Одной из самых острых и значительных проблем, с которыми приходится сталкиваться молодым представителям второго поколения магрибинцев во Франции, остается проблема бытового расизма. В статье «Молодежь из народных кварталов, оказавшаяся лицом к лицу с расизмом» А. Поли отмечает, что наиболее часто такой расизм рассматривается с точки зрения верхов общества. Дебаты ведутся в правительственных кругах и СМИ, однако преподносимая ими информация является скорее поверхностной: освещается тема, называются объекты слов и действий «расистов» и ищутся пути разрешения конфликтов. Однако ни власти, ни СМИ не поднимают вопрос о тех, кто уже пострадал: об их реакции, о влиянии проявлений этого рода расизма на социальное поведение людей.

По мнению ученого, для того чтобы понять глубину проблемы, следует изучить ее при помощи интервью с жертвами бытового расизма, т.е. с самими магрибинцами. При этом необходимо иметь в виду, что в разговорах с ними расизму придается иное, нежели в науке, или в выпусках новостей, или иных публичных дискуссиях, смысловое значение. Но если ученые, делая различного рода дифференциации, принимают во внимание факт существования особой формы «расизма», то это не учитывается социальными службами, работающими с подростками и молодежью из иммигрантской среды. Наталкиваясь на стену молчания со стороны магрибинцев в ответ на вопросы, связанные с бытовым расизмом, социальные работники зачастую не отдают себе отчет, что об одном и том же они говорят на разных языках. Представляя бёров в качестве жертв расизма, и социальные службы, и масс-медиа автоматически упоминают именно об их статусе и происхождении, отличном от других

[Здесь само понятие «расизм» говорит не о «расовом» признаке, а о презрении к «чужому», поэтому употребляется в кавычках. Кавычки при слове "араб" поставлены потому, что самоидентификация бёров в большинстве случаев это не акцентирование "арабского" и "мусульманского" против "французского", как бы ни утверждали обратное националисты – wsf1917].

Ощущение «расизма» и ответная реакция

Однако для самих молодых людей образ «жертвы» расистов неприемлем; он скорее унижает их, чем помогает справляться с проблемами. Кроме того, чувствуя себя «зажатыми» в рамках этого образа, они сами продуцируют агрессию, стремясь противостоять тому обществу, которое негативно к ним настроено. «Если меня назвали “грязным арабом”, я тоже буду называть их “грязными французами” », — говорит один из респондентов, житель парижского пригорода, населенного преимущественно иммигрантами, алжирец по происхождению. Симпатия же со стороны нерасистов зачастую представляется последним лицемерием и ложью, своего рода игрой, в которой им изначально определена роль, еще более четко фиксирующая их происхождение и социальную среду, в которой они родились и выросли.

Французское общество, ставшее многонациональным, делает сейчас попытку преодоления расистских стереотипов, существовавших в стране еще десять лет назад. И если со стороны коренных французов расизм все реже проявляется открыто (хотя выборы 2002 г. показали, что подобные настроения отнюдь не редкость в стране — столь велико было количество сторонников Ле Пена), все чаще можно увидеть примеры «расизма наоборот» со стороны выходцев из магрибинской среды.

«Что ты на меня уставился? Что во мне не так? Я для тебя грязный араб?» — можно услышать в вагонах парижского метро. Бёры часто сами провоцируют конфликт, отказываясь принимать роль жертвы. «Он не дал мне сигарету, потому что я — араб», — слышала я и такие высказывания. Эти молодые люди часто с детства «запрограммированы» на то, что их «не любят», к ним «плохо относятся». В них живы стереотипы времен их родителей, в частности история о пожилой даме в автобусе, которая крепко держит на коленях сумку и с недоверием смотрит на всякого входящего в двери «араба».

