — поняв, остановился, вдруг ухнул как в пропасть душою от этих слов, от этой мысли во вселенную вселенных, зажмурился-зажмурился и сел в снег: «Господи! Господи Боже спасения рабов Твоих, милостиве и щедре и долготерпеливе, каяйся о наших злобах, не хотяй смерти грешника: но еже обратитися, и живу быти ему!» И даже потом на огласительных беседах говорил-говорил о Символе веры, а как будто не я говорю, а кто-то там снаружи, за столом сидит который – он говорит, а я внутри смотрю-смотрю наружу на всех этих хороших и очень других людей, и думается мне вот так: «Господи! Господи! Господи!» Поэтому, даже как-то раньше обыкновенного окончили, и говорил я как будто из-под одеяла, тяжелого, ватного и жаркого. «Это ж, — думал я про себя, — каким же это надо козлом быть, чтобы за меня Господь каялся! А ведь и кается Он, кается! А я!? А как же я!?» И шел ночью уже совсем домой с бесед с тех самых, хрустел снегом под валенками, кутаясь в свои капюшоны от холода – их у меня два за спиной висит, смотрел на сердитые и очень другие звезды и вспоминал слова из записных книжек любимого моего отца Александра Ельчанинова: «Вся ли вселенная развращена грехопадением? Не созерцаем ли мы райские миры, глядя на звезды?» «Ты злословил? – Благослови. Лихоимствовал? – Отдай. Упивался? – Постись. Гордился? – Смирись. Завидовал? – Брось». (свт. Василий Великий, Толкование на 32-й псалом). Link Leave a comment

[Dec. 24th, 2014|04:22 pm] *о чем я думал сегодня в перерывах между работами* «Вызволи, вызволи, — иду, и твердится мне на душе, — вызволи мя из "сети ловчи", из того колодца, куда я ухнул, и от "словесе мятежна" избави мя!» И всё вокруг, такое раздражающее и такое неприятное, делается вдруг простым и обыкновенным. Утром очень злой ехал на работу, потому что мне не хотелось туда ехать, а еще тётка в красной куртке передо мною в тамбуре всё вонзала и вонзала в меня свои маленькие злые локти — очень меня раздосадовала! — вонзала и бухтела, что я во всём виноват. Хотелось ей дать подзатыльник, но это же совсем нехорошо. А на Трех вокзалах вышел, посмотрел на неё, как она идёт такая по перрону и осыпает весь окружающий мир злой-презлой руганью, и решил, что я ни на кого не буду злиться. Никогда — буду стараться, а это тяжело. Особенно по утрам. Преподобный Григорий Синаит говорил о гневе: «Ничто так не усмиряет и не укрощает гнева, как мужество и милосердие. Они разбивают врагов, осаждающих город: первое — внешних, второе — внутренних». Под городом он понимал душу. Мужества и милосердия! Вот что правильно желать себе и другим. Наверное... Что же делать, если их нету, особенно утром: встаешь, а ни милосердия, ни мужества особого ни к чему не питаешь? Вот преподобный Иларион Оптинский так говорил: «Если чувствуешь, что гнев объял тебя, сохраняй молчание и до тех пор не говори ничего, пока непрестанною молитвою и самоукорением не утишится твое сердце». В общем, молчи, дурак. Вообще ничего не говори. Целых четыре «эм» получается: молчания, мужества и милосердия, дурак ты на букву «эм»! Вот так я и думал, когда шел на работу. И всё вокруг, такое раздражающее и такое неприятное, делалось вдруг простым и обыкновенным. ... «Когда ты сердишься, настаиваешь на своей воле или противозаконно услаждаешься чем-либо, то бес, зауздав тебя, пляшет около тебя с торжеством, а Ангел хранитель, посуплен, отдаляется. Быть гневливым и раздражительным есть ни что иное, как наказывать себя за чужие глупости». (Иеромонах Арсений (Минин). Такие дела, ребята. Link 2 comments|Leave a comment

[Dec. 23rd, 2014|04:09 pm] *так, мысли* Скоро Новый год будет, ох и подарков я наполучаю от близких! А там уже и в Тутаев настанет пора ехать с Ваней да с ребятами моими, гимназистам – как хорошо! Хоть чуть-чуть головой отдохну, а то работать семь дней в неделю чего-то непросто оказалось, хотя я и люблю свои субботние и воскресные занятия. А там, дальше – там вырастут дети, надо будет нам с супругой престарелым куда-нибудь подальше в Подмосковье уезжать, а то и вовсе бы здорово, если ко мне на север. Да жена не хочет на север: белых, говорит, медведей боюсь. Вот дурочка: где ж там белые медведи? Они ж до туда не доходят, их всех по пути местные к себе переманивают и у себя оставляют. А до нас нет, не доходят. Ну, да ладно, и в Подмосковье тоже неплохо, если подальше забраться, да к Лавре поближе. Или к храму какому-нибудь сельскому. А вот преподобный Исаак Сирин Ниневийский так считал, что «устрашающие и ужасающие человека мысли обыкновенно порождаются его мыслями, устремленными к покою». Интересно, что Исаак был брат родной знаменитого по тем временам некоторого Ефрема Сирина, но не того, что из IV века, а другого, и он вместе с ним поступил в монастырь мар Матфея, но в отличие от брата, он ушел из монастыря вообще в затвор. Ефрем тщетно убеждал его вернуться, пошла об Исааке-отшельнике молва, и его возвели на кафедру города Ниневии. Епископом Исаак, увы, оказался неважным: он чувствовал, что ниневитяне нуждаются в покаянии, но как упасти их, вытолкать их в этом направлении — не представлял себе совершенно. Тогда он просто оставил епископство и вернулся в пустыню, где после и достиг высот невероятного духовного совершенства и принес людям одной своей молитвой больше пользы, чем всеми проповедями в Ниневии. Так что будем-ка, ребята, лучше каждый на своем месте: хоть на севере, хоть в Подмосковье, хоть где, хоть в издательстве какой-нибудь железнодорожной газеты NN, и тем принесем пользы хоть кому-нибудь на свете. А мыслями, устремленными к покою, и вправду думать страшно и ужасно. Ну его, покой этот. Сам придёт. Link 5 comments|Leave a comment

