И ещё о Мицголе — последнее в этот вечер. В отношение его постепенно утихшего рвения изъясняться на старорусском — с использованием соответствующей орфографии, конечно, которое нынче выродилось у него в своеобразно высказываемое слово “нет”, мне очень хочется процитировать своего любимого Доде, да-да, того самого “Тартарена из Тараскона”. Там, практически, всё в тему. Даже последняя строка.

У могучего тарасконского племени страсть к охоте сочетается с другой
страстью - к романсам. Городок, кажется, небольшой, а романсы распевают в
количестве просто невероятном. Всякого рода сентиментальный хлам всюду у
нас давно пожелтел, покоясь в старых-престарых папках, зато в Тарасконе он
вечно молод и вечно свеж. Все, все они тут. У каждой семьи свой любимый
романс, и в городе это хорошо известно. Известно, например, что любимый
романс аптекаря Безюке:

— Сияй, о звездочка моя...

Оружейника Костекальда:

— Придешь ли ты в тот край лачуг убогих?

Податного инспектора:

— Ах, будь я невидимкой,
Меня б не увидать!
(Шуточная песенка)

И так у всех тарасконцев. Два-три раза в неделю они собираются друг у
друга и поют. Замечательно, что это всегда одни и те же романсы и что,
сколько ни поют их славные тарасконцы, ни у кого никогда не возникало
желания разучить что-нибудь новенькое. Романсы переходят по наследству от
отца к сыну, и никто ничего не меняет: это священно. Более того, никто ни
у кого не перенимает. Костекальдам никогда бы не пришло в голову спеть
романс Безюке, а Безюке - спеть романс Костекальдов. Кажется, за сорок лет
романсы должны бы набить им оскомину. Но нет! Каждый крепко держится за
свой романс, и все довольны.
По части романсов, как и по части фуражек, первое место занимал
Тартарен. Превосходство его зиждилось вот на чем: у Тартарена из Тараскона
не было своего романса. Его собственностью были все романсы.
Все!
Однако заставить его спеть не мог бы и сам черт. Пресыщенный сплошными
успехами, герой Тараскона предпочитал погружаться в чтение книг про охоту
или проводить вечера в Клубе, нежели рисоваться у нимского фортепьяно при
свете двух тарасконских свечей. Принимать участие в этих музыкальных
вечерах он считал ниже своего достоинства... И все же, когда в аптеке у
Безюке шел домашний концерт, он иной раз как бы невзначай туда заходил и,
уступая настойчивым просьбам, соглашался спеть со старой г-жой Безюке
знаменитый дуэт из “Роберта Дьявола” (*4)... Кто этого не слышал, тот
ничего не слыхал... Проживи я еще хоть сто лет, я до самой смерти не
забуду, как великий Тартарен торжественно направлялся к фортепьяно,
облокачивался, строил гримасу и старался придать своему добродушному лицу,
на которое падал зеленый свет от шаров аптечной витрины, демоническое,
свирепое выражение Роберта Дьявола. Едва он принимал позу, как по всему
залу пробегал трепет: казалось, сейчас произойдет нечто необычайное... И
вот, после некоторого молчания, старая г-жа Безюке, сама себе
аккомпанируя, начинала:

В тебя я верю свято,
Тобой душа полна,
Но я потрясена (2 раза),
Так не губи ж себя ты
И не губи меня!

Тут она шепотом говорила: “Теперь вам, Тартарен”, - и Тартарен из
Тараскона, вытянув руку, сжав кулак и раздув ноздри, трижды произносил
ужасным голосом, который, точно удар грома, раскатывался в недрах
фортепьяно: “Нет!.. Нет!.. Нет!..” - причем у него, как у настоящего
южанина, это звучало: “Нэт!.. Нэт!.. Нэт!..” Тогда старая г-жа Безюке
повторяла еще раз:

Так не губи ж себя ты
И не губи меня!

- Нэт!.. Нэт!.. Нэт!._ - еще громче ревел Тартарен, и тут все и
кончалось... Как видите, пение длилось недолго, но выходило это у него так
сильно, так выразительно, до того сатанински, что вся аптека содрогалась
от ужаса, и его потом еще несколько раз заставляли повторить: “Нэт!..
Нэт!..”
Наконец Тартарен отирал лоб, улыбался дамам, подмигивал мужчинам, а
затем, после такого триумфа, шел в Клуб и там небрежно ронял:

- Я сейчас пел у Безюке дуэт из “Роберта Дьявола”.

И он сам этому верил - вот что удивительнее всего!..

| |