Во всех проведенных мною интервью с представителями второго поколения магрибинских иммигрантов в том или ином контексте всплывала тема «расизма». Большинство респондентов впервые столкнулись с ним в школе. Интересно, что этот «школьный расизм» также имеет свою временную специфику. Если мои собеседники, учившиеся в 1980%х гг., говорят о негативном отношении к ним не только одноклассников, но и учителей, то 1990%е гг. обозначили себя лишь «расизмом» со стороны подростков.

Истории о «пожилой даме», прячущей сумку при виде «араба», относятся к десятилетиям, предшествующим 1990-м гг. То, что подобная ситуация уже не встречается на улицах европейских городов, конечно, не значит, что расизм изжил себя. Он затаился в некоторых семьях коренных французов, и это видно по тому, как их дети ведут себя по отношению к сверстникам других национальностей. В интервью с бёрами часто встречаются истории из школьной жизни, где именно дети выступали в роли расистов, повторяя то, что услышали дома: «В школе я первый раз почувствовала, что отличаюсь от французов. У нас в классе была девочка, у которой была семья расистов. Арабы и черные были для них грязными, дикими. И она мне все время об этом напоминала», — рассказывает девушка берберского происхождения.

Такой «детский», не вполне осознанный расизм, скорее копирование тех фраз, которые звучат дома, дает школьникам-магрибинцам первый толчок к пониманию своей «инаковости». Многие респонденты отмечали, что еще десять лет назад они испытывали на себе предубеждения не только учеников, но и учителей.

«Я был единственным магрибинцем в школе. Это было ужасно. Это были худшие годы в моей жизни. Это настоящий расизм. Когда я вспоминаю эти годы, я думаю о том, насколько было много насилия. Но это было тогда. Сейчас многое изменилось. Больше всего расизма наблюдалось со стороны учителей. Даже не ученики, а именно учителя. Учитель мог написать что-либо на доске и спросить у меня, понимаю ли я, что написано, и понимаю ли я французский язык. Когда происходили исламистские теракты, в мою сторону сыпались идиотские шуточки», — рассказывает студент алжирского происхождения (27 лет).

Встретившись в подростковом возрасте с такими проявлениями расизма, дети иммигрантов начинают искать его повсюду, принимать за него порой совершенно обыденные вещи, например штраф контролера за безбилетный проезд или случайный толчок прохожего. Появляются утверждения типа: «у него вид расиста, он на меня недружелюбно посмотрел», что, по мнению А. Поли, тоже является одной из разновидностейрасизма, идущего уже со стороны самих молодых людей магрибинского происхождения. Якобы недружелюбные взгляды окружающих нередко порождают агрессивность иммигрантов. Со временем постоянный поиск «недружелюбного взгляда» или же подозрение, что другой, даже если и не говорит об этом, все равно «не любит арабов», приводит к тому, что сами выходцы из магрибинской среды становятся «расистами» по отношению к тем, кто когда-то выбрал их своими жертвами.

Однако у такого «реактивного расизма» есть и другая сторона. Интересен тот факт, что во многих интервью дети магрибинцев, родившиеся во Франции или приехавшие туда в детстве, подчеркивают неприязнь и порой даже ненависть своих родителей к коренному населению страны: «Мне было запрещено общаться с неалжирцами. Мои подруги должны были быть только алжирками. Мне было запрещено приводить в дом француженок или черных. Почему? Это отец мне не объяснял. Он их всех ненавидел», — говорит в одном из интервью девушка алжирского происхождения (24 года).

Для некоторых молодых людей такая позиция родителей служила оправданием агрессии против коренных французов. К счастью, многие респонденты подчеркивали, что их поколению она не свойственна, что они далеки от тех стереотипов, которые разделяет старшее поколение, так как выросли в европейском обществе.

