Всё почти то же самое, но теперь по порядку, чуть подробней и на более спокойные мозги. Спойлеры, да.

1. Целью автора семитомника о приключения Гарри Поттера была игра с читателем в роли Гарри Поттера. При этом самого себя автор отождествлял с Дамблдором.

Косвенным образом читатель был поставлен об этом в известность ещё в первой книге, самим фактом аналогии между двумя парами взаимодействующих лиц: с одной стороны, он сам и автор, с другой — Гарри и Дамблдор. Формальности, однако, соблюдены отнюдь не были, и читатель вплоть до седьмой книги с полным основанием мог считать себя независимым от автора лицом.

Начиная с седьмой книги, всё меняется. В первую очередь меняется язык: он странным образом становится «проще», «беднее», «скучнее» (кавычки видим, да? это не мои слова, я сама вот прямо сейчас не возьмусь оценить степень упрощения языка, но если, скажем, сравнить первые главы шестой и седьмой книг, то как минимум интонационные отличия будут налицо: в первом случае эмоциональная окраска авторского текста есть, во втором её либо нет в помине, либо она существенно беднее, и в целом всё весьма уныло, — это, повторяю, только на первый взгляд, не вдаваясь в подробности, потому что подробности вам и без меня расскажут).

Что, собственно, перед нами такое? Перед нами, собственно, приём намеренного упрощения текста. При этом, вспомнив о гибели Дамблдора в шестой книге, мы можем найти и логичную причину такого упрощения: автор как бы отдаляется от читателя, предоставляет его самому себе и перестаёт влиять на выбор интонации.

Точно так же Дамблдор «отдаляется» от Гарри и оставляет его наедине с миром.

Дальше читатель начинает разочаровываться в авторе, Гарри — в Дамблдоре, и по мере развития событий мы подходим к кульминации игры: автор раскрывает карты и говорит о том, что пока Дамблдор манипулировал Гарри, он сам манипулировал читателем.

Здесь же получает объяснение и заявление Ролинг о том, что никто до сих пор не догадался, о чём она пишет и что же именно будет содержаться в книге, хотя разных теорий она прочла довольно много. Правильно, представить себе, что человек, формально пишущий авторскую сказку или роман, ставит пьесу в кукольном театре, действительно довольно трудно. Я лично не встречала такую версию.

Здесь же получают объяснение и более чем странные, ничем не мотивированные смерти персонажей: в рамках логики романа или сказки, действительно, обоснованы смерти только Джеймса и Лили Поттеров, Дамблдора и василиска, но в рамках вышеописанной игры между автором и читателем все наличествующие похороны вполне имеют смысл: автор весьма незатейливо провоцирует реакцию читателя, необходимую, по его мнению, для «перехода» на новый «левел».

Здесь и много чего ещё получает объяснение, вот только копать все эти подробности мне, если честно, западло. И без того дохуя грязищи получается.

2. Семитомник о приключениях Гарри Поттера, таким образом, представляет собою произведение неизвестного нам покамест вида искусства… а может, и не искусства, но это уже вопрос к искусствоведам. Это не роман, не эпопея, не сага, не чётамбишьисчо, и вообще не литература (т.к. литература является только составной частью этой неопознанной фигни). Может, и впрямь психотерапия. Не знаю.

В любом случае это интертекст, поданный под видом того, что, основываясь на своём опыте, готов был принять читатель, — а вот это уже моветон на грани лжи.

Кому-то, повторяю, это может показаться гениальным: типа, о как изящно всех сделала! А я не вижу изящества в подобных «победах». Игрок силён не тузом в рукаве. Тузом в рукаве он всего лишь застрахован от поражения.

3. У меня лично нет никаких претензий к Ролинг, кроме эстетических. Что касается этики, то, во-первых, каждый развлекается в меру своей испорченности задумчивости запущенности настойчивости, а во-вторых, я лично не пострадала, потому что никогда всерьёз этот, с позволения сказать, мега-ЖЖ и не принимала.

Огорчило меня только одно: люди, увлёкшиеся мифологией мира, не уделили должного внимания литературным особенностям книги и в результате прозевали нефиговый булыжник в затылок. Да, детский сад. Да, сами виноваты. Да, зла не хватает. Но я не люблю, когда булыжник летит со спины, и, как выясняется, воспринимаю чужую боль в подобных случаях едва ли не острее собственной, только вот это уже точно моя проблема, а не Ролинг.

