Настроение:	cheerful
Музыка:	Changes - R.I.P. Van Winkle's Pipe Dream

Вот, я теперь тоже Паркера хочу, Паркер иди ко мне - смотри чего я тебе написал.
Все совпадения конечно прошу считать случайными.

- Кошакины быльи забишкинковали, первус...
- Хлюп, хлюп..
Мафусаила Георгинишна совершала утренний променад по коммунальному пространству нашего убогова жилища, явно желая привлечь к своей растрепанной, безумной особе какое-то особое, извращенное внимание. Будучи в те незабываемые годы студентом-медиком и подавая определенные надежды, мне конечно и дела-то не было до безумной старухи неизвестного происхождения, болтавшей из стороны в сторону облезлым раздвоенным языком, напоминающим смешные косицы моей одноклассницы Вари, сделавшей мне мой первый в жизни минет. Деформированный язык убогой был способен сгенерировать многие сотни неприятных на слух и, казалось бы, несвязных словосочетаний. Говорила ли старуха на каком-нибудь богом забытом дагестанском наречии, коверкала ли до столь неузнаваемой степени "великий и могучий" вследствии атипичной языковой раздвоенности или просто выебывалась - ответ на этот нелегкий вопрос возможно найти лишь на двенадцатом участке областного крематория, но не будем забегать вперед. С годами, однако, мне стало казаться, что я отчетливо понимаю, о чем говорит Мафусаила, что именно пытается разьяснить своим невольным слушателям.
- Крикли зашума отрясли бребре...
- Хряп, хряп..
Фонетическая каша, наподобие вышеприведенной, могла означать, например:
"Ну ты, блядский пидор, если ты еще раз забудешь свои ебаные баяны в сортире - я тебя в ментовку сдам"

- Забрядли шушимски богдохур...
- Забруд..
"Если бы ты дрючил московских пидарков в своем блядском углу, а не на кухонном поддоконнике, - было бы вообще все хорошо"

-Кактыман обордул ушан заменнела...
-Брыг, ой-юй..
"Скотина, ты у меня спиздил из кошелька больше половины пенсионных, а я ведь тебе прощала лишь четвертую часть - теперь получай, сучара!"