Однако «расизм родителей» по отношению к принимающему обществу уже дал свои плоды. Некоторые подростки предпочитают делить людей на «своих» и «чужих» по этническому признаку. В основном это характерно для тех, кто населяет иммигрантские кварталы и предпочитает общаться только с их жителями. Ненависть к коренному населению прививается им в детстве запретами на контакты с представителями других групп (особенно девочкам) и недостатком образования: «Моя сестра хочет выйти замуж только за алжирца. Она даже слышать не хочет о французе. Она ненавидит французов так же, как и наш отец»; «Мой брат не общается со мной. Для него я шлюха, потому что живу с французом. Сам он женился на берберке, у него была традиционная свадьба. Это родители выбрали ему невесту. Он общается только с берберами. Он ненавидит всех французов. Меня он презирает», — рассказывает берберка по происхождению (25 лет).

«Расизм» внутри магрибинского сообщества

Интересен и тот факт, что особого рода расизм существует и внутри самого магрибинского сообщества, о котором, как я выяснила в процессе моего исследования, нельзя говорить как о целостном организме. При выделении магрибинских иммигрантов как отдельного сегмента в современном французском социуме я опиралась на общность их исторических судеб, связанных в значительной мере с особенностями колонизации. Сами же магрибинцы, в том числе и бёры, делают различие между алжирцами, марокканцами и тунисцами, а внутри этих групп существует деление на арабов и берберов. Во время интервью респонденты не раз подчеркивали свою принадлежность именно к своему народу. «Я — алжирец, — говорит 34%летний рабочий. — Между алжирцами, марокканцами и тунисцами есть большое различие. Я не могу это четко объяснить. Я только могу сказать, что не люблю ни марокканцев, ни тунисцев. Надо видеть разницу между нами».

Характерно, что никто из моих собеседников не мог четко ответить, в чем разница между алжирцами, марокканцами и тунисцами. Так, одна из респонденток, пытаясь объяснить, почему она не любит двух последних, ответила: «Мой отец объяснял мне так. Тунисцы — продажный народ. Тогда как Алжир боролся за свою независимость, они строили отели для иностранных туристов. Марокканцы чуть лучше. Но они тоже во многом потакали иностранцам».

Такой «расизм», существующий в основном среди иммигрантов первого поколения, наблюдается и у некоторых бёров. В основном это молодые люди, которые живут жизнью своего сообщества, ограничиваясь контактами лишь с представителями «своего» народа.

В то время как арабы предпочитают деление на «алжирцев», «марокканцев» и «тунисцев», берберы считают себя особой группой. «Арабы — дикие люди, — говорит 26-летний бербер, чьи родители являются выходцами из Алжира. — У нас разные истории, разные традиции, разная культура. Я ненавижу, когда меня называют арабом. Люди должны понимать, что мы не арабы, у нас нет ничего общего». Противостояние берберов и арабов, имеющее силу в странах Магриба, в какой-то мере актуально и во Франции. Иммигранты-берберы, как видно из литературы и моих интервью, стараются выделить себя из общей массы магрибинцев, подчеркнуть специфику своего народа и своей культуры.

Если бёры-арабы стараются выделить особость страны, откуда родом их предки, то бёры-берберы акцентируют внимание на отличной от арабов истории, традициях и культуре. Постороннему наблюдателю не виден «расизм», существующий внутри магрибинского сообщества. Только глубинные интервью, наблюдение за жизнью внутри диаспоры позволяют констатировать факт существования этого феномена.

Этническое происхождение как препятствие в карьере

Во многих интервью респонденты отмечали, что «расизм» со стороны коренного населения Франции является своеобразным препятствием в их карьере. Среди магрибинской молодежи существует стереотип, что если они даже и хотят «пробиться в обществе», получить образование, сделать хорошую карьеру, то все равно эти попытки бессмысленны, так как на своем пути они постоянно будут встречать препятствия, связанные с расистскими настроениями в обществе.

С одной стороны, такие предпосылки молодых людей не беспочвенны: в обществе еще живы стереотипы по отношению к «арабам». Однако, заранее предполагая встретить на своем пути препятствия, связанные с трудоустройством, молодые люди даже и не стремятся упорно добиваться работы. Многие дипломированные бёры отказываются искать работу, встретившись однажды с отказом. При этом они не учитывают высокий уровень безработицы в стране на данный момент и что устроиться на хорошую должность трудно даже коренному французу в начале своей профессиональной карьеры. У бёров постоянно присутствует страх услышать отказ, и они «опускают руки», ссылаясь на свое происхождение или на место своего проживания (окраинный квартал, населенный иммигрантами).