Собственно, всё.

Ах, да. Мораль.

Никогда не судите о книге по мифу, который в ней изложен. Постояннаясукабдительность!

Upd. от 23.07.2007.

Дописываю здесь, потому что мне не нравятся вот такие намёки. Нахуй. У меня нет и не было цели ткнуть кого-то во что-то рылом. А кто и когда это всё прочтёт — какая, в сущности, разница? Я давно уже привыкла не получать откликов на свои записки от тех, чьё мнение мне по-настоящему важно, — так не всё ли равно, когда я не получу очередную важную реплику?

Итак, предположим, что ГП — литература, и начнём с начала. В каком жанре написана эта книга (я имею в виду все семь томов, взятые вместе, а не каждый по отдельности)? Фандом очень любит слово «сага» и аккуратно обходит стороной все другие термины, а между тем сага — это не более, чем повествование. Сагой можно назвать хоть эпопею, хоть серию анекдотов — как говорится, на здоровье. Однако в отношении ГП обтекаемый, «политкорректный» термин «сага» меня лично ни в коем случае не устроит. Я хочу знать, что передо мной, — безо всяких там отговорок, вроде «прокрустово ложе терминологии» и прочей демагогической хуйни.

ГП не авторская сказка, потому что сказочный элемент в ней выражен слишком слабо. Собственно, со сказкой мы сталкиваемся только однажды: когда Гарри (а затем Невилл) вынимает из Шляпы меч Гриффиндора (ещё с натяжкой можно отнести сюда же исцеление Гарри слезами феникса, но даже с учётом этого элемента для сказки получается маловато). Остальное вполне укладывается в рамки фантастического или фэнтезийного романа.

Может быть, это род романа? Роман ведь сложный жанр, у него очень размытые границы. Но интуитивно ГП не определяется даже как роман воспитания, потому что воспитания как такового не было, а была дрессировка (см. ниже, о содержании).

Назвать ГП эпопеей не получится: слишком силён акцент на единственном главном герое.

Повесть? Ну ни хрена ж себе повесть, о семи-то томах!

Поэма? Для поэмы у ГП слишком примитивный язык.

Это так же не летопись, несмотря на то, что, действительно, каждому из семи описываемых лет отведён отдельный том. В летописях описываются всё-таки исторические события как они есть (пусть и в субъективном восприятии), а не истории мальчиков на фоне исторических событий.

Агиография? А почему она обрывается так странно: герой во младых летах и добром здравии? И почему такое внимание уделяется делам других персонажей? И снова претензия к стилю: слишком бедный язык, слишком легкомысленно для жития изложена большая часть книги.

Притча? И в чём соль этой притчи? В том, что ребёнок не должен доверять добрым дедушкам, которых считает близкими людьми, а взрослый должен прощать добрых дедушек из числа близких? Простите, а кому в таком случае адресована эта притча? Если взрослому, то при чём тут мораль для ребёнка (притча ведь прагматический жанр; если притчу нельзя использовать, она теряет смысл)? Если ребёнку, то не жестковата ли общая подстилка?

В принципе, перебирать можно очень долго, вплоть до бестиария. Желающие могут заняться этим на досуге, вооружившись литературной энциклопедией, я же предпочту констатировать: жанр ГП не определяется.

Не правда ли, это по меньшей мере удивительно, учитывая, что все возможные жанры так или иначе сложились ещё к началу Нового времени? Предположить ли, что Ролинг гениальным образом создала новый литературный жанр?

Ну что ж, примем как гипотезу и посмотрим, о чём, собственно, эта книга.

Пересказывать содержание было бы нелепо, семь томов как-никак, не комар чихнул. Поэтому я буду рассчитывать на осведомлённость того, кто это читает, и скажу кратко: это история о том, как психически здоровый человек за семь лет заставил одного мальчика убить себя и чужого дяденьку. За каким хреном психически здоровому человеку понадобилось устраивать этот хеппенинг, автор нам не объясняет, потому что всю дорогу психически здоровый человек имел неограниченное количество возможностей убить указанного дяденьку как своими, так и чужими руками, в том числе задолго до рождения мальчика.

