| 5:39p |
#
Дом мой пахнет летним покоем,
В нем не долетает чилийская музыка
и не вздыхает глазный магнат.
Но зато в каждом из этих уголков
горит огонек, озаряя чужие года,
тусклый блеск чаши и душистую горечь вина.
Одно воспоминание владеет мною -
лицо старого негра, поставленное здесь
над раскаленным чайником хинной
в морщинах незапамятных...
Старый негр был страстный танцор,
он танцевал "даму бубен",
за ним ходила его жена
в ее ночном карнавальном наряде.
Он танцевал и ковылял, как черепаха,
как огромная желтая жаба,
и ее маленькие ножки, разгибаясь,
кружились под его ногами,
как ветряные мельницы.
А она часто оступалась на кафельной мостовой.
и тихо шептала: "Если я упаду,
мои туфельки станут рыбками!
Если я упаду, мой жемчужный шлейф
располется на зеленые васильки!
Если я упаду, моя фотография
станет розово-оранжевой!
Если я упаду, дождь изойдет
и смоет мостовые и дома!"
Она, танцуя, обгоняет время,
она почти всегда опережает
его медленное кру жение.
Время плавно движется к закату
и, свернув
за угол,
исчезает в туманной перспективе.
Так, несясь в дебрях времени,
движется наш мир.
На дне стакана, в мутной и плавающей пене,
отражались южные звезды,
струился напиток из листьев корицы,
медленно опадая в рот.
Волны — пенясь, приветствовали волны
из тех северных океанов,
где в прохладных белых садах розы
цветут по весне.
Здесь нет ни неба, ни моря, ни огня,
лишь шелк, или шерсть, или негритянские шали,
призрачная живая тень
за кулисами пустынных гранитов;
и неподвижно в темноте,
развеваются по ветру юбки,
как коромысло под бурным ветром.
День в золотистой дымке восходит,
обрывая на лету
клочья разноцветной одежды,
и старые негритянки исчезают,
как страницы в книге потока.
Так сгорает в словесном огне
строфа бесцветная стихотворенья,
распадаясь на цвета пера,
и дымный воздух вьется плот но,
и голос печальный, как вздох,
— Звучит в чаше розовой до утра.
Здесь томится дух винограда,
оливы без возраста;
зарождается волнующаяся речь,
и пирующих негров тоска
льется из оранжевых дыр на пляже. |