В одной из программ французского телевидения корреспонденты провели эксперимент, задавшись целью выяснить, учитывают ли работодатели при приеме на работу этническое происхождение того или иного кандидата: студент Высшей школы политических наук, который действительно собирался заняться поисками работы, разослал свое резюме, где было указано его имя (студент был алжирского происхождения). В течение нескольких дней он получил отказ от нескольких фирм, некоторые даже не объяснили причины отказа, не говоря уже о приглашении на собеседование. Другие отказали, сославшись, что он не подходит им по профессиональным данным. Однако была часть фирм, которые, увидев его хорошее резюме, пригласили его участвовать в конкурсе на должность.

Через некоторое время студент разослал то же резюме в уже отказавшие ему фирмы, заменив при этом свою алжирскую фамилию на вымышленную французскую. Часть фирм прислала ему тот же ответ с отказом, однако был ряд фирм, пригласивших его на собеседование, написав в письме, что вполне удовлетворены его анкетными данными (которые не отличались от предыдущих ни одним словом за исключением фамилии). Это расследование показало, что, несмотря на строгую политику государства, которое на данный момент старается проводить антирасистскую политику, некоторые фирмы все же стараются отказать в работе «арабам», даже если эти молодые люди по своим профессиональным данным им подходят. Но в то же время из всего числа разосланных резюме лишь небольшая часть отказов была именно по «этническому» признаку (как отметили журналисты, они составили около 3%).

Подобное отношение, по сути своей являющееся проявлением неравенства на рынке занятости, порождает чувство фрустрации, особенно у образованной и дипломированной молодежи. Еще один пример, приведенный французским социологом А. Жазули, — свидетельство молодого человека тунисского происхождения, испытавшего проблемы при устройстве на работу: «Иногда у меня такое чувство, что мы им не нужны. Получившие образование или не получившие его — это неважно, как неважно и то, имеешь ли ты французское гражданство или нет». Однако, как замечает сам ученый, в настоящее время дипломированные специалисты из «непривилегированных» социальных слоев находят свое место в жизни не труднее, чем выходцы из «обеспеченных» слоев.

По утверждению А. Жазули, «молодой дипломированный безработный, живущий в пригороде, приносит больший вред, чем где бы то ни было, потому что является определенного рода символом». Для самих магрибинцев, привыкших чувствовать себя «чужаками» во французском обществе, ситуация, когда молодой специалист из их среды не может найти себе работу, рассматривается необъективно. Многие, испытав на себе негативную реакцию со стороны автохтонного населения, пытаются найти «оправдание» такой неудаче исключительно в расистских проявлениях со стороны коренных французов.

В беседах со студентами магрибинского происхождения Высшей школы социальных наук я поднимала этот вопрос. Сами студенты были готовы к тому, что могут на своем пути встретить проблемы с безработицей. При этом ни один из них не верил в то, что эта проблема может возникнуть из-за их происхождения:«Мы живем в другом мире. Сейчас не то, что десять лет назад. Работодатель не будет смотреть на твое происхождение — ему важнее твои профессиональные данные. Я учусь и одновременно работаю в школе воспитателем (во французских школах есть такая должность — сотрудник, следящий за порядком на переменах и заменяющий заболевшего преподавателя. — Е.Д.). Я думаю, мой опыт работы может мне пригодиться в будущем — я хочу работать в социальной организации, связанной с “трудными подростками”, — рассказывает студент алжирского происхождения.

«Я стараюсь учиться и работать. Моя работа не связана с моей специальностью, но помогает быть самостоятельным. В прошлом году я подал документы на студенческий грант и поеду на полгода в Марокко проводить свои исследования. Я думаю, что по окончании учебы у меня, как у всех, могут возникнуть проблемы с трудоустройством. Я говорю о работе по специальности. Но я думаю, что напишу хороший диплом, а моя стажировка в другой стране станет большим плюсом».