Вот примерно так. То есть, проще говоря, «над селом хуйня летала серебристого металла».

Вы верите, что изобретатель этой хуйни открыл новый литературный жанр? Я — нет, потому что указанную хуйню в содержательной части невозможно назвать даже графоманью. Я, повторяю, убеждена, что автор ГП не писал книгу (и почти уверена, что даже не собирался её написать), а утверждался за счёт тех, кто счёл себя читателями.

Тут со мной стрясся очередной эстетический пиздец и я ушла отдыхать. Продолжу, может, позже, а может, и никогда.

Upd.2 от 23.07.2007

Почему жанр так важен?

Потому что жанр определяет систему символов, которую использует автор в работе над сочинением. Надеюсь, никому не надо объяснять, что слова, устойчивые выражения, строй предложений, композиция, образы, да даже и фабула (если она есть) — это всё суть символы? Так вот, это всё суть символы. И трактовку этих символов во многом определяет жанр произведения.

Семантика выражения «добро» в детской сказке и во «взрослом» романе-эпопее может разниться так же категорически, как «чёрное» и «белое». Это просто пример, не более, но этот пример как нельзя лучше объясняет, что для того, чтобы понять авторскую мысль, мы должны понимать, в каком жанре работал автор.

Как правило, жанр определяется читателем интуитивно с первых же страниц книги (это — волшебная сказка, а вот это — приключенческий роман, к примеру). В этом случае читатель с первых же страниц книги начинает понимать автора если не до конца, то, во всяком случае, в ключевых моментах. Реже жанр становится ясен в самом конце — тогда у читателя семантическая мозаика складывается не по мере прочтения, а в результате осмысления уже прочитанного. В спорных случаях речь может идти о смежных жанрах (скажем, сказка и новелла или притча и сказка) — это нормально, это повод для полемики и уточнения одновременно как жанровых, так и авторских особенностей текста. Очень часто можно наблюдать, как одно и то же произведение принадлежит сразу к нескольким жанрам (авторская сказка, рассказ, притча или роман, эпопея, поэма) — опять же не вопрос, это означает, что автор сумел удовлетворить требованиям сразу нескольких жанров.

Но есть жанры, которые не совместимы по определению. В частности, по определению не совместимы детская авторская сказка и роман в духе писателей-экзистенционалистов. Как вам, к примеру, сартровская «Тошнота» в качестве «Золотого ключика»? Вот примерно это и называется несовместимостью по определению.

Смешение несовместимых по определению жанров можно считать разновидностью литературной эклектики, которая указывает на отсутствие стержня произведения или, если угодно, на отсутствие системы координат, которая вручается читателю всяким добросовестным автором.

Можно воскликнуть: «Ай-ай, бедный читатель! Вот уж трагедия: не выдали систему координат! А пусть он учиться обходиться без системы координат!» Это глупая позиция, потому что всякая книга пишется для того, чтобы сообщить адресату некую информацию. Если адресат не может и ни в коем случае не сможет прочесть эту информацию, потому что авторская система символов априори непостижима, ничего умного и даже просто забавного в этом нет, потому что в этом случае пропадает даже и сам смысл отправки сообщения.

Теперь давайте посмотрим, в каких жанрах выполнены книги Ролинг о Гарри Поттере — по отдельности (выше я пыталась определить жанр саги в целом, мне это не удалось, поэтому я перехожу к жанру каждой отдельной книги).

Первая книга — это авторская волшебно-бытовая сказка. Мальчик попадает в неведомый мир, приступает к его исследованию, получает, как положено, друзей, врагов и проводников, суёт свой нос куда не надо, встречается с главным гадом, сражается с ним и выходит из этого сражения победителем. Нормально, честная авторская сказка. Читатель-ребёнок сопереживает главному герою и его друзьям, читатель-взрослый радуется авторским находкам — плохому хорошему учителю и хорошему мудрому директору, и в целом все довольны и захвачены феерическим миром волшебников. Прекрасная авторская сказка, да. Аванс на вторую книгу выдаётся безоговорочно.