[Dec. 23rd, 2014|11:57 am] *рабочее и всякое. немного* У нас про Сев.-Кав. ЖД, ДВЖД и Восточный полигон пишет корреспондент с именем "Игнат Вьюгин". И ничего, не печалится мужик. А еще ночной наш корреспондент Дима К. откуда-то из района Уральских гор написал за ночь в новостях следующее: "По словам помощника главы Белого дома, президент рассматривает приглашение и вскоре огласит свое решение. Как сообщал ранее президент России Юрий Ушаков, Обама был приглашен на торжества в качестве президента страны антигитлеровского блока". Я, если честно признаться, долго, почти пару минут вхолостую врубался, что именно меня смущает в этой фразе. Далёк, бесконечно далёк бываю я утрами от политики. А всё потому, что я скачал, махнув рукой на недельку-другую на свои, в который раз уже переслушиваемые Апологетику, Догматику и Историю Древней Церкви, из интернета Сергея Козлова сказки – все три тома скачал – и слушаю теперь по дороге на работу и с работы в электричках, как ёжик с медвежонком ловили осень, и про кота по имени Басё. Это очень увлекательно. К тому же, Козлов скрытый, но от того не менее блестящий, по-моему, богослов. По-крайней мере, на что мне неоднократно указывали и ребята мои знакомые хорошие монахи, Козлову очень хорошо удалось проиллюстрировать деятельный и созерцательный виды монашества на примере муравья, который постоянно сердится и ворчит, что «они все бездельники», и медвежонка, который зимою созерцал солнышко и радовался радостию неподдельной, работая ей. Такие дела. Поклон вам, ребята. Link 2 comments|Leave a comment

[Dec. 22nd, 2014|01:42 pm] Все выходные работал с детьми и в храме — со взрослыми. В промежутках между гимназией и огласительными беседами в электричках и в вагонах метро переслушивал в пол-уха апологетику отца Льва за второй курс и много-много думал. Зато я думал о том, что, прощая своих негодяев, христианин не делается такой уж тюхой и мямлей. Да, он не желает, «чтоб также и этому досталось, свиноте, как мне тогда», то есть не ока уже жаждет за око и не зуба хочет за зуб. Но христианин, кажется, хочет, чтобы тому негодяю, который тот самый негодяй, хочет, чтобы Бог показал, как же это больно он сделал тому, другому: не болью бы показал, нет, но — а вдруг бы? — покаянием. Ну, то есть вдруг, внезапно осознать всею душой и всем сердцем, что ты вот того-то так когда-то обидел, так обидел, что сил никаких нету это описать. И делается очень грустно. То есть не отмщения хочет христианин, тем более за себя, но чтобы та сторона вдруг поняла, действительно вдруг бы поняла, осознала бы до самой глубины души, как же пакостно она себя повела. Не хочется христианину морду набить, если ему морду набили, а хочется, чтобы когда-нибудь, но обязательно бы подумалось тому обидчику: «Ой, а я ведь и правда морду набил! Боже мой, как это нехорошо!» «Прости им, ибо не ведают, что творят» (Лк. 23, 34) — это, наверное, о том самом, что «ну и нечего Богу их наказывать, они ж вовсе дураки! Они ж ничего не понимают! Посмотрите на них: людей мучают, настоящие гвозди вбивают людям в руки и ноги, убивают насмерть людей, а сами — думают о яичнице. Хорошо, не о яичнице, а об одежде думают: какую бы одёжку получше бы себе зацепить?»: «καὶ ὅτε ἦλθον ἐπὶ τὸν τόπον τὸν καλούµενον Κρανίον, ἐκεῖ ἐσταύρωσαν αὐτὸν καὶ τοὺς κακούργους, ὃν µὲν ἐκ δεξιῶν ὃν δὲ ἐξ ἀριστερῶν. [ὁ δὲ Ἰησοῦς ἔλεγεν, Πάτερ, ἄφες αὐτοῖς, οὐ γὰρ οἴδασιν τί ποιοῦσιν.] διαµεριζόµενοι δὲ τὰ ἱµάτια αὐτοῦ ἔβαλον κλῆρον» (Lc 23:33—34). «И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. Иисус же говорил: Отче! прости им, ибо не знают, что делают. И делили одежды Его, бросая жребий» (Лк. 23, 33—34). Кажется, всё это грустно. Link Leave a comment

