souffleur's Journal
[Most Recent Entries]
[Calendar View]
[Friends View]
Friday, November 13th, 2020
| Time |
Event |
| 4:22a |
#
поют
Говорить нельзя. Кругом фонарь. Тоска, тоска кругом.
Вдруг вижу во сне:
Юный Дант, в парадном кругу поэтов, с простертой рукой,
Ладонью ввысь и в лицо осклабясь, шевелит пушистыми усами.
Ночь блеснула. Синий луч. Все лица радостны и белы,
И я лечу, летю к Данту; пред ним расступилась земля,
И серафим взлетает к груди его.
Ни слова не говоря, повернулся он.
Голубоватый воздух целует и жжет, как огнем.
О, серафимы! Не улетайте, святые дети.
Ведь можно остаться и вдруг увидеть Шекспира.
Он в кармане — и его вот-вот сыграют.
Шекспир, Проперций, Вергилий и Сервантес,
Можно взять эту птицушку за горлышко
И оторвать ей крылышко,
Подержать - и, пока она бьется,
Прислушаться к ней.
Смотри,
Как она крыльями ударяет,
И бормочет: «Убить, убить, убить меня,
Убить, убить меня».
И она замолкнет, завянет и умрет.
И тогда начнет читать сама.
И упала в пустоту
Еще одна строчка
В небытие,
Еще одна строчка
На листке.
И я ловила те слова,
Как муху на булавку.
Но мне мешают говорить
Буквы на листке.
Очень трудно
Их читать,
Но они пишут эти строки,
И они что-то
Хотят сказать мне.
Но я должна помешать им,
Не могу заставить их замолчать.
Боже!
Как трудно их читать,
Они зовут меня, они кричат:
«Убей меня, убей меня, убей меня,
Убей, убей, убей меня,
убей меня.
Убей, убей, убей, убей, убей,
Убей, убей, убей, убей,
убей, убей, убей,
убей, убей, убей, убей. | | 3:12p |
#
А ты, живой и мертвый,
мое горение,
ты — моя болезнь.
Я снова и снова начинаю
читать и плакать
о том, что прошла жизнь.
Я тебе не напишу,
ты должен сам понять
твое письмо.
Я шлю тебе комок
черного паштета
из кармана.
Твои черные следы
будут на паштете
навсегда.
Помнишь ли ты про эти
борозды?
Помнишь ли, как мы рвали
муку эту
пальцами и зубами
и наконец
прочитали
письмо.
Черные пятна на паштете —
твоя кровь, твое горе,
твое оставленное сердце.
Угорелой рукой я
завяжу этот узел.
Он раскроет мне свою
ночную боль.
Он намекнет на что-то,
заставит что-то вспомнить.
И я по твоим следам
поеду в прошлое.
Навстречу твоему телу,
которое бредет сейчас
по бесконечной дороге.
Я узнаю тебя,
ты знаешь, что я узнала.
И поезд смерти не встретит.
Я был в раю в тот день,
когда я съел весь паштет.
Да, я запомнил это.
Это письмо я тоже
скажу тебе,
Хоть ты и жива,
А не думай, что я
его не получил.
Вот оно, я смакую
хрустящие крошки паштета
и плюю на пепел...
Я не сгорел и не сгинул,
мой труп похоронили
на кладбище космополитов.
Труп жирный
на острие осиного жала
завьется как серпантин.
— Пусть он гниет на кладбище
Не воображай!
Я не мертвец,
и я живее всех живых.
Я — твой живой!
Да, я помню вкус
заветренного паштета,
его пенистый пузырь,
твой смех...
Когда земля горит под
ногами, мы смотрим
в ослепительное небо
и радостно смеемся.
Ничто не потревожит
счастливого пира!
Еще поживем мы
во цвете лет. Еще по
жестоким бороздам
мы на паштете побегаем. | | 10:45p |
#
Я ничего не забыла,
я ничего не поняла,
я только одна
быдловатая русская девка.
Когда быдловатая русская
девка
пошла
на улицу
оглушить себя коньяком!
Нет.
Ей подсунули козла.
Она пошла
убивать —
ничего
не видя
и ничего не слыша.
Мучнистая русская свинья,
скоты
подонки.
Вам светит
такое солнце,
что вы не знаете,
как спасти себя от
смерти.
Свидетели вашей гибели —
черные
тени.
Вам не уйти,
у вас нет
крючка.
Вы падаете с каждым
выстрелом,
вы падаете в бреду,
как в
психушку.
Вас держит
скрепка
материнская.
Но вам не нужно
святое
единство.
Обе
кожи —
сросшиеся!
Свинья ли,
псиная —
вашу плоть проткнет
невидимый гвоздь.
Нет.
Вас не спасет
умное
единство.
Их мать была просто
копченой.
Ее зарезали
выстрелом.
Вы падаете в бреду,
как в
психушку.
Скоты.
Твари.
Живые
мутанты.
Если
вас не спасут
Булат Окуджава и
Константин Симонов,
вы —
подонки.
И пусть над вашей могилой
все позабудут
и там
будут
меня звать
Анной.
Ништо!
Вы деретесь
в ярости.
Не ваше!
Свидетели вашей
гибели —
чернорубашечники.
Остались
только
ваши
виденья.
Свидетели вашей
гибели,
свиньи.
Вы валитесь
каждый
раз,
и
разжигаетесь вновь.
Вас тянет
к земле.
И в секунду
вы умираете
словно дети.
И в самой
смятенной,
разбитой,
раскиданной
стае —
стало
время
думать.
Умирают
в бессильной злости
кровопийцы.
Собаке
надо
пасть
к свинье.
Идите
и убивайте
свою
униженную,
остающуюся в живых.
Вы
уже до смерти
прошли по лезвию
пилы.
Я ничего
не забыла,
я ничего не поняла,
я только одна
быдловатая русская баба.
Стоит —
среди
трупов
просвечивает белая плоть.
Топорщатся во лбу
неоновые буквы:
"Дорогу
гуманисту!"
Вас манит
обнаженная
кожа.
Таковы
все
напряженные суки.
Перед смертью
одна
моя мысль —
что я буду
дышать.
И не потому
я буду
дышать,
что в мое тело,
в мою кость
может вселиться
такое солнце,
что вы не узнаете
меня.
—
Неужели я вам
не нравлюсь?
—
Вы
мне —
ненужны.
Но я прошу
у вас
тепла. |
|