5:39p |
# Дом мой пахнет летним покоем, В нем не долетает чилийская музыка и не вздыхает глазный магнат. Но зато в каждом из этих уголков горит огонек, озаряя чужие года, тусклый блеск чаши и душистую горечь вина. Одно воспоминание владеет мною - лицо старого негра, поставленное здесь над раскаленным чайником хинной в морщинах незапамятных... Старый негр был страстный танцор, он танцевал "даму бубен", за ним ходила его жена в ее ночном карнавальном наряде. Он танцевал и ковылял, как черепаха, как огромная желтая жаба, и ее маленькие ножки, разгибаясь, кружились под его ногами, как ветряные мельницы. А она часто оступалась на кафельной мостовой. и тихо шептала: "Если я упаду, мои туфельки станут рыбками! Если я упаду, мой жемчужный шлейф располется на зеленые васильки! Если я упаду, моя фотография станет розово-оранжевой! Если я упаду, дождь изойдет и смоет мостовые и дома!" Она, танцуя, обгоняет время, она почти всегда опережает его медленное кру жение. Время плавно движется к закату и, свернув за угол, исчезает в туманной перспективе. Так, несясь в дебрях времени, движется наш мир. На дне стакана, в мутной и плавающей пене, отражались южные звезды, струился напиток из листьев корицы, медленно опадая в рот. Волны — пенясь, приветствовали волны из тех северных океанов, где в прохладных белых садах розы цветут по весне. Здесь нет ни неба, ни моря, ни огня, лишь шелк, или шерсть, или негритянские шали, призрачная живая тень за кулисами пустынных гранитов; и неподвижно в темноте, развеваются по ветру юбки, как коромысло под бурным ветром. День в золотистой дымке восходит, обрывая на лету клочья разноцветной одежды, и старые негритянки исчезают, как страницы в книге потока. Так сгорает в словесном огне строфа бесцветная стихотворенья, распадаясь на цвета пера, и дымный воздух вьется плот но, и голос печальный, как вздох, — Звучит в чаше розовой до утра. Здесь томится дух винограда, оливы без возраста; зарождается волнующаяся речь, и пирующих негров тоска льется из оранжевых дыр на пляже. |