[Dec. 18th, 2014|10:03 am] Проводив к лифту врача детской неотложки, которую мы всё-таки вызывали на рассвете под утро полыхающей жаром с за сорок температурой и не сомкнувшей своих глаз, горько проплакавшей всю ночь Соне, я посидел с полчаса на кухне на табурете, повтыкал в действительность, раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, как только Соня и Наташа всё-таки уснули, разогнал рукою бегающих перед глазами маленьких красных муравьев и поехал на работу. Ну, мне всё-таки удалось чуть-чуть поспать этой ночью, где-то с час я всё-таки поспал. И снова во сне молился: такое со мной бывает, не знаю уж, отчего такое происходит. Но вот, проснувшись, я тотчас продолжил дальше с того самого слова, на котором только что во сне остановился. Продолжил и снова этому удивился. Ходил с Соней на руках по комнате, молился тихонечко, а она слушала и плакала огромными медленными слезами, такая вся полыхающая, горячая-прегорячая. Ну, и потом я поехал поехал на работу, и тут-то мне отец N. в наушниках вдруг в районе платформы «Яуза» и говорит – а я же переслушиваю которую неделю записи лекций, что были у меня в институте, когда я там учился – отец N. тут-то мне и говорит, что, мол, есть такой древнеалександрийский апокрифический текст, в котором Христос обращается к людям с такими удивительным словами: «Приближающийся ко Мне приближается к огню; но тот, кто уходит от Меня, не достоин жизни». Я, конечно, когда приехал приехал на работу, я сразу же полез этот текст отыскать, но нашел его у нейрофизиолога Алексея Алексеевича Ухтомского (1875—1942). Вот он как пишет, используя в своих целях этот действительно удивительный александрийский апокриф: «Любовь сама по себе есть величайшее счастье изо всех доступных человеку, но сама по себе она не наслаждение, не удовольствие, не успокоение, а величайшее из обязательств человека, мобилизующее все его мировые задачи как существа посреди мира. Сама о себе любовь говорит: «Приближающийся ко мне приближается к огню; но тот, кто уходит от меня, не достоин жизни».Перифраз этого таков: я — огонь; приближающийся ко мне должен помнить, что может быть опален; но тот, кто, из страха быть опаленным, отдаляется от меня, утрачивает источник жизни. Это древнеалександрийский текст, когда-то меня особенно поразивший лапидарным выражением величайшей правды о том, чем мы живем и чем жив человек. Истинная радость, и счастье, и смысл бытия для человека только в любви; но она страшна, ибо страшно обязывает, как никакая другая из сил мира, и из трусости пред ее обязательствами, велящими умереть за любимых, люди придумывают себе приличные мотивы, чтоб отойти на покой, а любовь заменяют суррогатами, по возможности не обязывающими ни к чему. Придумываются чудодейственные программы с расчетом на фокус, чтобы как-нибудь само собою далось человечеству то, что по существу достижимо лишь силами любви!» (А. А. Ухтомский, 1928 г.)» Такие дела, ребята, такие дела. Link 6 comments|Leave a comment

[Dec. 17th, 2014|03:03 pm] «Поканет», — пишет мне жена через интернет, отвечая на мой вопрос про Сонину температуру, обещанную врачом на сегодняшнюю прививку. И я тотчас же, как-то даже молниеносно вспомнил ирмос из 5-й песни Канона Божией Матери «Мати Милосердная, не отрини, приими, прости, благослови» священномученика Серафима (Звездинского): «Живоносный источник вем Тя, Пресвятая Дево, воды целъбоносныя присно источающий, темже молюся: Ты изсохшему греховным пламенем сердцу моему каплю от вод животочных укани, да зноя страстей избежав, Архангельский глас вопию Ти: радуйся, Благодатная!» Там он, сщмч. Серафим, делает указание-выписку на полях, поясняя, что «укани» — это «источи, буквально: капни», поэтому-то мне так и запомнилось это место. Да и читал я этот канон много-много раз. А жена мне пишет про Сонину температуру «поканет». Она пишет мне «поканет», а я тотчас молюсь в башке, как стрелою запустили, к Богородице: «Ты изсохшему греховным пламенем сердцу моему каплю от вод Твоих животочных укани, да зноя страстей избегу!» Вот ведь бережет меня Господь! И Соню, и Сонечку мою! Ведь нет у неё температуры! Поканет! Такие дела. Link Leave a comment

[Dec. 12th, 2014|11:38 am] Четвертая пошла чашка кофе… ай, нет, кажется, уже пятая. Никак не могу выспаться: всё время надо вставать то в полседьмого, то в шесть, то вообще в половину шестого. И не сказать, что потом хожу-засыпаю, нет, но кругом разливается какая-то такая сонная тревожность, наступает, как проснёшься и откроешь глаза, эдакое медленное подозрительное ко всему чувство, делается неуютно кругом и нехорошо. А кофе, особенно если он сладкий, а я его пью исключительно очень сладким, даже до грани терпения, и с перцем, кофе этот как-то всё-таки разгоняет тревогу-тоску. И тогда уже в электричке, пренебрегая уютным и убаюкивающим, но красивым очень Bing Sattellites, отнюдь его не включая или включая, но совсем негромко, в наушниках, хорошо тогда в электричке пробраться к самому окну, уткнуться и смотреть в него, такое чёрное-пречёрное из-за ночи, совершенно непрозрачное, но всё равно смотреть-смотреть в него и ждать. Ждать, когда промелькнет где-то посредине темноты какой-то едва-едва зелёный огонёк уличного единственного фонаря, буде, или лампочки над чьим-то там входом, над чьим-то там заваленным снегом крыльцом. И молиться тогда хорошо: кофе уже растворился внутри, разошёлся по рукам и ногам, и снова делается медленно в голове и как-то безразлично. И тогда хорошо молиться про себя. «Господи! Господи!..» — и всё, и замолчать. Посидеть и дождаться нового огонька в этой чёрной темноте за окном и снова вздохнуть: «Господи! Господи мой!..». И знаешь ведь, что «Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи!, войдет в Царство Небесное», а всё равно, поёжившись за того одинокого кого-то на соседней платформе на каком-то полустанке, скажешь за него: «Господи! Господи!..» А может, и не надо никуда входить, думаешь, Богу-то виднее, куда мне надо войти, а куда не надо. Главное, думаешь, засыпая, иметь бы всегда, что бы там кругом ни творилось, иметь бы такую возможность всегда вздохнуть, ну, сердцем, самой, в общем, этой мышцею: «Господи, Господи, Господи…». Link Leave a comment