В разговорах со студентами-бёрами я не услышала их страха перед «несправедливым отбором» на работу, когда работодатель обращает внимание на происхождение соискателя. «Да я и сам к такому не пойду работать, — говорит бёр. — Но я не верю, что таких много. У нас цивилизованная страна, люди отходят от ненужных стереотипов».

В беседах с другими студентами прозвучала и такая тема: для их родителей и окружения вопрос безработицы связан именно с этническими предрассудками. Многие студенты говорят о том, что родители не приветствовали их желание учиться, писать диплом. «Для моей матери учеба — лишняя потеря времени. Она говорит, что все равно я не найду хорошей работы, что с моей внешностью меня не возьмут в хорошее место. Лучше бы я пошла уже сейчас работать куда-нибудь, где был бы небольшой, стабильный заработок».

Таких примеров немало. И если студенты стараются «не падать духом», понимая сложившуюся ситуацию в стране, то их семьи не всегда рассуждают подобным образом. Негативным моментом является то, что, будучи заранее уверенными в «провале» своих детей, магрибинцы настраивают их, а также своих младших братьев и сестер к «более простому пути» [см. про «самооправдывающийся прогноз» и его роль в поддержании дискриминации – wsf1917]. Если ты был хорошим учеником в школе, пошел учиться в университет, написал диплом, но потом не нашел работы — то какой смысл в этом? Именно так рассуждают и многие, а подростки, в свою очередь, не стремятся учиться и продолжать образование.

Таких примеров множество, но, как показывает практика, далеко не все работодатели обращают внимание на этническое происхождение их сотрудников. В настоящее время общество отходит от расистских стереотипов, к тому же существует ряд законов, позволяющих самим выходцам из магрибинской среды бороться за свои права и противостоять расистам. Но некоторые молодые люди после неудачной попытки найти работу замыкаются в себе и предпочитают бездействовать, а школьники магрибинского происхождения не находят ответ на, казалось бы, простой вопрос: зачем учиться? Они не верят, что, если они даже будут продолжать образование, они смогут вырваться из иммигрантской среды. С одной стороны, дает свои плоды «школьный расизм»: даже хорошие ученики видят бессмысленность усилий стать «такими же, как французы», потому как изначально видят отторжение общества. С другой стороны, неудачи своих старших братьев и необъективный взгляд на эти проблемы со стороны самих магрибинцев вселяет в них чувство страха перед будущим.

Проблемы ксенофобии у коренных французов

В продолжение этой темы хотелось бы обратиться к концепции расизма, предлагаемой французским ученым П.-А. Тагьефом, которая, по моему мнению, наиболее полно раскрывает механизмы, связанные с явлениями, имеющими место в сегодняшнем европейском обществе. Ученый предполагает, что «период гегемонистского расизма, наступивший в Европе после 1945 года, близится к концу» и мы являемся свидетелями появления расизма, отличительная черта которого заключается в фобии культурной недифференцированности. Он считает, что понятие «чистокровности» и «биологического первенства между расами» уступило место понятию «различия культур».

…По мнению П.-А. Тагьефа, сегодня расизм уже не определяется как особая «форма страха перед другим», а зарождается от страха недифференцированности. Стирание культурных различий рассматривается некоторыми учеными как угроза личной и национальной самобытности. В подходе П.-А. Тагьефа основополагающим является то, что «дифференциалистский расизм» заключается в отрицании сходства, нежели в отрицании различия.