Вторая книга — это, вроде бы, на первый взгляд, тоже авторская волшебно-бытовая сказка, даже ещё более волшебная, чем первая, потому что именно здесь мы находим единственный бесспорно волшебный (т.е. абсолютно сверхъестественный) элемент саги — только настоящий граффиндорец может получить от Шляпы меч Годрика. Но здесь же впервые появляются и элементы социального романа, который нередко становится основой эпопеи: нам рассказывают о том, что есть жизнь вне пределов Хогвартса и Диагон-Элли (новый кроссовер? Извините, вырвалось). Мы видим изнанку мира, а изнанка мира — это уже элемент реализма. В то же время поиск, присущий всякой волшебной сказке, начинает отчётливо попахивать детективным романом. Появляется лёгкий когнитивный диссонанс, но пока ещё автор остаётся в своём праве: можно, можно при очень большом желании совместить волшебно-бытовую сказку и социально-детективный роман. Если есть цементирующий элемент — мораль. (Да, набор символов, которыми сможет располагать при этом автор, получится урезанным едва ли не до полной кастрации, но эти символы всё же есть.) Мораль нам в конце предъявляют, и, несмотря на то, что эта книга закономерно оказывается гораздо скучнее предыдущей, автору всё ещё можно верить авансом: он пока ещё честен.

Здесь я заранее сделаю лирическое отступление: я намеренно обхожу вниманием вопрос о качестве морали. Она может быть кривой, двойной, липовой и вообще гнилой со всех сторон. Но нам важно только одно: есть она или её нет. Носителем морали в книге является Дамблдор. Он может казаться нам манипулятором, слабоумным, вообще кем угодно, но до тех пор, пока нам открытым текстом не предъявлены противоречия между его словами и поступками, мы не имеем права упрекать автора в нечестности. В незрелости — да, можем, но не в нечестности. Опыт у каждого свой, каждый осмысляет его в меру своих возможностей.

Засим продолжим.

Третья книга — переломная в саге. С этой книги начался восторг формально взрослой читательской аудитории, но с этой же книги начинается и жульничество. От сказки не остаётся и следа. Перед нами разновидность детективного романа из жизни школьников с зачатками эпопеи. Роман этот отягчён семейным преданием — очень спекулятивная тема, на которую повелась добрая половина фандома. Вот тут у меня впервые, что называется, тренькнуло: а король-то, в сущности, голый… Тем не менее, цементирующий элемент, то есть мораль, остаётся и здесь. Можно плакать и колоться или не плакать и не колоться, но пока ещё нельзя не признавать, что Ролинг — автор литературного произведения.

Четвёртая книга в жанровом отношении несамостоятельна и является либо продолжением предыдущей, либо началом следующей. Отсюда — потеря интереса многих читателей, не без удовольствия проглотивших первых две книги и с подозрением отнесшихся к третьей. Таких, на самом деле, много. Гораздо больше, чем думает фандом. Фандом, я думаю, спасло воскрешение Тиомнава-Тиомнава Лорда и знаменитое «Помните Седрика Диггори!» — здесь цемент настолько прочен, что аж мороз по коже.

Пятая книга — это семейно-социальный роман, в нём продолжаются темы, едва затронутые во второй и третьей книгах. С пятой же книги наблюдается активная утечка фандомных «канонистов» в АУ, поскольку именно здесь становится очень хорошо заметно, насколько Ролинг, стараясь усидеть на двух стульях сразу, угождая и детям, и взрослым, не справляется ни с той, ни с другой частью аудитории. Что касается «детской» половины, то детям в большинстве это попросту скучно: действия почти никакого. Претензии же «взрослых» прежде всего относятся к изображению мира и деятельности противостоящих друг другу организаций — Министерства, Ордена и Смертожоров. Более или менее реалистично в этом смысле показаны только Амбридж и Дамблдор. Смерть Сириуса — очень сложного для проработки персонажа (его образ мог бы стать самым интересным образом книги, если бы автор с ним справился, но автор не справился и, что называется, слил, а вот читатели, мгновенно разглядев бриллиант под грудой кирпичей, возмутились едва ли не строем) поставила точку в моём личном отношении к Ролниг. Не потому, что мне нравился Сириус, а потому что вот такой бездарный слив означает только одно: автор не владеет текстом, а возможно, даже не собирается им овладевать. Сейчас, после выхода седьмой книги, ценность Сириуса и его воистину безграничные возможности в создании как текста, так и контекста заметны особенно остро. Достаточно на секунду представить себе, насколько усложнилось бы вся сага, помилуй Ролинг Сириуса. Но цемент крепчает — читатель прощает.