[Dec. 7th, 2014|12:12 pm] Сходил на раннюю - будильник, зараза, не зазвонил вовремя, так я чуть не проспал: благо, я на работу обычно встаю в то же время, что и на раннюю если идти-отправляться. Сам встал, за голову схватился, часы увидев, да и пошел. Исповедался (отец мне почему-то здоровья пожелал не потерять на все мои стенания перед Богом), причастился Таин страшных Христовых, теплотою запил, отпуст прослушал и побежал на остановку на уроки в гимназию ехать. По пути, в булошной, купил чёрного хлеба аж горячего, и заломал его с водою напополам, пока ехал, на глазах у удивленных граждан пассажиров. Жаль, подумалось, что я уже слегка оброс башкою с последнего раза, как я налысо-то подстригся под машинку. А то б я еще вышел бы так в центр вагона, рванул бы на себе дохлую эту курточку, чтоб пуговицы об пол застучали, проглотил бы ломоть черняги этой со слезою на губе, дожевал бы и грянул, перекрикивая туннельный визг и стук колес простуженным своим голосом: "Скока я зареза-а-л, скока перерезал! Скока душ я загубил..." Как раз эта песенка после исповеди в самый раз! И, закончив, сел бы обратно на скамейку. Сел бы и шмыгнул носом... Но пока я обдумывал, поезд привез меня к гимназии, и стало мне надо выходить. Поздравляю ещё раз всех Катинек с именинами, всех вам благ, дорогие, особенно небесных, земные - хрен с ними, главное небесных благ получить, Христовых. Такие, в общем, дела. Поклон вам всем. Ребята мои приходить начали, ученики. Пойду их встречать у двери. Link Leave a comment

[Dec. 5th, 2014|11:51 am] *так, думаю просто о всяком* Телефон всё звонит и звонит: пять минут, десять, пятнадцать. Крутятся бесконечным диафильмом тексты новостей перед глазами, саднит всё время горло, это потому что простыл я вчера, а за окном — мне отсюда хорошо видно — очень низкое небо: всего-то метр-полтора оно над головами прохожих протекает. А телефон на соседнем столе всё звонит: двадцать минут, тридцать, сорок. Громко мир мимо проходит, очень громко, а терпение всегда тихо идет, мягко так ходит — не слышно ничуть терпения того. Зато мир: «Бу-бум! Бу-бум!» — своими колодками мимо грохочет. А терпения никогда ни у кого не слышно, поэтому Бог нас и любит. Если б Он нам вместо терпения, ну не знаю, здоровья бы всем подарил или богатства — ох и орали бы мы, ох и стучали бы ногами в сапогах по полу и кулаками бы по столу! Голоса бы себе все посрывали! А Бог тишину любит и нас, поэтому и подарил нам терпение. А телефон всё так и звонит: час звонит, полтора. И какой смысл теперь подходить, если я уже полтора часа как к нему не подхожу? Да и не мой это телефон вовсе, не мне звонят, а начальнику моему, другому человеку... А вдруг что-то случилось? Эх. Пошел, снял трубку: «Да? Аллё? Кто там? Говорите, вас не слышно совершенно»! А там — тихо, там отбой. Видимо, внизу коммутатор чего-то заглючило у девочек, и он сам дозванивался до этого телефона все полтора часа с тишиною на своём конце провода. Вот как бывает. Link 1 comment|Leave a comment

[Dec. 3rd, 2014|11:27 am] По радио, а я слушаю радио через интернет, вдруг заиграл старенький Kraftwerk "The Hall of Mirrors" (Remastered), и я тотчас отвлёкся от текста, который я с утра всячески терзаю с целью отредактировать его и откорректировать, и я тотчас отвлёкся, и уставился в окно, и долго-долго, пока играла песенка, смотрел в одну небольшую точку там, снаружи. Точка кружила вокруг золочёного елоховского купола с крестом, летала за соседний дом якобы навсегда, но сразу же появлялась вновь и снова, дразнясь, кружила вокруг креста. Наверняка, думаю, это ворона. А в Лавре, например, они, вороны тамошние, как-то, ещё при мне, когда я там работал, мало того, что надумали лихо кататься на попе с куполов лаврских вниз, упершись и шкребя по ним лапками с когтями, коим образом и обдирали с удовольствием длинными полосками сусальное золото, так они ещё и придумали себе подбирать с земли камушки и со всего лёту швырять их во вдребезги разлетающиеся от этого старинные стеклянные витражи… Постоянно появляющиеся срочные рабочие тексты не дают толком сосредоточиться. Так о чём я? Ах, да… И эта ворона летала-летала вдалеке, кружила-кружила под музыку вокруг Елоховки, а как только Kraftwerk закончился, взяла и насовсем улетела. И так мне вдруг, ребята, работать надоело, надоело ездить куда-то каждое утро Божие, и каждый вечер, сильно хромая на правую ногу, оттудова возвращаться — ах, как надоело! Господи!.. Но ничего ж не поделаешь: надо. И как люди, бедные, вот так вот всю-то жизнь живут? Я хоть в Гимназии с детьми душой отдыхаю, оттягиваюсь, можно сказать, душою, а остальные — как? Ужас какой-то! Помилуй их, Господи, пожалуйста, а мне снова работать надо. Link 3 comments|Leave a comment

