Из цикла "Смерть в Италии" (2005)

Фото Сергея Наумова

ЕРЕТИК

Завалились в Московии своды –
Вот наука твоя, татарва.
Я в Европе. Дышу на свободе.
Тут уже зеленеет трава.

Тут уже зачернели запашки
В золотящейся дымке полей.
И белеют, гляди-ка, ромашки
Средь горячих нерусских камней.

А у нас – непроглядные ночи
И зимы нескончаемый бред…
Где же ты, удивительный зодчий –
Очи смелые, красный берет?

На конях, дерзновенных, как черти,
На чумных венецейских ладьях
Все ищу тебя, Феоравенти,
Я – приказа посольского дьяк.

Я ночую, укрывшись хламидой,
У корней итальянской сосны.
Мне в лицо нашептали планиды
Звездочтенья запретные сны.

И однажды на улочках узких,
Настигая планиду свою,
Я вдохнул полноценно, по-русски
Ядовитого дыма змею.

И, под дождиком мелким плутая
Среди двух итальянских берез,
Как во сне, до мельчайшей детали
Знаю все, знаю все наперед.

Поклонясь божеству Аполлону,
Пронизав оболочку вещей,
Я найду тебя ночью в Болонье,
Возле башни с часами твоей.

Сдвинем кубки и, выпивши залпом,
Мы с тобой заключим договор.
И вдвоем полетим через Альпы
В пожирающий белый простор…

Вороные, крылатые кони –
Глаз лукавый и буйная стать –
Им не выжить в московском загоне,
И обратно уже не сбежать.

Что потом? Откупоривай, фрязин,
Наливай полнолуньем зрачок.
Твой товарищ в разбойном приказе.
Завтра ехать ему на толчок.

Будет рядом толпиться отчизна,
Лузгать семечки, жадно смотреть…
Я сгорю на костре византизма,
В золотую посаженный клеть.

И закаркает стая воронья,
И запляшет на черных костях…
А тебя в заревую Болонью
Унесет лебединый косяк.

                                  
ХОЛОП

Еще вчера ты был колодником,
Придатком тяжкого весла.
И вот в глазах твоих, Болотников,
Венецианская весна.

Роятся солнечные зайчики
В зеленой гнилостной воде.
Ты прокатись, Иван Исаевич,
На черной лаковой ладье.

Все впереди: поддержка Запада,
Мятеж, ревущая толпа,
Набат, поход, Москва невзятая
И разливанная Упа.

Ты приглядись: меж занавесками
Сверкнул лазоревый зрачок –
Венеция антисоветская
Тебя вербует, дурачок.

И что-то шепчет с придыханием,
Лагуны выгнувши простор. 
И ветер воли и дерзания
Рубаху русскую распер.

Шепчи, судьба. Слюна соленая
Кропит, Иван, твои уста.
Припомнил ты глаза зеленые
В тени ракитова куста,

Тот пресноводный взгляд русалочий,
В сырой бросающий озноб…
Летит, летит каналом солнечным
Ладья, похожая на гроб.

Вплывает в щели затененные,
В мирки болота и беды,
Где гладит цоколи зеленые
Покой болезненной воды.

Где отражений извивается
Тысячелетний темный змей.
И где глухие двери скалятся
Личиной фавнов и зверей. 

Все уже путь. Фасады сходятся.
Вода окрашена в закат.
Судьба Иванова – два полюса:
Турецкий кнут и русский кат.

Канал  во тьме дрожит и светится,
Похож на красную тропу.
Как камень тащишь ты, Венеция,
В слепую тульскую Упу.

Не быть Ивану императором,
Народ не жаловать ему.
И не помогут львы крылатые,
Кружа в разрывах и дыму.

Они парят кругами плавными
Над темной русской глубиной,
В которой ты, повитый травами,
Обрел свободу и покой.

                                  
СМЕРТЬ В ИТАЛИИ

Он слышал: с улицы доносятся
Обрывки говора и смеха.
«Пусть лучше сердце остановится,
Но мне из Рима не уехать».

Так думал он. Рубаха потная
К холодной плоти прилипала.
Но сердце, подлое, работало,
Его на родину толкало.

А он душой цеплялся истово
За Рим, за жалюзи, за небо,
И удивлялся, как бы издали,
Своей живучести нелепой.

И – коротнула сущность тонкая,
И – изошла из плоти потной.
А плоть с баулами, с котомками
Пошла впотьмах к аэропорту.

Пошла – сутулая и бледная,
Все оступаясь неуклюже,
Как будто в области запретные –
В непроницаемые лужи.

А он привстал – прозрачный, ветреный,
Неуловимый и незримый.
И с ним остался Рим немереный,
Как он навек остался с Римом.

Ему в удел - земля зеленая,
Зенита синь и вольный Форум.
А тело в кресло самолетное
Садилось, пахло хлороформом,  

Летело, глядя в тучи серые,
Жевало судорожно пищу.
А он струил рукою смелою
На мрамор красное винище,

Дышал размеренно и счастливо,
Как в жизни раньше не дышалось…
А тело – тело безучастное
На плоскость белую снижалось.

А после, синее от холода,
Ступало по снегу нетвердо.
А он с холма на крыши Города
Смотрел, сияющий и мертвый,

Живой, как эти ветры веснами,
Как луч, как испаренья крови…
А боги – русые и рослые –
Стояли около и вровень.

А тело водку виноградную
На кухне плюхало по кружкам,
И тасовало фотографии
С механистичностью Петрушки.

Стихи Алексея Широпаева. Ссылка обязательна.