Шестая книга оказывается не началом седьмой, а продолжением пятой. Всё тот же семейно-социальный роман, ещё более далёкий от сказки, чем все предыдущие книги. Однако здесь мы при внимательном прочтении наблюдаем удивительную трансформацию: начинает шататься фундамент. Да-да, тот самый цементирующий слой, та самая мораль, которая помогала хавать этот кактус даже самой скептически настроенной части фандома. Да, я, естественно, имею в виду отношение Дамблдора к маленькому Тому Риддлу. Здесь автор открыто расписывается в том, что Дамблдор далеко не такой белый и пушистый, как, вообще, следовало бы. До этого мы могли лишь стоить догадки на основе имеющейся у нас информации, а вот теперь — нате! — получили подтверждение самым неприятным из них. Но читатель проглатывает это, потому что, во-первых, «один раз не пидорас» (каждый делает ошибки, главное — стремление их исправить… и ещё, желательно, в процессе исправления не налепить куда более неприятных), а во-вторых, Дамблдор гибнет очень и очень достойно. Гибнет всю шестую книгу, проявляя при этом редкое для смертника хладнокровие, выдержку и стремление к цели, дожить до которой ему заведомо не удастся. Это достойно уважения, это есть мораль само по себе. Мы проглатываем отсутствие цемента, довольствуясь сваями.

А вот в седьмой книге — вместе с «разоблачением» Дамблдора — вылетели последние подпорки. И — что не менее важно [тут было про Люпина, но, во-первых, в кривой, как бумеранг, формулировке, а во-вторых, это настолько отдельная тема, что о ней надо либо говорить отдельно и много, либо не говорить совсем]. Фактически, перед нами роман-катастрофа, если понимать слово «катастрофа» в значении «человеческая трагедия».

Таким образом, ГП представляет собой сборник, составленный из произведений не совместимых друг с другом жанров, что означает отсутствие в этом сборнике единой системы символов. Что хотел сказать автор сборника, понять невозможно по определению.

Вот я и говорю: хотел сказать, что «он крут, а все перед ним — сынки».

И это не авторская честность, отнюдь. Авторская честность призывает прежде всего снабдить читателя корректной системой символов — а седьмая книга уничтожает последнее, что ещё оставалось от цельной конструкции. Это не честность, а именно плевок в лицо читателю, злорадная насмешка над его физической слабостью, потому что читатель физически не способен ориентироваться в противоречивой системе символов. Он, повторяю, ребёнок, единственным проводником которого по вымышленному миру остаётся автор.

Так, тут я, пожалуй, снова побегу к тазику…

Upd. от 29.07.2007

Теперь уже о мире последнего тома, каким он передо мной предстал: о «тёмных» и «светлых», о морали «светлых», о персонажах и т.п. — словом, моя исключительная имха, которую можно смело не принимать во внимание и даже вообще не читать. О литературе тут больше не будет.

I

«They moved Voldemort’s body and laid it in a chamber off the Hall, away form the bodies of Fred, Tonks, Lupin, Colin Creevey, and fifty others who had died fighting him».

Мораль: дети, признавать врага равным — это не наш метод. Это только Волдеморт мог сказать Невиллу: «You show spirit and bravery». Зайчикам из числа «светлых» даже в голову не пришло отдать врагу последние почести. А про Беллу, по ходу, вообще забыли. Действительно, кого интересует какая-то «bitch», а тем более её тело?

Впрочем, я рада за Беллу: она не увидела ни поражения того, кому была верна до последнего вздоха, ни вакханалии на костях погибших.

