Всех историков нужно собрать в одном месте и выпороть. Розгами, розгами! На виду у публики, на Лобном месте. Вы спросите - за что? За то, что наебывают, подсовывая людям сухое описалово вместо живого понимания и мертвые клише вместо оригинальных толкований. Неудивительно, что потом приходится потеть, как в душегубке, заново объясняя, что история - это вовсе не та унылая и душная хуйня, которой их травили в школе!

Так получилось, что в последние месяц-полтора мне пришлось открывать трепетно любимую эпоху Наполеона Бонапарта фактически заново. Это трудная, но приятная работа. А уж насколько полезная - не могу описать словами. Наполеон "изнутри" оказался не совсем таким, каким я его себе представляла...

Какой "великий и грозный завоеватель", о чем вы?! Это мечтательная, страстная, смиренная, страдающая, закомплексованная, одержимая натура - и оттого еще более привлекательная. Живой котел несочетаемых страстей! Он совершенно не умел ладить с женщинами, не понимал их, бежал от них, не зная истинной любви - и так и не узнав ее. Его любимой женщиной стала Франция. Овладев Францией, он сделал ее счастливой. Она тоже полюбила его, но не в ее силах было удовлетворить такого жеребца. Найдя за границами революционной Франции сонную и смирную Европу, он обрушился на нее со всей своей страстью. Европа, связанная как в крутом BDSM и распростертая на его походной карте, была ошеломлена его натиском; он ебал ее так, что она, даже совершенно изнасилованная, обессиленная, казалось, чуть живая после его глубоких проникновений, становилась благодарной ему - и чем дальше, тем более благодарной; из его пут она вырвалась более свободной, чем была до знакомства с ним. Если б не он - сегодняшней Европы просто не было бы.

Почему у него вдруг встал хуй на робкую, послушную Испанию, мы можем лишь гадать. Но если душа человека - потемки, то хуй - это ее компас. Похоже, Наполеон хотел обладать всеми, до кого мог дотянуться. К Испании он проник обманом, сам обманувшись ее видимым послушанием. У скромницы оказался непокорный нрав. Страна пылких красавиц покорно отдавалась своим ничтожным, рахитичным королям, но почему-то не захотела возлечь на его, величайшего из великих любовников, ложе; он долго этого не мог понять, а вот пройдоха Талейран, любимец женщин и обожавший женщин сам, понял сразу, даже не сразу - заранее.

В России он запутался по-настоящему. Прежде всего, он обознался: ждал одну женщину, а встретил другую. Конечно, о России ему рассказывали разное. Говорили, что она под стать ее царю Александру, такая же красивая, милая, благородная... короче, европейская. Кое-кто, правда, предупреждал, что Россия лишь внешне такая, своим верхним слоем - а внутри-то она дородная, сильная, выносливая, вздорная и страшно вредная бабища, вроде столь ненавистной ему, Бонапарту, мадам де Сталь, политической писательницы и салонной львицы. Но, общаясь с обходительным царем и вежливыми русскими дворянами, он не хотел верить, что Россия похожа на чудовище мадам де Сталь. Она и не была похожа: оказалось, она - все вместе, это и многое другое! Она была столь многолика, что даже ему было ее не покрыть, никакими насилиями. Одарить же ее свободой, как других, он просто побоялся (и его можно понять).

А жаркие мечты уводили его еще дальше. Со временем они прорвали дамбу его могучего и прагматичного рассудка. Он мог бы осчастливить весь мир, если бы в самом деле был сверхчеловеком; но в этом случае он стал бы персонажем не истории, а комиксов.

Впрочем, к Америке он был равнодушен, хотя она уже тогда показывала его Европе свои зубки. Он относился к Америке как к вульгарной нимфетке, чужой, далекой и дикой, готовой ебаться со всеми, кто может платить, но еще не созревшей до его, Наполеона, любви. Он продал Штатам за бесценок богатую Луизиану - как подарил конфетку маленькой, случайно встреченной девчонке. А потом, много лет спустя, когда Европа взбунтовалась и его отвергла, он мог бежать в объятия Америки: она бы приняла его с благоговением. Однако и на краю пропасти он пренебрег ею - он постарел, но Америка для него так и не повзрослела.

Как и прежде, его притягивала Англия. Она оставалась для Наполеона неприступной гордячкой; неудивительно, что он, признав свое поражение, в конце концов сам отдался ей. А она, коварная, его не простила, не проявила ни снисхождения, ни уважения, ни великодушия; как это часто и бывает в реальной жизни, неприступная гордячка на поверку оказалась злобной, мелкой, мстительной мегерой; поймав героя в клетку, она глумилась над его величием и мучила до самой его смерти, но этим не унизила, а лишь возвысила в глазах порядочных людей.