[Dec. 2nd, 2014|01:41 pm] *просто так о выходных о моих* Суббота: Вот только-только примчался взмыленный и пышущий из-под верхней одежды внутренним жаром. Примчался из Гимназии, отмучив там порядком по количеству деток от 4-х до 8-и лет возрастом, в часовню примчался на другом конце огромного города, чтобы тут уже взрослых и старых тоже мучать законами веры. Суббота у меня очень нагруженная, и так до самого лета будет. Встаю в половину седьмого утра, а домой прихожу иногда к девяти вечера... И умученных мною целая гора: всех видов и возрастов, хоть ведром вычерпывай... Ой, пришли оглашенные, начну, пожалуй... Воскресенье: Утром рано решил забежать в храм и - а вдруг? - получить зарплату. Но ничего подобного: только часы послушал, женщину М. не увидал, вздохнул и побежал на остановку в Гимназию ехать. Сегодня же я с палочкой, поэтому передвигаюсь довольно-таки сносно, вызывая своим видом на костыле у встречных и попутчиков вполне обьяснимую печаль и тревогу. Много говорил ребятам о существующих теориях искупления, об Ансельме Кентерберийском и Антонии Храповицком - это старшим, а младшим рассказывал о Иосифе Прекрасном - одним, и о грехопадении, и как Адам с Евой от Бога в кустах прятались - другим... И теперь я еду домой, у меня болит надсаженное от громкого говорения горло и, конечно, нога тоже болит. А ещё в этом ненавистном метро страшно трясет и болтает, и я промахиваюсь мимо букв нжных... не "нежных", а "нужных". В общем, всё хорошо. Домой поехал. *всякая ерунда* Сегодня очень уж быстрый день какой-то. Утром, а я с вечера вчера отпросился опоздать на чуть-чуть у рабочего начальства, пошёл не на станцию, а на молочную кухню Соне еду получать. Хорошо, что придумал, спросонья так и не сумев отыскать подходящую крепкую и надежную сумку, прикрутить к нашей тележке с колесиками картонную эдакую коробку, и с таким вот транспортным средством уже и уйти в ночь, то есть в раннее утро Соне за едой далеко на дальний кордон к самому шоссе на молочку. И хорошо — потому что выдали сразу на месяц огромное количество баночек и всевозможных упаковок: я бы так, без милой моей тележки, погиб бы под этим делом, под тяжестью этой, костьми бы лёг на тротуар и погиб бы лютой смертью. А так я, присвистывая, сгонял с телегой к шоссе, пригнал назад её полную в промышленных масштабах волшебными банками и пакетами с кефиром и молочной смесью, а уже потом пошел на станцию. Пошел на станцию, но вздрогнул и не пошел. Я вспомнил, что отпрашивался я вовсе не на молочную кухню вчера у рабочего начальства, а в храм зайти за зарплатой. Зашел, постоял чуть-чуть на литургии в почти пустом моем уютном и любимом храме, а после «Блаженных…» уже в бухгалтерии мне выдали денежку за огласительные беседы за месяц. Поболтал я там со строгой нашей старостой – наткнулся на неё случайно, так-то я её стараюсь бегать, а тут пришлось мне с нею поболтать, ежеминутно заикаясь и стремясь поскорее улизнуть в приоткрытые двери на выход, и вон, и вон бежать на работу. И снова я пошел на станцию, но вздрогнул и вспомнил, что по будням когда-то там бывает у них технический перерыв в электричках. Но дошел-таки до расписания у железнодорожных касс, и нет – нету никакого технического перерыва у них еще почти целый час. И я купил билетик и поехал на электричке на Три вокзала, по пути разглядывая слезящимися глазами в окно внешний быстро проскакивающий мимо мир, разрывая руками батон купленного у станции белого хлеба, съедая эти вкусные получающиеся куски. А крошки — крошки сыпались мне на колени и под ноги к ботинкам, на грязный вытоптанный пассажирами пол. Но это ничего, я знаю, что некоторые вагоны электричек контролируют привокзальные местные комсомольские воробьи, и они — сам видел! — могут на конечной остановке вдруг ворваться в вагон шумной ватагой, пожрать, что валяется из съестного, оброненного гражданами-пассажирами на пол, и улететь обратно, на свободу, на воздух и туда — под снег, идущий хлопьями, выше-выше, левее Казанского вокзала, улететь над универмагом "Московский" на другие пастбища, на другие поля, в другие тучные житницы и вагоны. А я — я пошел дальше по перрону на свою работу, опаздывая на два часа, вжимая голову в плечи от холодного ветра, дующего мне за шкирку, и сжимая в руке мой самый настоящий билет. Чтобы радоваться моему Богу, моим детям и моим воробьям. Какие-то такие дела. Link 2 comments|Leave a comment

[Nov. 27th, 2014|01:22 pm] *просто так* Эх, уже много дней подряд, с самого начала нашей с вами, ребята, осени, как-то уж очень, ёлки, нестерпимо и, вдруг, так резко-резко болит нога. А-то вдруг перестанет на недельку-полторы, подумает, помолчит, а потом вновь начинает своё это нытьё и всякие разные внутренние уколы. Я её и троксевазином-то умащивал, и бинтами-то бережно перепелёнывал — без толку, болит, зараза. И думается мне, что пора мне вновь "олегово-уважаемого-смартовскую" палку-ходилку расчехлять с эргономичным набалдашником под правую руку. Достойное по делам своим приемлю, помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем! Добегался я снова, похоже, доходился на всякие очень дальние расстояния... Теперь уж, наверное, до самой весны мне с палочкою ходить. Надо бы, вот только, кошки что ли себе металлические на валенки приобрести, чтобы я себе другой раз и шею заодно не сломал. Я же себе купил валенки овечьи из Австралии — специально чтобы лёгкие были и мягкие, одно мне в них теперь спасение: летать — не летаю, а хожу более-менее хорошо, хоть иногда нет-нет, а и закусываю на ветру губу и варежкой вот так глаза прижимаю, чтобы слёзы не щекотались — это когда запнусь обо что-нибудь, неуклюжий я человек… А на работе рухнула админка от издания, которое я работаю, и теперь мне осталось только бездельничать и слушать в наушниках Thom’a Yorke’a, всякие грустные и протяжные его песенки. Ах, ну да! И вычитывать экзегезу одного умного отца-протоиерея, что доставляет мне массу положительных ощущений, особенно если я поймаю цитату, казалось бы, скажем, Августина Иппонского, эдак её поверну, встряхну, и окажется вдруг, что это, к примеру, Амвросий Медиоланский. Тогда я звонко смеюсь и хлопаю в ладоши, пока меня в коридор из редакции сотрудники не выставят, чтобы я там отдышался немного, на сквозняке-то. Много есть и расстройств, конечно, куда без них? Да и слава Богу! Вот например, мне крайне лень зашивать дыру на старой зимней куртке, о которой я как-то тут уже писал (и о дыре писал, и о куртке, ребята), потому что я человек ленивый и вовсе дурак. И вот решил я тогда носить лётную куртку одну, есть у меня лётная куртка настоящая. Но, оказалось, у неё этим самым лётчиком рукава все каким-то мазутом что ли изгвазданы. И теперь я, получается, не знаю, что мне больше на свете лень: дыру на спине у куртки зашивать или рукава от мазута отстирывать. Сплошное расстройство. Пойду лучше снова отца-протоиерея читать, Бог с ними, с куртками, будет ещё расстраиваться-то из-за всякого сущего говна. Поклон вам, ребята! Link 3 comments|Leave a comment

