Точнее, двумя, ибо всем нам (это — напомню тем, кто принципиально, либо по невнимательности не читает специально обученный FAQ, — моё личное мнение) чертовски повезло, что в 1967 году к «Укрощению строптивой» гениального драматурга Вильяма Шекспира решил обратиться не менее гениальный кинорежиссёр Франко Дзеффирелли. Таким образом, человечество, наиболее прогнившая часть которого позволяет себе зваться прогрессивным, получило неслыханный по щедрости подарок судьбы: вместо одного шедевра у него есть два.

Точнее, вместо четырёх — восемь.

Дальше что-то там про Дзеффирелли, совсем чуть-чуть про «Укрощение строптивой», и тому подобная туфта, в общем, скучно.

Шекспир останется Шекспиром, даже когда обо мне забудут последние дряхлые ЖЖисты, потерявшие вместе с последними зубами последний же склеротический проблеск памяти, а Дзеффирелли всё равно никто не переплюнет по части экранизаций великого англичанина — ни сегодня, ни через три столетия. Возможно, лет через пятьсот и появится равноценный ему киноклассик (если к тому времени выжившие из ума потомки нынешних любителей мыльных покемонов не забудут о Шекспире и о возможности экранизации его произведений), но раньше едва ли.

Джанфранко Корси (таково, по слухам, настоящее имя Франко Дзеффирелли) родился в 1923 году во Флоренции. На факультете архитектуры Академии изящных искусств — я уверена в этом практически так же, как и в том, что Земля вертится, — укрепились корни почти идеальной, геометрической структуры его фильмов. Режиссёр — это стратег, ему жизненно необходимо видеть в своём воображении всю структуру, которую он вылепляет, целиком и без остатка в каждый момент времени создания фильма или спектакля. В этом режиссёр подобен скульптору, художнику и архитектору более, чем любому другому деятелю искусства, и архитектурный факультет, несомненно, стал прекрасным выбором для будущего режиссёра.

Потом Дзеффирелли работал театральным художником, актёром, ассистентом режиссёра, декоратором, костюмером, режиссёром, в том числе и в «Ла Скала»… Я ничего не упустила? Даже если что-то и, это несущественно. Жизнь Дзеффирелли протекала в театре, и театр Дзеффирелли знал так же, как иные домовитые хозяйки знают собственную кладовку.

В 1967 году Дзеффирелли экранизирует сразу две пьесы Шекспира — «Много шума из ничего» и «Укрощение строптивой». Надо сказать, что до это Дзеффирелли многажды обращался к Шекспиру в театре (равно и пожиная лавры, и терпя жестокие провалы). И это видно, видно хотя бы по тому, как уверенно сняты им все шекспировские экранизации: даже первые из них не выглядят ни беспомощно, ни вяло. Вслед за этими двумя фильмами Дзеффирелли поставил потрясших весь мир «Ромео и Джульетту» (1968 г.) и, не сдав Шекспира в архив, сделал большой, почти в двадцать лет перерыв в экранизациях его произведений. Только в 1986 году кинорежиссёр рискнул поставить «Отелло» (хотя эту киноверсию следует рассматривать как обращение более к Верди, нежели к Шекспиру), а через четыре года — «Гамлета». Фактически, это всё, что удалось на данный момент получить кинематографу из творческого сплава Вильяма Шекспира и Франко Дзеффирелли. Пять экранизаций. Точнее, четыре. Всё равно это устрашающе много, если смотреть в корень. А если задуматься над тем, что каждая из упомянутых экранизаций достойна золотой коллекции мирового кинематографа, можно понять, какую гигантскую работу проделал режиссёр.

Говорить о том, что Дзеффирелли сумел подарить жизнь вечную шекспировской классике, от которой у многих сводит в зевоте скулы, я не стану, об этом и без меня сказали уже все, кто только мог. И про новаторство режиссёра — это тоже не слишком-то интересно. Мне бы хотелось отметить безупречный вкус маэстро Дзеффирелли. Когда я смотрю его фильмы, меня не покидает ощущение того, что их снимал человек эпохи Древнего мира или по меньшей мере Возрождения. «Его вкусы слишком интеллектуальны и заумны для Голливуда — и, вместе с тем, слишком простоваты для элиты», — отозвался о нём в одной из статей Брукс Петерс, но я не согласна с Петерсом, а точнее с петерсовским пониманием слова «элита». Не стоит думать, будто нарочитый аскетизм, на отсутствие которого в фильмах и спектаклях Дзеффирелли намекает Петерс, придаёт произведению утончённость. Хороший вкус всегда строго функционален, и оттого в проявлениях хорошего вкуса зачастую проглядывает аскетизм, но нарочитого аскетизма вы в нём не увидите; хороший вкус всего-навсего, повторяю, строго функционален. Если для изящной постановки произведения требуется много золота, шёлка и живости, нельзя рядить актёров в тряпьё, осыпать каменной крошкой и превращать в холодных манекенов.

