За окном на громадной площади сотни людей простираются. Старухи словно с брейгелевского полотна под тяжестью прожитого швыряют тела свои на холодный асфальт, раз за разом, настырно, с нечеловеческим упорством, днем и ночью. Скуластые лица обрамленные сединой, халаты до земли, пытливые глаза, юношеские глаза у тибетских старух. Молодые тибетцы, рослые. статные горцы, в длинные косы вплетены камни, на камнях знаки. Они гордо несут тела свои, обрамленные замысловатой росписью мешковатых кафтанов на меху, совершая круги, - "кору", вокруг Баркора, тибетского сердца, символа тибетской духовности, чести и независимости. Баркор это царская гомпа Джокханг, там где китайский будда из чистого золота, шианские стражи, тени Сонгцена Гампо, могущественного владыки Тибета. Здесь людно и душно. Рыночные безумства, крики торговок, толпы горцев, приехавших отдать должное столице своей, перестроенной, перепаханной хитроватыми лисичками Хань. На улицах где некогда прогуливался Рерих, где мчалась в ночи карета Делай-Ламы, русская карета, теперь море глянца, власть имперских брендов. Хань повернули колесо истории вспять, да и не истории вовсе, золотое колесо махаянского тантризма. Патала безумно красив. потрясающе величествен. Золотые ступы Делай-Лам, огромные статуи Пемасамбхавы, Ваджрапани, гелукпинских отцов-основателей(куда-же без них), гелукпинская святая троица - Дордже Чанг, Демчок и Ямантака. Дни проходят в бессмысленных блужданиях по узким лхаским переулкам, пахнущих миазмами, солью и чем-то душным, липким и одновременно по детски наивным. Одежды мои облюбовал горный ветер. Плоть моя не принадлежит мне боле ибо какая-то нечеловеческая усталость овладела плотью моей, власть десятков бессмысленных перерождений. Огненный Грааль земли тибетской шумит во мне, не дает спать спокойно, теребит узловатую сущность, претит бытию. я ночую в старой деревенской избе, где-то к северу от Лхасы. Прокуренная комната, дымит что-то согревающее посередине, грязный топчан, на нем я. Полнолуние, шум на улице. Распахивается дверь, телесная масса заполоняет горницу, пьяные, возбужденные, деревенские люди. Тащат что-то на носилках. Труп, наверное, труп. Тело обмотано бечевкой, завернуто в одеяло. Ан, нет, шевелится. Объясняюсь с тенями сиими. Оказывается, роженица, боже ты мой. Несли с гор, бережно, дабы сохранить одну жизнь и предоставить достаточно предпосылок для появления новой. Вот, она, практика современного традиционализма. Черт. Практика современного традиционализма. Ну чем не статья для Шеховцова? Посылаю всех к чертям, роженицу, традиционалисткую пьянь, ухожу в ночь, в холод, там где поют нордические ветры свои сакральные гимны, туда где белое безмолвие и чуть-чуть свободы.
Потом поезда, автобусы, огромный Шакьямуни, высеченный в скале, забавный город Чангду, инфернальный Гольмунд. Я в Китае. Но об этом потом.