[Nov. 26th, 2014|03:47 pm] Сегодня очень сумбурный и недоделанный день какой-то: всё валится из рук, в воздухе звенит напряжение, происходят вовсе непонятные вещи. Например, на станции при попытке попасть в вагон я был довольно безапелляционно вытолкан обратно на улицу очень хрупкой и маленькой девушкой, которая потом так растопырилась в дверях тамбура, намертво, словно тот Жихарка возле печи, что я не смог войти в поезд. Пришлось ехать на следующем. И вообще, многое непонятно. Впрочем, лучше я вам, ребята, интересного покажу из работы из моей. Например, интересное у Иеронима Стридонского: «Из сердца, — сказал Он, — исходят злые помыслы. Душа или начало поступка — не в мозге, как у Платона, а, согласно Христу — в сердце. Нужно отвергать людей, считающих, что мысли навевает дьявол, и что будто бы они не исходят из нашей собственной воли. Дьявол может способствовать и разогревать злые помыслы, но он не может их рождать; и даже если он, все время подстерегая нас, способен зажечь в нас искорку мысли своими средствами, то мы не должны думать, что он может проникать в глубины нашего сердца. Однако по положению тела и жестам нашим он способен распознать, о чем мы помышляем: если, например, он видит, как мы часто засматриваемся на красивую женщину, то он понимает, что сердце наше ранено стрелою любви. (Иероним Стридонский, Комментарии на Евангелие от Матфея)». И, главное, что вдруг меня озадачило: «…ранено стрелою любви»! Мда… уж я-то ими к сорока годам истыкан уже весь с головы до ног, что называется, «нашпигован» я этими и другими дурацкими всякими стрелами — живого места не осталось. Захотелось вот мне, например, креветок, стрела прилетела: бац! — и вонзилась. И понимает тут диавол по моим жестам (например, я сижу и всё время хлопаю себя по коленкам, так мне креветок хочется!), ну и, не знаю, ... устраивает грошовую распродажу в ближайшем вон том супермаркете. Да не просто так, а с душком распродажу, чтобы у Саши, поскольку он жаден и чёрств душой, живот к ночи разболелся, и все последующие рассветы он бы встречал исключительно на унитазе со спущенными штанами и слезами на глазах. А вообще-то, если серьезно, ребята, Иероним Стридонский — большая умница: не перестаю удивляться его мыслям и его словам! Очень его люблю! На картинке: Софроний Евсевий Иероним (лат. Sophronius Eusebius Hieronymus; род.: 342 г., Стридон, Далмация — ум.: 30 сентября 419 или 420 г., Вифлеем). Считается почему-то покровителем переводчиков, хотя мне бы хотелось, чтобы не одних только переводчиков, а и редакторов всех он тоже был бы покровителем. В Русской Православной Церкви именуется Иеронимом Блаженным, почитается за одного из Учителей Церкви и празднуется 28 июня (15 июня по юлианскому календарю), в Элладской же Православной Церкви празднуется 15 июня по григорианскому календарю. А вот опять интересно: некоторые средневековые источники, как, например, Мавро Орбини (1550—1614, Рагуза (Дубровник)), приписывали ему создание глаголического алфавита! *** *еще немного рабочего* Интересное про утро. В общем-то, это было всегда мне как-то знакомо и понятно про утро: "Древние считали, что самая правильная молитва — это утренняя молитва, когда и все ангелы начинают славословить Бога. Косвенно на это указывает следующее обстоятельство: «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним (то есть Иаков боролся с Ангелом, — примеч. О. С.). И сказал [ему]: отпусти Меня, ибо взошла заря» (Быт. 32, 24—26). Здесь не очень понятна вот эта фраза: «отпусти Меня, ибо взошла заря». А что изменится от того, что «взошла заря»? Так вот, древнейшие комментаторы объясняют, что, так как при восходе солнца, на самой заре ангелы на небесах славословят Бога, то тот Ангел, который удерживается Иаковом, и требует, чтобы его отпустили, ибо «взошла заря»". И ещё: Поскольку я одновременно работаю две работы: светскую сложную, и экзегезу читаю тоже сложную, то голова тихонько так иногда отъезжает в далекие-предалекие дали, и, например, только что я исправил в новости слово «багаж» на «богаж». Сидел, смотрел на это дело и смеялся в душе над собою. Link Leave a comment