Если рассматривать пример сегодняшней Европы, то этот подход ученого покажется верным: многие европейцы полагают, что процесс, когда меньшинство «иностранного происхождения» растворяется в национальном большинстве, наносит ущерб «чистой самобытности». Так, по мнению жителей Европы, смешение культур и групп мешает сохранению у потомков той культуры, в которой росли родители. По мнению же ученого, здесь идет речь не только о боязни потерять собственную культуру, но и о способности воспроизвести на свет «себе подобного», а смешение ощущается как некое несоблюдение «естественного порядка». На свет появляются люди, «лишенные своих корней», более того, оторванные от культуры своих предков.

Так, «дифференциалистский расизм», по своей сути, играет роль препятствия на пути включения этнического меньшинства в национальное общество, стремится к недопущению рождения некого комбинированного «социального тела». Именно этим объясняет ученый неприятие автохтонным населением магрибинской молодежи: коренные французы, изначально обозначив молодых людей магрибинского происхождения как чуждых для себя в культурном и религиозном планах, стараются минимизировать контакт с ними, даже не принимая во внимание тот факт, что они не являются носителями в чистом виде культуры их предков, а многие приобщились к нормам того общества, где проживают.

Но и этот факт, оказывается, способен, по мнению другого ученого — М. Сгири, вызвать ксенофобию во французском обществе. Коренное население раздражено тем, считает ученый, что молодежь североафриканского происхождения «отходит» от культуры своих родителей и постепенно принимает именно французский образ жизни, хочет походить на тот социальный круг, в котором оказывается. М. Сгири, однако, задается вопросом, можно ли негативное отношение обывателя (коренного француза) по отношению к магрибинцам, живущим во Франции, считать «дифференциалистским расизмом»?

По мнению М. Сгири, ответ должен быть положительным, потому что поведение молодых людей из магрибинского сообщества во многом близко к поведению молодежи французского происхождения из той же социальной среды (например, «парни с окраин»). И, по его предположению, причины неприятия иммигрантов и их детей со стороны «принимающего» общества надо искать не в предполагаемом «различии», которое отделяет эту молодежь от их французских сверстников, а именно в обнаружении «сходства» с коренным населением, которое можно проследить в языке, жестах, манере одеваться. Именно это «сходство» рождает ксенофобию, негативное отношение к бёрам, подталкивает французов к неприязни бёров, а тех — к настороженно-скрытному или открыто асоциальному поведению. Вот несколько примеров, которые приводит М. Сгири в своей книге.

Свидетельство девушки магрибинского происхождения: «Однажды я наблюдала такую сцену. В автобус зашел пожилой человек, мест не было, и он остался стоять. Молодой человек магрибинского происхождения уступил ему место. Этот господин, вместо того, чтобы поблагодарить его, сухо сказал: “Не этого я жду от вас, молодой человек”. Тот поинтересовался, чего же этот господин ждет от него. “От вас ждут, чтобы вы вернулись к себе на родину”, — ответил пожилой господин. И самое ужасное, что он спокойно сел на уступленное ему бёром место. Глядя на эту сцену, я сказала себе, что никогда не уступлю место в автобусе или метро, и тем самым я избавлю себя от подобных оскорблений».

Подобные сцены, с которыми не раз в своей жизни приходится сталкиваться молодым людям магрибинского происхождения, имеют свои последствия, которые влияют на процессы интеграции, а также служат благодатной почвой для развития их асоциального поведения, которое характеризуется либо нарушением общепринятых в обществе социальных норм, либо «уходом в себя».

Пример из жизни студента-магрибинца: «Я получил строгое воспитание. Мне очень хочется хорошо поступать по отношению к людям, и я стараюсь так делать всегда. Но проблема в том, что, когда ты любезен с окружающими, взамен не получаешь ничего. И ты постоянно об этом думаешь. Например, когда я подхожу к окошку кассы купить билет на поезд и здороваюсь с кассиром, та, взглянув на меня, ничего не отвечает. Можно представить мое разочарование. Иногда я чувствую, что не надо питать на этот счет иллюзий, и теперь я больше не здороваюсь. К чему все это? Им не нужен вежливый араб. Я думаю, они испытывают удовольствие, глядя на араба, который способен говорить лишь глупости».

От

wsf1917