∆
Пока на дне морском
Безбрежной до сих пор
Не будет света
И сумеречной тьмы,
И мир, потерянный,
Не станет вновь обретен,
Ни молнией, ни ложью,
Ни волей человека,
Ни роковым знаком,
Ни вековым войнам,
Ни людским разладом,
Ни свивальником ткани,
Ни мертвым бредом,
Ни кровавой стрелой,
Ни смертью отравы,
Ни гневом властелина,
Ни палаческим шлемом,
Ни детской колыбелью,
Ни палкою отца,
Ни тем, что было,
Ни сном, что станет,
Ни будущим, ни настоящим,
Ни смертью,
Ни сталью меча,
Ни пальбой пушек,
Ни грядущим миром,
Ни вечным покоем,-
Все будет похоронено
Во глубине морской...
Он, появившийся
На краю подводных недр,
Не ныне, но давно
Он пришел на берег
И принял предков роды
От своей родной матери.
И недаром он
Скрывает теперь
От людей свое имя,
Отведал отравы
И страха смерти.
Превратись же в тонкий, словно нить,
Бульварный телефонный кабель
И вопи: «Станьте ж прежними,
Все, о чем здесь, на земле,
Люди мечтали в снах!»
Но пусть не станут прежними
Старые листы и тетради,
Пиши, но только ничего
Не пиши за этой ширмой.
И возопи ты в надежде вечной
На тонкие преграды-трубки,
А с них в провода через смерть
Вцепясь, ты впивайся всеми силами.
Возопи: «Все, чем прежде вы были,
Вновь станет твоим же и опять!
Вновь каждый луч свесится с неба
И жизнь пойдет по-старому!»
Идущая от нас,
Навеки из веков
Туда, в темные глубины,
Иная жизнь будит тех,
Кто к ней не забыт.
(Слова же, в отличие от символов,
Скрывают свою память.)
Встают и будут
Друг друга познавать
Их потаенные сны.
Я должен выяснить, кто я.
Как меня зовут?
Откуда я родом?
Чья грудь вздымается глубоко,
Наградою не торгуют цари.
В нетопырях и в рыбах, в куриных яйцах,
В зачатках месяцев и без года
Идет за мной святая неугомонная
Моя блуждающая по свету
Великая любовь.
Я сам, мой сын, в науке
Изучаю глаголы,
Мне верится, что они
О чем-то все же говорят.
Булочник слышал, как дети
Шагали за ним с улыбкой,
В нетерпении толкаясь.
Дети жали ему руку,
Но им булочник шептал:
«Готовьте все для дня,
Где мертвые встанут из могил
И воскреснут в день майский
И будут петь и смеяться».
Громыхали трамваи.
Цокала ходьба.
Звуки плыли до самого неба,
Сплетаясь с мерным, размеренным
Сном моря. Он видел во сне
Скульптурные айсберги
С прекрасной подводной стороны
И летящих птиц из стратосферы.
Он слышал в снах
И озера и горы
Звучные, на много верст,
И тихие говорливые бухты,
И спокойный запах соли,
И в серебре пустынных волн
Светящаяся кость от позвонков,
И тени на песке за мысом,
И рыбы в черной воде,
И пустынный далекий берег.
Слышал, как шумел и волновался
Зеленый от водорослей прибой
И как слышались, вырастая,
Корабли, а за ними лодки
С пятнистой от бликов обшивкой.
«Слышите? Вот гул идет издалека,
Не слышите разве? Он все ближе и ближе,
Из глубины моря, из-за небес...
— А ведь он не будет искать меня,
Он ищет голос мой,
И рифмы ему сейчас не нужны,
Пусть имя мое скажут мне
В грохочущем реве его прибоя,
В шуршанье могучих, под водой живших
Чудовищных тел.
— Назовите его, назовите мне имя,
Назовите его!»
Его влекут запахи,
И краски, и глубины,
И звездные сочетанья,
И вспышки зарниц на макушках гор...