II

Тут кто-то, не то в дайрях, не то в ЖЖ, писал, что, мол, в этой войне победил Волдеморт, потому что всё осталось как и было, потому что противостояние факультетов никуда не делось, и бла-бла-бла. Так вот, думается мне, что эта версия несостоятельна, а выдвинувший её человек очень невнимательно читал. Потому что Волдеморт — это последнее существо, желавшее разделения Хогвартса на факультеты: «There will be no more Sorting at Hogwarts School… There will be no more Houses» — это ведь не Дамблдор говорит и уж тем более не Гарри и не отважный Невилл.

Так что Волдеморт в этой войне не победил. В этой войне победил мертвец Дамблдор, старый извращенец, который даже на пороге смерти не смог признать за Слизерином и его факультетом никаких достоинств. Вспомните: стоило Снейпу проявить себя, с точки зрения Дамблдора, хорошо — и Дамблдор тут же усомнился в чём? Правильно, в решении Распределяющей Шляпы: «I sometimes think we Sort too soon…»

Та-а-азик!!!

III

Фактически, чем дальше, тем всё больше я начинаю проникаться симпатией к Волдеморде и его банде. Во-первых, целью Волдеморды было не бессмертие, как можно подумать, слушая Дамблдора (а я лично Дамблдора после того, как он в 35 главе нюни распустил, слушать не собираюсь). Если бы дело было только в бессмертии, Волдеморда удовлетворился бы хоркруксами и жил себе спокойно где-нибудь на окраине магического мира.

И дело даже не во власти, потому что ради получения власти не надо тратить столько сил на поиск и уничтожение Гарьки, достаточно загнать его всё на ту же окраину мира. (К слову, вот уж кто рвался ко власти, вопреки всей своей сопливой демагогии из 35 главы, так это Дамблдор. «Master of death» — это его слова, и повторяет он их вполне ритмично для того, чтобы мы их запомнили. А его заявка: «I had learned that I was not to be trusted with power» звучит как банальное лицемерное враньё. Или кто-то ещё сомневается, что магическим миром управляют из Хогвартса? Если сомневается, пусть вспомнит полный список регалий Дамблдора — хотя бы тот, что перечислен в первой книге.)

Но мы о Волде. Итак, цель его не бессмертие и не власть, а продвижении собственной воли посредством бессмертия и власти — разница, видите ли, огромна. Для Дамблдора власть — цель. На посту, как он деликатно выразился, «safer at Hogwarts» он воспитал целую плеяду марионеток, готовых по слову своего кукловода расстаться с жизнью. Однако воли Дамблдора мы в действительности не видим. Стремление к победе над Волдой за отмаз, что называется, не катит, потому что негативно («против») формулируются только тактические цели. Что касается целей стратегических, то мы о них не слышим ни разу: если Дамблдор и выступал за что-то, то это «что-то» никогда не простиралось за рамки абстрактного «добра». В этом смысле он мне напоминает нынешних националистов, которые всегда против «чурок» и за абстрактное благо нации, но никогда не могут сказать, в чём это благо заключается, кроме как в отсутствии «чурок».

А вот Волди вполне имеет позитивную («за») цель (пусть эта цель кому-то и не нравится) — структурирование мира определённым конкретным образом. «Конкретным» — ключевое. Это именно то, чего нет у абстрактного «добра» Дамблдора.

Да, Волди хочет поставить магглов на службу магам. И что тут такого? Или вы всерьёз считаете, что мы живём в бесклассовом обществе, где все равны де-факто? Ну, поезжайте в деревню, посмотрите на это бесклассовое общество. Посмотрите на дачи, которые понастроены на посевных площадях, посмотрите на то, как нувориши забирают воду из скважин прямо на своей территории, а крестьяне, которые живут у нуворишей за забором, ходят по воду на родник, который, во-первых, под горой, а во-вторых, довольно далеко от дома. Я, например, была бы не против, а только за привести закон в соответствие с этим реалиями — это будет гораздо честнее, чем нынешнее лицемерие, и уж во всяком случае это будет гораздо менее хаотично. Давайте так и пропишем в законе: забирать воду с глубины стратегического запаса имеют право только самые равные, а если кто другой заберёт, получит по башке.

Собственно, Волди хотел всего лишь привести магическое законодательство в соответствие с реалиями магического мира. Во всяком случае, я не вижу, чем использование маггла «светлыми магами» в начале 4 тома (финал Кубка по квиддичу) отличается от дискриминации.