[Nov. 24th, 2014|12:25 pm] В те выходные, воскресенье назад, рассказывал ребятам-шестиклассникам о втором члене Символа веры. Слово за слово — рассказал им про докетов (это одно из старейших еретических христианских учений, отрицавшее реальность страданий Иисуса Христа и его воплощение как "противоречащие" бесстрастности и неограниченности Бога и утверждавшее иллюзорность Его существования; характерной чертой этого учения было использование древнегреческого глагола δοκείν (т.е. "казаться") и различных производных от него для описания "иллюзорности" человечества Иисуса Христа). Ну, ладно. Вчера утром подходит ко мне одна замечательная Татьяна — мама некоторого шестиклассника моего. Подходит и говорит: "Видимо, что-то мой Миша не так у вас понял в прошлый раз. Пришел с ваших занятий и стал что-то такое-претакое говорить… хм-м-м… на "дэ" как-то… ну, мол, что Христос только казался человеком, а на самом деле…" — "А, — говорю, — так это ж, ёлки-палки, докетизм! Я ж о нём, как раз, как о ереси и рассказывал!" — "Вот-вот-вот! И теперь мой Мишка так и считает!.." — "Ой-ёй! Боже мой, Господи! — говорю. — Не волнуйтесь, Таня, я ему всё объясню!" Как раз у них урок начинался. Ну, я, конечно же, едва-едва в журнале присутствующих отметив, кинулся ребятам объяснять, что я о ересях рассказываю для того, чтобы показывать им, молодым и с мягким ещё незакостенелым мозгом, что ереси никуда не деваются, потому что бесы не стареют. Ведь духи не стареют. А поскольку они лишены всяческого и любого творческого начала, то ничего нового они придумать не могут: никуда ереси не деваются, только в другую рубашку переодеваются, чтобы туману в глаза новым людям напустить. Для того и рассказываю: узнавайте, ребята! Даже такой древний докетизм — никуда не девался, и, увы, он даже сегодня в нашем православном мире, нет-нет, да и встречается!.. Ну, они всё, конечно, поняли, и Миша тот, разумеется, всё понял, потому что он разумный человек, я подмечал не раз. Но! Я, сказать по правде, очень был озадачен, да и сейчас пребываю в смущении. И вот отчего: еще от Иринея Лионского мы знаем о Саторниле, Кердоне и Маркионе, которые в той или иной степени учили, что "Спаситель нерожден, бестелесен (лат. incorporalem), безвиден (лат. sine figura), что Он не был, но только казался человеком (лат. putative autem visum hominem), а поскольку же Христос не имел истинной плоти, то и страдания Его были только видимостью". А это — середина-конец I-го — начало II-го века!!! И тут совершенно вменяемый одиннадцатилетний пацан с совершенно вменяемой хорошей семьей вдруг с пол-оборота врубается в докетизм Маркеона и Саторнила и проникается к нему самыми глубокими переживаниями и сочувствием… А всему виной — вот эти вот сраные гаджеты. Сидят они у меня, шестиклассники, слушать — слушают, а под партами играются в свои эти планшеты-телефоны: я ж вижу, я ж не дурак. А отбирать: никакого эффекта, кроме возжигания конфронтаций. Вот и получается, что слушают меня эти взрослые дети вполуха. Что "ересь" — пропускают, конечно, зарабатывая втихомолку баллы в майнкрафте каком-нибудь, зато, буквально на секунду оторвав нос из-под парты, тотчас вляпываются своими юными мозгами в жутчайшую туфту родом из I-го века!!! Всё это очень удивительно. Исправимо, разумеется — вопросов нет, но очень удивительно! Пристукнутый и даже ошарашенный такой "будничной" и, в общем-то, вполне "явной" демонстрацией "себя" сил злобы поднебесной, нашел в интернете к своему большому стыду старенький попсовенький Secret Service (который, фух, всё-таки стареет!), работаю и одновременно размышляю, что какие же мы все такие маленькие и такие уязвимые! И что бы мы, интересно, без Бога бы делали!? Да нас бы эти самые "силы злобы поднебесной" тотчас порвали бы "на сотню маленьких медвежат", как говорил когда-то Балу… Эх. Зато с Богом — нам ничего не страшно, и ничего мы не боимся! Аминь. Link 7 comments|Leave a comment

вчера в электричке на коленке чуть-чуть всякого написал [Nov. 21st, 2014|09:10 am] Стемнело за окном электрички молниеносно, будто по носу щелкнули, и в глазах потемнело. А поезд еще даже не тронулся, ждет своего времени, своего часа и своей минуты. Маленькие мы все какие-то, невыросшие. Мне, например, всего восемь раз по пять. Это восемь пятилетних мальчишек. Караул, конечно: сколько от них шуму и гвалта. Везде лезут, все ломают и совершенно не слушаются. С другой стороны, со времени рождения Христа всего пятьдесят с небольшим таких, как я, мужиков прошло, я - пятьдесят первый: всего полроты мотострелков, полвагона мест в электричке. Это если каждому по сорок лет было. Вот так подумаешь: да прошло-то всего, в масштабах-то вселенной: плюнул и попал! Всего 50 раз по 40 лет! С небольшим хвостиком. Так что, похоже, все только начинается у Бога, все только начинается. Господи, благослови! Link Leave a comment

