В Сикким пребываешь извилистой дорогою и прямо в столицу, в Ганток. Ганток шумящий, смердящий колониальным безумием своим, баухаусом местного разлива, кривотой. Несколько центральных улиц на которых все и происходит, как-то; народные гуляния, купля-продажа всяческого дерьма, усиленное питание и толпы бенгальских туристов, замотанных в шерстяные платки от ушей до хвоста. Однако городок оказался способен подарить несколько приятных часов приезжему хазарину посредством прогулочного маршрута наверх, в поднебесную, где прекрасные виды, бутанские монастыри и аудиенция у именитого нигмапинского ринпоче, который уже много лет практически не выходит из медитационного угла, постигая единство махамудры и дзогчена, как пояснили вполне доброжелательные толстые бутанские монахи. Ринпоче был немногословен, точнее - просто молчал, но вид был очень решительный и знаете, такой, в духе ранних пелевинских прогонов. Ну да ладно.

Из Гантока дорога моя была конечно же на север, ибо куда же еще нам всем двигаться как не на север. На далеком сиккимском севере было пустынно. Забытая богом гостиница в небольшой деревеньке. Семья тибетцов. Человек пятнадцать. бегают, суетятся, словно по приказу - синхронно употребляют анти-туберкулезные зеленые таблеточки, смеются. Мамаша, большая, да просто необъятная, цыкает золотыми зубками нежно, балагурит, младшего, голопопого детеныша, сажает мне на руки, убегает куда-то. Папаша, серьезный, в роговых очках, употребляет спиртное в особой комнате, созданной специально для употребления, где бы не беспокоили суетливые домашние.
Следующий выход, двухметровый бенгальский и не тигр, хромает, лет пятидесяти. Представляется - отставной военный. Спрашивает, - откуда? (раз пятнадцать при этом извинившись за назойливость и столь поздние реверансы) Опосля верещит что-то словно коростель заблудшая.

- Да, да что-ты, ух ты, да... А ты ведь из Си-Си-Си-Пи? Да?
- да, я оттуда
- (осторожно)а что лучше Си-Си-Си-Пи или конфедерация?
- Си-Си-Си-Пи
-(радуясь, плюясь искристой жидкостью) Да, я тоже думаю, что Си-Си-Си-Пи лучше. Эта сволочь БОрис Ельчин, ведь всех вас продал, за бесценок, Америке. Раньше был Си-Си-Си-Пи - большой друг Индии, а теперь... эх (обречено махает гривой)
- Да, Неру был большой друг Си-Си-Си-Пи и Индира.
- Горбачев еще был, падонок. Развалил Империю. Мы, Индия, хотим чтобы был Си-Си-Си-Пи! Америка - враг Индии, большой друг Пакистана, они и нас пытаются разсредоточить, но Хинду никогда не продадут свою страну за зеленые сатанинские бумажки.
-Ну да, да.
- У Америки 100 боеголовок, а у нас только 20, но мы сумеем их так направить, ( раскатисто и протяжно) с такой вот, коллибрацией, что никому мало не покажется. И не будет им больше "шанти-шанти"! (качает головой и краснеет).

Далее южный Сикким, городок Намчи, пыль и смог, посреди площади скопление народа, чего-то требуют, этнические индусы, шудра, черные лица, кривые рты, правый марш по-индийски. Рецепт прост, да прямо скажем - примитивен, нечета российским пузанам. Побольше карри, поширше с перцом, но никаких животных производных. Лозунги националистские, милития смешная, с палочками, никто их не разгоняет. Все вроде на месте, кроме Холмогорова с Богородицей. Этнические сиккимцы жмутся по углам. А не быть ли кровопролитию? Я бреду по городу, неспеша, вдыхаю миазмы, плююсь, через сутки я буду на Западе.

На Западе очень даже хорошо. Много хожу, безумие треков этих, спуски-подъёмы, больные колени, злость и мерзкие животные в грязных постелях местных общежитий. Идти приходится по пять-шесть часов в сутки, иначе нельзя. Еда примитивная до блевотной тяги. Извечный прогорклый рис, тушенные овощи, мяса нет вообще. Чанг, местная брага, это что-то невообразимое в деревянной хреновине напоминающий полый пионерский барабан, плавает дрянь зеленого цвета, надо кипяточка подливать иначе густеет. Однако пить надо, иначе холод и дурные мысли не дают заснуть.

Озеро Катчеперри. На горе, у небольшой гомпы, где грязные дети жрут чего-то невообразимое, засовывают отвратительную жижу друг дружке, в гунявость ртов.
Старик Пала, суетливое существо, владелец одиннадцати детей от трех жен. не знаю как предыдущие, но каррентная супружница евойная явно страдает психическим расстройством, часто забывает где она и про что, и голосит дурным голосом, Пала подбегает что-то шепчет ей на сиккимском наречии и подмигивает мне, дескать, не беда. лишь бы не подыхала. Младшее дите его, девочка лет пяти, явно не в себе под стать матушке. Абсолютно дикая, носится кругами, мычит, куски грязи отваливаются, тащит в рот что отняла у куриного семейства степенного. Играет, девочка, так. Берет здоровенную матыгу и фигачит землю-матушку, производит травянные клубни фантастических размеров и рассаживает на них своих замызганных, вечно сопливых, ровесников. По хлопку радивого папаши, существо это монструазное садиться в медитационную позицию и застывает, преисполненная величайшего пафоса. Забредшие треккеры очень довольны и хлопают. Пала тоже весьма доволен. Пала, к моему ужасу, еще и с гордостью повествует как, дескать, служил поваром у Делай-Ламы и объехал пол света, перевирая года, даты, места и все что можно еще переврать. Однако сама деревенька расположившаяся на горном склоне весьма и весьма живописна. Золото полей, мягкая зелень яблочного сада, заснеженные вершины сиккимской Шамбалы и чудесный бриз, игривый снежный лев, превращающий весь этот Палин паноптикум в небытие. Я стою на холме и думаю что-то такое, вечное, кафкианское наверно.