Буэ-э…

Upd. 2 от 29.07.2007

I

А вот, кстати, о любви. Что-то я, сколько ни пыталась разглядеть, а всё ж не разглядела, в каком месте Волдеморда лишён этой аццкого мегарулеза. Послушать Дамблдора и Гарри, так он только и делает, что лишается. А если посмотреть не на слова, а на поступки?

Вот мизансцена: Волдеморт один против трёх противников, два из которых — учителя Хогвартса (МакГонагалл и Слагхорн), а ещё один — целый Кингсли, о котором нам известно, что он круче варёного яйтса, поскольку именно ему доверили охранять тушку премьер-министра. В это время Беллатрикс, на которую набросилась орда из трёх школьников, неаккуратно привлекает к себе внимание Молли Уизли. Молли обзывает Беллу сучкой и через короткое время убивает. И что делает Волди, который типа не умеет любить?

«Harry… saw McGonagall, Kingsley and Slughorn blasted backward, flailing and writhing through the air, as Voldemort's fury at the fall of his last, best leutenant exploded with the force of a bomb, Voldemort raised his wand and directed it at Molly Weasley».

Да-да, он так сокрушался об утрате «his last, best leutenant», что своих противников даже поубивать забыл, прежде чем на Молли бросаться. Вот это, я понимаю, чувство локтя! Очень убедительно, особенно на фоне категорического отсутствия Рудольфа, законного мужа Беллы.

Но это ж ведь ещё не всё. Белла, если вы не забыли, погибает именно за обожаемого лорда: «she spoke as if to a lover», — говорит нам аффтар в начале 36 главы. Это тот эпизод, в котором Белла бросается на помощь поражённому собственным заклятием Волдеморту и шепчет: «My Lord... my Lord...» Да и прочие эпизоды с её участием свидетельствуют о том, что ею движет страстная, до потери рассудка влюблённость. Она так трогательно бережёт время, силы и нервы своего господина, так предана ему, что невольно задаёшься вопросом: а что, магия любви, защищающая ото всех авад, распространяется только на «светлых» волшебников?

Ведь если Белла отдала жизнь за своего возлюбленного, значит, с возлюбленным должно произойти ровно то же, что и с Гарри. Значит, никакая авада (в том числе и собственная) Волдеморде не страшна. (И говорит тогда Волдеморда Гарьке: «И что, мы, двое бессмертных, так и будем биться друг с другом до скончания веков?» Извините, вырвалось.)

II

Насчёт владельца палочки. Законный владелец Старшей палки, что бы там Ролинг ни говорила, не Гарька, а тот, кто захватил в плен Гарьку сотоварищи, то есть Фенрир. Хотя, конечно, Фенрир у нас «тёмный» и к тому же неполноценный, так что правила на него, вестимо, не распространяются. Ибо нехер. Не хватало ещё всяких оборотней за людей держать.

Немедленный upd. Нет, гоню, Фенрир зохавал захватил трио раньше, чем Гарька поимел Драко. Значит, всё ещё смешнее: законный владелец Старшей палки — сам Волдеморт, поскольку он замочил Гарьку в 34 главе, и не важно, что Гарька сам ему сдался. Дамблдор, если так рассудить, тоже сам сдался Драко.

Офигительная аффтарская честность, я фся прямо в ик-стазе.

Бляпиздец, как же гнусно-то…

Upd. от 07.08.2007

Читаю «Графиню де Монсоро» (казалось бы, при чём тут Ролинг?). Изд-во ЭКСМО, 2007.

Стр. 109: «В камзоле зеленого сукна, сплошь покрытом серебряными галунами, опоясанный серебряной перевязью, на которой был вышит щит с королевским гербом…» — нет, слизеринцев в свите короля не было, это всего лишь описание костюма графа де Монсоро.

Стр. 129: «…я…. единственная наследница одной из благороднейших и древнейших фамилий…» — опять же Блэки и рядом не стояли, речь идёт о нашей старой знакомой, Диане де Меридор.

Стр. 130: «…особенно свыклась со мной одна лань, моя любимица, моя фаворитка…» Фикрайтеры, молчать! Это не Лили, а Дафна, хотя запутаться в их судьбах — раз плюнуть.

Читаю дальше, ага…