РУССКОЕ – ЗНАЧИТ АНТИСОВЕТСКОЕ
(Памяти Александра Исаевича Солженицына)

Разумом я понимал, что этот день рано или поздно наступит. День, когда мы перестанем быть современниками великого русского классика. И вот этот день наступил – именно в августе, в месяце плохих новостей.

Александр Солженицын умер.

Масштаб этой личности и ее значение настолько велики, что охватить их в небольшом тесте на злобу дня невозможно. Сразу можно сказать, что Солженицын – это феномен не только и не столько литературный, сколько явление русского национального духа. Солженицын – это русское достоинство, просиявшее в кошмаре ХХ века. Он громогласно, на весь мир заявил о взаимной непримиримости русского и советского, выступив против коммунизма именно как русский человек, плоть от плоти своего порабощенного народа. Солженицын выразил антисоветизм не городской, интеллигентский, а глубинный, народный антисоветизм, столь присущий лучшей, коренной части русских. Солженицын засвидетельствовал, что русский народ – это народ-антисоветчик, опрокинув всевозможные «совпатриотические» и «национал-большевистские» спекуляции, рожденные в кабинетах ЦК и редакций столичных толстых журналов.

Трудно представить нашу ситуацию, если бы не был написан «Архипелаг ГУЛАГ» - непревзойденный художественный, исторический и публицистический срез советчины. Можно смело утверждать, что не будь «Архипелага» - и мы бы почти ничего о советчине не знали. А значит, мы бы из нее и не вылезли никогда. Мы ничего не знали бы о миллионах замученных и о рабовладельческой природе совка. И если сегодня совок вынужден быть «ползучим», вынужден прибегать к мимикрии и время от времени скрывать свое чекистское мурло, то это во многом благодаря испепеляющей правде «Архипелага», которую уже никто не в состоянии упразднить.

Главное значение «Архипелага ГУЛАГ» в том, что это приговор совку, вынесенный от имени русского народа. Книга в высшей степени народная, причем по ряду параметров до сих пор не осмысленная. В частности, именно Солженицын первым поднял тему РОА, Локотской республики и вообще великой массы наших соотечественников, боровшихся с большевизмом в союзе с Германией и ставших в итоге «додаточной жертвой на неостывший жертвенник 1917 года». За это писательское и гражданское бесстрашие низкий поклон Александру Исаевичу! Не убоялся он в глазах «советской общественности» и западной левоты прослыть воспевателем «гитлеровских пособников» («литературный власовец» - так клеймила Солженицына советская журналистика). Напомню некоторые абзацы, теперь уже бессмертные.

«Что русские против нас вправду есть и что они бьются круче всяких эсэсовцев, мы отведали вскоре. В июле 1943 под Орлом взвод русских в немецкой форме защищал, например, Собакинские выселки. Они бились с таким отчаянием, будто они эти выселки построили сами. Одного загнали в погреб, к нему туда бросали ручные гранаты, он замолкал; но едва совались спуститься – он снова сек автоматом. Лишь когда ухнули туда противотанковую гранату, узнали: еще в погребе у него была яма, и в ней он перепрятывался от разрыва противопехотных гранат. Надо представить себе степень оглушенности, контузии и безнадежности, в которой он продолжал сражаться».

«Им не оставлено было выбора. Им нельзя было драться иначе. Им не отставлено было выбора биться как-нибудь побережливее к себе. Если один «чистый» плен уже признавался у нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял оружие врага? Поведение этих людей с нашей пропагандной топорностью объяснялось: 1) предательством (биологическим? текущим в крови?) и 2) трусостью. Вот уж только не трусостью! Трус ищет, где есть поблажка, снисхождение. А во “власовские” отряды вермахта их могла привести только крайность, запредельное отчаяние, невозможность дальше тянуть под большевистским режимом да презрение к собственной сохранности. Ибо знали они: здесь не мелькнет ни полоски пощады! В нашем плену их расстреливали, едва только слышали первое разборчивое русское слово изо рта. (Одну группу под Бобруйском, шедшую в плен, я успел остановить, предупредить – и чтоб они переоделись в крестьянское, разбежались по деревням примаками). В русском плену, так же как и в немецком, хуже всего приходилось русским.

Эта война вообще нам открыла, что хуже всего на земле быть русским.

Я со стыдом вспоминаю, как при освоении (то есть, разграбе) бобруйского котла я шел по шоссе среди разбитых и поваленных немецких автомашин, рассыпанной трофейной роскоши, - и из низинки, где погрязли утопленные повозки и машины, потерянно бродили немецкие битюги и дымились костры из трофеев же, услышал вопль о помощи: “Господин капитан! Господин капитан!” Это чисто по-русски кричал мне о защите пеший в немецких брюках, выше пояса нагой, уже весь искровавленный – на лице, груди, плечах, спине, - а сержант-особист, сидя на лошади, погонял его перед собою кнутом и наседанием лошади. Он полосовал его по голому телу кнутом, не давая оборачиваться, не давая звать на помощь, гнал его и бил, вызывая из кожи новые красные ссадины…

Эта картина навсегда передо мною осталась. Это ведь – почти символ Архипелага, его на обложку книги можно помещать.

