#
«Яношик Матаи»
Я смотрю. Все предметы уже в другом
своем существе,
и цветы, и оттоманки, и чашки
остаются неизменными.
Из неведомых недр времени
встает моей памятью
величие чужого, бесконечно
другого
города,
любовная близость двух великанов
и города-двойника,
и я постепенно погружаюсь в соленый
снег
и задумчиво чувствую под собою
влажную хрупкость снега.
Здесь был давний и старый Вавилон
и
грандиозные торговые дома
Кёнигсберга,-
здесь был магизм империи
с ее званым и диким блеском,
здесь
бродили, словно ночные привиденья,
тайные звери Востока,
здесь жил Яношик Матаи,
который хотел объединить
украинцев
и греков.

«Оливер Гарвей»
Я смотрю. Все предметы уже в другом
своем существе,
и цветы, и оттоманки, и чашки
остаются неизменными.
Из неведомых недр времени
и пространства
на мою ногу наталкиваются
легкие, как снег, мраморные шарики.
Я смотрю. Дыханьем усталым
превращаются
меняющиеся формы.
Здесь нечто даже меняется во мне самом.
Оливер Гарвей!
Ты вернулся? Ты шагаешь по трупам
трупов?
Тебя затолкали в тесную клетку,
как пасхальное яйцо.
Как в табакерке кладут зернышки
на красную площадь.
Что мне делать с этим чемоданчиком?
Он почему-то превратился
в мешок с половинками яиц
и висит на моем колене.

«Маркус Мартов»
Я смотрю. Все предметы уже в другом
своем существе,
и цветы, и оттоманки, и чашки
остаются неизменными.
Из неведомых недр времени
и пространства
встает моей памятью
величие чужого, бесконечно
другого
города,
любовная близость двух великанов
и города-двойника,
и я постепенно погружаюсь
в соленый снег
и задумчиво чувствую под собою
влажную хрупкость снега.
Скажи, господин Мартов! Ты город какого
рода?
Ты есть современная крепость,
она висит на трех цепях:
три тысячи метров бетона,
три тысячи метров стали.
Гробницы фараонов торчат,
вблизи них белые проплешины,
черви разводятся по плитам,
по стенам ползают многоножки.

«Егудей Шолох»
Я смотрю. Все предметы уже в другом
своем существе,
и цветы, и оттоманки, и чашки
остаются неизменными.
Из неведомых недр времени
ко мне
возникала комната,
застилая пол коврами,
посередине плоская свеча,
и в пятне света на кресле дремал
лакей в голубом.
— Что вы изволите кушать, ваше сиятельство?
— «Егудей Шолох»,
— отвечал я ему тихо.
— У меня обед не готов! —
гордо отвечал мне лакей.
«Горючего!», «Еще «Егудея!»!»
— повторял лакей с веселыми морщинами,
и мы развлекались час-другой,
ползя, стоя, лежа, таща
рулоны тонких газет.
— У меня самовар... изволите пить
сухой сливовицы?

«Гектор Сирианин»
— Кесарю кесарево, а богу богово.
— Нет, почему же кесарю? —
сумрачно возразил Ахиллес.
— Кесарю — кесарево, богово — богу.
— Нет, почему же богово?
— Кесарю — богово, а кесарю — кесарево.
— Как же так? А вдруг богово, а кесарю
— богово? — растерялся Ахиллес.
— Внесите ясность в дискуссию, —
оборвал спор Гиппий.
— Каждый прав по-своему,—
пробурчал усталый Гектор.

«Барабек Тагина»
Я смотрю. Все предметы уже в другом
своем существе,
и цветы, и оттоманки, и чашки
остаются неизменными.
Из неведомых глубин времени
и пространства
на мою ногу наталкиваются
легкие, как снег, мраморные шарики.
Что мне делать с этими шариками?
Они из другого мира,
они соединяют миры.
Что ты об этом думаешь, Ахиллес?
— «Барабек Тагина»,—
с грустью ответил Ахиллес.
В Тифлисе по-прежнему базарная площадь
в старинном виде,
и пышные кактусы продают
желтую зелень.
Ночью глухой вокзал.

«Григорий Осипович Минаев»
Площадь ощетинилась усами,
фасады ощетинились бородой,
яростно целясь на привокзальный
фонарь. На его единственной лампе,
покачиваясь, светлеет
личина свернутой на бок луны,
явственно видимый горб улыбки,
таинственная лунная шея,
которая вполне может быть
на твоей спине.

«Пьер де Куртенэ»
Склонился, осклабился,
Изгибаясь, переливаясь
К своим и мимо чужих
И свой и чужой
Вступая в чудовищный танец,
Заполняя злобой нас,
Себя излучая ядом.

«Варшавский И. Я.»
Знаете, этот шрифт — «Зреет лист».
Становится ясно, что к чему.
Становится ясно, что кто и где
Укладывает пасьянс.
Зреет лист.
Этот шрифт — «Зреет лист».
В это время нужно быть в Париже,
Стать, как все, почти не существовать.
Надо спешить.
Нет. Не поспешите — медленно
Успеть к реке, где тело, как роса,
Стать этим телом, как пруд - влагой,
Опуститься в эту темную зелень
Оглянуться кругом и увидеть
Все вокруг на небывалой волне.
Надо успеть.