[Nov. 19th, 2014|10:29 am] Вчера возвращался в электричке домой с работы и подметил, что все остальные пассажиры косятся на меня с неприязнью, отходят от меня, рядом не садятся, будто приняли меня за нищего-попрошайку. Ну, думаю, ладно, что ж?.. Достойное по делом своим приемлю — помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем! То есть, в общем, думаю: заслужил делами своими погаными — что ни день, всё-то Бога огорчаю. Да мне и не привыкать, если честно, мир меня не так чтобы очень и любил-то всегда, а особенно — в молодости. Домой пришел, с Соней поиграл, спать лёг. А утром просыпаюсь, иду в ванную комнату через прихожую, где верхние вещи наши висят, глядь, а у меня на вчерашней-то куртке, единственной теплой у меня, в которой я вчера на работу-то ездил — в пол-спины дырища улыбается: рот раззявила, и оттуда вата беленькая выглядывает. Будто меня вчера собаки рвали или из пушки застрелили. В спину. Ах, вот оно что, думаю, так вот почему на меня вчера в вагоне как на чучело на какое-то граждане-пассажиры смотрели! Ну, что ж, на спине я глаз не держу, бывает, всякое случается. Решил и сегодня в ней, несмотря ни на что, снова на работу ехать: по радио обещали утром, что за окном стоит "–10°С", проще говоря: мороз там. Надел я эту куртку попробовать, потянулся эдак: захотелось мне вдруг потянуться, ведь я ж встал только что, а оно как затрещит там, сзади – о-о-о! Снял с себя, повернул, глянул: дыра теперь во всю спину, и вата на пол вывалилась под ноги под мои босые. Ну и пусть, подумал. Куртку кинул на пол к двери, пошел, умылся, чаю выпил, новости по радио послушал, оделся как капуста — сто одёжек, да все без застёжек — и пошел поехать на работу во все стороны от одежды разбухшим. Зато, наверное, падать удобно. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Такую погоду, такое солнышко сделал нам всем сегодня! Шел я как разбитый француз-шаромыжник, разве что корзины на ноги не надел — забыл как-то, но щурился на только что вставшем из-за Елоховского собора солнышке, и было мне совершенно не холодно, хорошо мне было на душе и очень спокойно. Молился немножечко, всех вас, ребята, вспоминал, глядь: опять от меня прохожие шарахаются. Ну и ладно, ну и хорошо, подумал я и помахал рукою особенно насупившемуся, сощурившему свой левый глаз в пронзительном ко мне подозрении милиционеру.Поравнялся с ним и по-змеиному шепнул в кокарду: "Cher ami, vous ne me trouverez pas pour douze roubles?" — "Je ne vais pas donner!" — сказал милиционер в ответ. И тут я кинулся наутек. До самой работы. Такие дела, ребята. Link 2 comments|Leave a comment

записи из фейсбука [Nov. 18th, 2014|02:51 pm] *просто так, просто так, этюд* Так и проходит у них G20: один, самый молодой, бежит в гастроном за бутылкой, двое — его, томясь и ёжась, ждут на месте, в кустах возле дышащей белым паром трубы теплоцентрали, еще пятеро случайно или намеренно, зная о затеваемом теми тремя и желая присоединиться, но без траты денег, прячутся за гаражами, за трансформаторной будкой, за поваленным деревом и за детскими качелям на площадке у дома напротив кустов, вынашивая план внезапного появления, когда уже очень трудно будет отказать, и им-таки нальют. Остальные же двенадцать, разношерстные и невыспавшиеся, идут на работу: кто к станции, кто на конечную автобуса, кто — уже с полчаса, как пронзая вселенную на электросоставе в бесконечных тоннелях метро. Но это так, ерунда. А G20 — это когда бутылка уже выпита на троих, и один, самый молодой, сидит на подобранном за магазином пластмассовом треснутом ящике из-под пива, как на табурете, уперев голову подбородком в кулаки: "G". Второй чего-то встал на колени и молится Неведомому богу: "2". А третий — выпив свою треть, пропал, потерялся, растворился, исчез, упал и уснул: "0". То есть ноль он, и нет его. Вот такое G20. Те двенадцать давно уже на работе, а из-за гаражей, из-за трансформаторной будки, из-за поваленного дерева и из-за детских качелей, что врыты в землю на площадке у дома напротив кустов, то есть буквально отовсюду — всё несётся и несётся сдавленный горький плач... Я, к слову — тот, что на работу к станции идет. Если что, на метро я давно не ездил. Незачем мне. Link Leave a comment

[Nov. 18th, 2014|12:15 pm] *Так просто, ни о чем* В этом таком удивительном мире, как наш теперешний, обо всем надо мыслить с открытым сердцем, иначе будь ты хоть трижды с ученой степенью богослова, но без распахнутого навстречу всему этому удивительному сердца, всё, к чему ни прикоснешься, о чем ни подумаешь — всё превращается в говно. Шел с некоторой печалью в сердце на работу, так как забежал после электрички в туалет на Трёх вокзалах, а там перед зеркалом над умывальником, скинув какое-то своё это страшное пальто прямо на пол, в мочу и грязь, и так, и так, и так вертелся Очень Лохматый Дед в майке "Grateful Dead". Вертелся и насвистывал достаточно тоненько, как на свирели, не-пойми-что, но кажется что-то опять-таки из репертуара Grateful Dead. И вот с некоторой печалью в сердце я решил опоздать на работу и свернул в Одну Часовенку. А там… а там Смотрительница-Бабка в юбке до полу и в майке "Grateful Dead" схватила меня за рукав, вручила мне стремянку, горящий огарок и наказала зажечь все лампады. Так я и лазал по стремянке вверх-вниз у каждой иконы, зажигал лампады, укручивая им фитильки, чтобы получалось не пламя, а огонёк-точка, и всё-то, поражённый, думал: "Да они же муж и жена, эти старенькие дед и бабка, эти очень лохматые поклонники Grateful Dead! Боже мой, как здо́рово!" Хорошее начало для рабочего дня. Поблагодарил старушку, перепачкавшись лампадным маслом, отдал ей стремянку, почитал правило и пошел на работу… Всё будет хорошо, ребята, всё будет хорошо. Стану сейчас Grateful Dead слушать через интернет, мой самый любимый альбом, пока снова работы не насыпали. Такие дела. Link 1 comment|Leave a comment

navigation [ viewing | 20 entries back ] [ go | earlier/later ]