Возмужание мое проходило в обстановке непрекращающегося буйного веселья. Первинтин, многочасовые оргии, портвейн, писательские дачные поселки, первые романы с ярчайшими преставителями сексуальных меньшинств первопрестольной отождествлялись с моим ненасытным "я", являлись твердыми материальными частицами, составляющими мое кокетливое тело наподобие заспиртованных сердец и селезенок в анатомичке треклятого меда. Старуха напоминала о своем существовании лишь в периоды моих спонтанных домашних зависаний в постельке с очередным любовником или с парочкой верных институтских подруг. Никогда не забуду, как аспирантка Ануфриева, любительница мягкого прихода и жесткого анального секса, коим она в то утро и насладилась всласть, оставив меня досматривать сумбурные фрейдистские полусны завернутым в штору с торчащим, измочаленным хуем, испачканным трогательными девкиными внутренностями, в своей комнате, выпрыгнула полуголая в коридор с явным намерением добраться до ванной в таком непотребном виде - не будучи замеченной соседями и, как следствие, счастливо избегающей скандалов и гипотетической поездки в мусарню. Однако, все получилось не совсем в духе ануфриевских винтовых проекций. Выскочив в коридор, Ануфриева с ужасом отпрянула - на нее надвигалось нечто феерическое, бесформенное, замотанное в аляповатые, вонючие тряпки (такие в Москве обычно называют "ссаными"), левая половина черепа была начисто лишена волосяного покрова, правую же обрамляла редкая гряда пепельной пакли, похожая на гриву замученного Пиночетом маленького пони. Кривые ноги в бархатных турецких тапочках с золотой каймой издавали совершенно потустороннее шуршание, рождая в воспаленном сознании Ануфриевой воистину ловекрафтовские образы. Беззубый рот представлялся зловонной клоакой какого-нибудь неместного Ктулу, кривые руки - щупальцами монструозного существа, покрытого ядовитой слизью. Старушенция все приближалась, накаляя и так достаточно нервную обстановку отвратительным курлыканием.
- Шертоверта имборкуд конпа...
- Нюрк, Бикр..
Ануфриева, будучи бабой достаточно шустрой (недаром любое ее появление в аудитории сопровождалось возбужденным шепотком сокурстников), своевременно сообразила, что дело пахнет пиздюлями или чем-то еще не особо кошерным, бросилась, было, обратно, к дверям моей комнатушки, но не тут то было. Уловив в несвежем, пропахшем спермой воздухе животворящие флюиды будущей потасовки, тем более будучи рассерженным на Ануфриеву, выебавшую подающего надежды анастезиолога-африканца Мангусто или просто "Маню", как его называли в нашей дружной педерастической тусне, я молнениеносно перекинул свое роскошное тело в область дверного проема и подпер дверь пиздообразной шваброй с таким рассчетом, что в теории войти конечно можно, но потолкаться придется. Расположившись поудобней с видом на предстоящее место событий, я начал методично почесывать в паху, превкушая предстоящие гладиаторские бои.
Ждать пришлось недолго: тихое осторожное царапанье переросло в стихийное дерганье дверной ручки с характерными выкриками.
-А! Открывай! Спасай! Ебать тебя в рот! ААА!
Я лишь перевернулся на бочок, почему-то возбудился, занялся самостимуляцией, и в этот самый момент дверь решительно капитулировала, будучи не в силах сдерживать яростного напора семидесятикиллограмовой тушки. Дальнейшая мизансцена по глубине и силе вряд ли уступит даже самым высокохудожественным находкам Немировича-Данченко. На заблеванный пол розовыми сосками вниз, плашмя, падает, словно подкошенная бандитской пулей, полуголая девица с опухшей с перепоя мордахой. За ней следом в комнату вкатывается безумная старуха, напоминающая Ксюшу Собчак, пережившую лоботомию, трясет конечностями и курлыкает нечто запредельное, гневно водя осоловелым глазом. И как венец, как апофеоз, как робкая вишенка в свадебном торте, я, собственной персоной, голый, дрочащий и счастливый. Все это бы так наверное и продолжалось, старуха бы курлыкала, я бы пиздил ее пенсию, обливал бы ее шипящим подсолнечным маслом на кухне, наблюдая, как она смешно подскакивает на месте и матерится на одном ей ведомом языке, если бы в тот зимний субботний вечер мой сокурстник Пестрелов не привел бы в мои родные педерастические пенаты двух неудобоваримых сказочных субъектов.
- Петя - Вася.
Представив странную парочку, Пестрелов испарился, предварительно выклянчив у меня честно выделенный мне чеченцом Вахой как награду за ряд незатейливых услуг четвертак. Лицо его при этом выражало такую небесную ангельскую чистоту и смирение, что я перекрестился и уважительно погладил сорванца по неровной заднице. Оставшиеся же меня абсолютно не радовали своим присутствием. Ну ладно, Петя, среднестатистический люмпен с криминальными замашками, одутловатым спитым лицом, одетый в грязный бушлат и косивший на один глаз. Но Вася являл собой нечто абсолютно чуждое цивилизованному миру. Маленький безногий олигофрен, хозяин пары разрисованных блатными красотками, кинжалами да гитарами и не по размеру подобранных культей, догадки о происхождении которых вгоняли меня в еще большую печаль. Чудо в матросской бескозырке и дырявом тельнике ездило взад и вперед по ограниченным жэковским стандартом условным просторам моей жилищной площади, весело щебеча и заигрывая со мной - по-особому, как только умеют тяжелобольные, несчастные люди. Ох уж мне эти мореманы. Вместо того чтобы мирно "поебаться и разбежаться", они устроили псевдогротесковую мистерию, с засовыванием в мой задних проход предметов различной величины и фактуры. Особенно хорошо я запомнил эпизод, когда маленький Васечка взобрался мне на шею, обхватив культями мое благородное горло, и, по-собачьи дергаясь, сношал меня орально, а Петя синхронно, сопя и чертыхаясь был занят анальной стороной вопроса, запихивая в меня чешский зонтик внушительных размеров, да еше норовя его открыть, нажимая на небольшой крючок, вмонтированный в ручку. Ну да бог им судья, большому кораблю -большое плавание, попадались мне и не такие баловники. В какой-то момент, Васечка проявил интерес к образцовому мочеиспусканию. Уже тогда я почувствовал, что подобная отлучка не к добру, но промолчал, молча кивнув в сторону двери. Васечка потешно, словно насекомое, засеменил на своих культях в уборную. Мое предчувствие меня не обмануло: по истечении нескольких минут присутсвующими - то есть мной и Петей - были услышаны гортанные звуки, которые я бы мог конечно идентифицировать как стандартное старушечье кудахтанье, однако некоторые неслыханные мною доселе октавные оттенки столь казалось бы знакомого голоса смутили меня и заставили немедленно ринуться по направлению к голосовому источнику. Захватив с собой Петю, я выскочил в коридор, пробежав несколько метров по направлению к комнате супругов Семаненковых, я остановился, ибо бежать было дальше решительно некуда. Мафусаила Гоергинишна плотоядна стонала, обхватив трясущимеся руками холодные Васины культи. Вася же сношал нашего божьего одуванчика в какой-то немыслемой позе, лихо поправляя на ходу бескозырку. Петя мигом сообразил, что дело пахнет достойным сексом, и примостился третьим, направив свой заскорузлый хуишко в бездонные недра беззубого гнилого ротового отверстия Георгинишны. Оба хохатали, напевали "яблочко", цитировали скабрезные частушки. Через несколько минут все было кончено, старуха мирно померла с характерным предсмертным глухим криком, что, впрочем, не остановило наших молодчиков - скорее, еще более раззодорило.
-Кошман тиба серба гобун...
-Триха Коуст..
"Бля, как глупо умирать, когда тебя насильничают двое пидарасов в матросских костюмчиках", - только и разобрал я - точно зная что в последний раз.