Мне кажется, многие проблемы нашего мира, в том числе и проблемы творческие, проистекают от излишнего умствования, излишней, как ни странно, чопорности (поскольку чопорность до сих пор является признаком хорошего вкуса), и излишней оглядки на окружающих. Ничего этого у Дзеффирелли нет — ни умствования, ни чопорности, ни оглядки. В его работах я вижу размышление, индивидуальность (которая, если человек являет собою личность, а не амёбу, неизбежно воплощает в себе хороший вкус) и стремление выразить свою мысль.

Очень показательно, что Дзеффирелли обращается именно к классическим произведениям, притом к классике древней, навязшей в зубах, истоптанной и исхоженной вдоль и поперёк всеми, кому было не лень заглянуть в школьный учебник. Нужно обладать либо полным отсутствием ума и способностей, либо немалым мужеством, огромной уверенностью в своих силах и очень ясным умом для того, чтобы с лёгкостью истратить большие деньги на создание экранизации классического произведения.

И вот тут я хочу сказать несколько слов об экранизациях современных. Кстати, я их не смотрела — ни одну, кроме «Ночного дозора». И не собираюсь. Можете забросать меня камнями сразу, потому что, хоть я эти фильмы и не смотрела (и не собираюсь), а мнение всё же имею. И мнение я имею вот на каком основании.

Невозможно создавать хорошие фильмы вдруг и пачками, а именно так поступает современный российский кинематограф. Дзеффирелли посвятил театру девятнадцать лет, прежде чем мир увидел его первую шекспировскую экранизацию, и к этому часу за плечами у него было сорок четыре года жизни. Сорок четыре года, девятнадцать из которых отданы театру и ещё сколько-то там — архитектуре. И «Много шума из ничего» не был первым фильмом Дзеффирелли, ему предшествовали несколько других, в том числе и триумфальная «Богема» (1965 г.). Выводы делать обучены, надеюсь, все: не нужно видеть миллион молекул для того, чтобы знать, как они устроены, достаточно изучить одну. Как устроена та молекула, которая называется нынче «российская экранизация произведения писателя имярек», я, в общем, представляю. Она и в советское-то время оставляла желать, за редким исключением… притом, что в советских фильмах снимался не Хабенский, а Смоктуновский.

Но я, вообще-то, не о российских экранизациях, я о Дзеффирелли.

В октябре прошлого года Дзеффирелли приезжал в Москву с оперой «Аида». Я не видела этой постановки и ничего не могу о ней сказать, а вот мнение News Info весьма лестно, что не удивительно, хотя и весьма же наивно. «Дзеффирелли слишком профессионален для того, чтобы размениваться на мелочи», — утверждает Екатерина Яковлева. Я не могу согласиться с этим. Размен на мелочи — следствие плохого вкуса, а отнюдь не низкой степени профессионализма.

Кстати, снова о вкусе. Моё сугубо беспредельное мнение заключается в том, что способность видеть структуру в целом и свободно ориентироваться в ней есть косвенное указание на хороший вкус создателя. Напротив, тот, кто не понимает мира, им сотворённого, тот, кто не может объяснить, отчего в этом мире на улице X поставлен дом под номером Y и почему фасад этого дома украшен кариатидами, а лакейская ливрея — цветочками, хорошим вкусом не обладает (притом это будет уже даже не косвенное указание на отсутствие хорошего вкуса, а прямое доказательство). Хороший вкус строго функционален. Все финтифлюшки, рюшки, бантики и прочая мишура в хороших произведениях если и присутствуют, то совсем не потому, что так захотелось их создателям, а с какой-то определённой целью, лишь постольку, поскольку маэстро видит структуру во всей её полноте. Плохо понимать сотворяемый самим же собою мир означает быть не творцом его, а рабом, ну а рабство — это само по себе признак плохого вкуса, о чём прекрасно знал ещё Эзоп.

Вот, кстати говоря, графоманы — рабы своих миров. Они их не понимают и очень плохо в них ориентируются.

Но я же не о графоманах, я о Дзеффирелли, да?

Так вот, это человек удивительно сильного духа. Перенеся чертовски неудачную операцию, почти обездвиженный, он снимает фильм о Марии Каллас и, год спустя, заявляет, что никак не мог умереть, потому что должен был снять этот фильм. На мой взгляд, такие вещи достойны восхищения, безотносительно личности того, с кем это происходит, в данном же случае эпизод достоин восхищения вдвойне, ведь мы ведём речь о старике на пороге восьмидесятилетия.

Напомню, что он до сих пор жив. Во всяком случае, был жив в октябре 2005 года, и с тех пор я не видела известий о его смерти. Он жалуется на отсутствие талантов, поскольку полон творческих сил и не может адекватно реализовать их с имеющимся бездарным материалом, но, по-моему, его проблема в другом. Талант — это не главная и даже не обязательная составляющая творца. Куда важнее не путать чопорность с хорошим вкусом, свободу с прихотью и умничанье с умом. Я уверена, что талантов в нашем мире по-прежнему пруд пруди, вот только распоряжаться своими талантами и подчинять их себе нынешняя молодёжь не умеет.

Возможно, ей, молодёжи, действительно не хватает учителей. А возможно, у неё просто нет желания сотворять.

Мне почему-то более вероятным кажется второй вариант ответа.

Но я, вообще-то, не о молодёжи, я как-то всё о Дзеффирелли. 12 февраля ему исполнится восемьдесят три года…