Он видел, как танцевали волны,
И розы в алмазном ожерелье
И что пели вслед им чайки,
И как деревья, словно гигантские свечки,
Горели сквозь голубизну,
Сияя торжественным и алым огнем...
Где-то вдалеке прозвенел паровозный свисток,
И гудок ударил над морем, как во время грозы.
И, как над бездной, у края волн
Высоко и плавно,
Из глубины моря всплывая,
Рассекая гладь водную,
Расползались смутные, дымные края
Бесплотных городков,
С башнями, розовыми, словно детские губы,
И белыми, как свежеиспеченный хлеб.
Вставали корабли, как цветы,
В струях неподвижных вод.
Слышал, как пароходные колеса
По воде зашагали гулко.
По воде, скользя, шуршали тележки.
Ветер, отдувая края плаща,
Возвращался, направляемый взмахом плаща,
К площадям, где лесам отдых дается,
К площадям, где поля зеленеют
И беседуют под кленами народы,
С храмами, ступенями и складками стен,
С башнями, а над ними —
Поистине, нет краше на свете.
Кончено. Он проснулся.
Булочник соскочил с кровати.
Месяц сиял в окне.
Он настежь распахнул окно.
Булочник кричал, он звал кого-то:
— Э-гей!
— Э-гей!
—
Мой ангел!
Певцы, исполины из пены,
Кружились в грохочущем вихре,
И им откликался, нарастая,
Неотвратимый голос его:
— Барлеш, Барлеш, Барлеш.
Звучали в небе лебеди, олени,
Горная маленькая цапля,
И, как последняя насмешка,
Ответ был ему досказан
Весенней жимолостью,
В розовом цветенье
Лугов, лесов, лугов...
«Ты послушай, Барлеш, Барлеш, Барлеш,
Звучали в небе лебеди,
Но печальнее всех
Была сова и печальнее всех
Надпись на зеркале:
«Это я — Барлеш, Барлеш, Барлеш».
Хвала тому, кто не устает
Громоздить одно нелепое имя
На хрупкие дольки реторт,
Хвала тому, кто смертную весть
От всех, кто стремится в этот мир,
Так надежно держит
В глубинах озер, морей, океанов!
Привет тебе, то есть мне, Барлеш,
Звучавший в небе лебедином,
Траве, от которой голос твой исходил
И деревьям, растущим у берегов,
И звездам, как огненный пунш в бочонке.
Тебя, Барлеш, Барлеш, Барлеш,
Ты поглотишь, ты свалишь, ты прольешь, ты станешь морем,
Тобой опоенные, бредя,
Из сказки вырастут травы,
Тобой будет насыщен изумруд
И очарованы жемчуга
На глубине всех этих вод.
Они, как каменья,
С неба к нам на землю,
Как шелковый, белый,
Твой голос ко мне плывут.
И мне было больно лишь в пенных колодцах,
Когда во сне не двигался челн
И слышался шорох мелькающих,
Ты взмоешь на гребне ревущего ветра,
Ты улетишь в небытие, Барлеш, Барлеш, Барлеш...»
От сладкого сна
Он был пробужден,
Он ждал меня,
Я вернулась домой
Мимо окон,
Рванулась с цепи —
Я сорвалась в бега
По электрическим проводам.
Мы вместе будем,
Мы будем оба,
Мы без тебя
Уйдем и будем
Тоже вдвоем,
Но без тебя.
Вернулась
Домой,
Зашел,
Сказал:
— Как здорово, что ты вернулась.
Я тебя так ждал.
Ты мне так нужна.
Я хочу, чтобы ты
Помогла
Распластать мысль мою
На тысячи,
На тысячи тысяч понятий.
А небо тем временем устало
От нашей безудержной веры.
Окоченели рыбы, утомились
Рожь, коровы и горные орлы,
Так и не расправившие крыльев,
Пожелали гордо умереть.