И все это они предчувствовали, предзнали – а нашивали-таки на левый рукав немецкого мундира щит с андреевским полем и буквами РОА».

Нельзя не упомянуть последнее масштабное творение Солженицына – книгу «Двести лет вместе», посвященную проблеме русско-еврейских отношений (2001-2002 гг.) Невозможно ее подробно разбирать здесь, скажу лишь, что и в этой своей работе Солженицын остался мужественным русским мыслителем, не боящимся поднимать самые сложные и рискованные темы. На мой взгляд, особенно интересны главы, посвященные истории еврейства в советский период, вызвавшие обвинения писателя в «ксенофобии» и даже «антисемитизме» (подобные обвинения звучали и ранее, после первых публикаций «Архипелага ГУЛАГ»). Эти страницы позволяют по-новому увидеть характер «великой отечественной войны», ее движущие силы и скрытые смыслы.

Цитирую: «Вот в декабре 1941, после отбития немцев от Москвы, московское радио – не по-русски, конечно, а “на польском языке”, а “на следующий день пять раз по-немецки – сравнивало удачное русское наступление с чудом Маккавеев” и твердило немцам, что “как раз в ханукальную неделю” истреблена 134-я нюрнбергская дивизия немцев, названная по городу, “в котором возникло расовое законодательство”».

И еще: «…Илье Эренбургу, еще и другим, например журналисту Кригеру, дано было “добро” сквозь всю войну поддерживать и распалять ненависть к немцам – не без упоминания жгучей и выстраданной ими еврейской темы, но и без специальной акцентировки ее. Эренбург отгремел главным трубадуром всей той войны, утверждая, что “немец по природе своей зверь”, призывая “не щадить даже неродившихся фашистов” (то есть так понять: убивать беременных немок), и лишь в самом конце был осажен, когда война уже прокатилась по территории Германии и стало ясно, что армия слишком хорошо усвоила пропаганду безудержной мести всем немцам подряд».

Наконец, необходимо отметить, что Солженицын чуть ли не первым разделил не только русское и советское, но и русское и имперское, став в какой-то мере одним из предтеч национал-демократии. Именно Солженицын впервые призвал русских отрешиться от морока всевозможных «всемирно-исторических» миссий (будь то «Третий Рим» или «третий интернационал») и сосредоточиться на своих насущных национальных проблемах. Именно Солженицын впервые сформулировал, что русские – это не имперский народ-поработитель, а один из народов, порабощенных империей, более того: возможно, самый порабощенный. Конечно, во многом национализм Солженицына остался «ветхим»: Александр Исаевич так и не разобрался в украинском вопросе; в огромной мере мировоззрение писателя определялось православием – впрочем, в советские времена, когда формировались взгляды Солженицына, оно многими рассматривалось как духовный плацдарм противостояния системе. Однако уже тогда Солженицын выступал с резкой критикой патриархийных «иерочекистов». Как бы то ни было, нельзя забывать, что Солженицын – дитя своего времени, смогшее преодолеть его чудовищное «притяжение»; он советский, ставший русским – и это ясно говорит о личности гениального калибра.

Когда-то советская власть хотела воздвигнуть памятник Максиму Горькому – в том месте, где сливаются Ока и Волга, на высоком берегу, среди вольных просторов. Теперь я знаю: придет время, и в Республике Залесская Русь на этом месте будет стоять памятник Александру Солженицыну. Ведь во многом благодаря «Исаичу» русский народ не превратился в скопище совковых ублюдков. Это стоит памятника в силовой точке родной земли.

В заключение вновь процитирую Солженицына – ибо великого писателя лучше всего помянуть его великим текстом.

«В одном селе Рязанской области 3 июля 1941 собрались мужики близ кузни и слушали по репродуктору речь Сталина. И как только доселе железный и такой неумолимый к русским крестьянским слезам сблажил растерянный и полуплачущий батька: «Братья и сестры!», - один мужик ответил черной бумажной глотке:

- А-а-а, б…дь, а вот не хотел? – и показал репродуктору излюбленный русский жест, когда секут руку по локоть и ею покачивают.

И зароготали мужики.

Если бы по всем селам, да всех очевидцев опросить, - десять тысяч мы таких бы случаев узнали, еще и похлеще».

Вот этот «излюбленный русский жест» мы демонстрируем сегодня российскому неосовку с его «великой победой», имперским патриотизмом, телевизионными эренбургами, Московской патриархией и Газпромом. Это жест нашего языческого салюта над могилой великого старца.