tapirr

По всему городу висят афиши фильма «Исчезнувшая империя». Но я не про фильм. О нем уже написала Лариса Малюкова. Я об афише.

Там посреди афиши парень в белесой рубашке с лошадками. Вся рубашкав табунах этих лошадей. У меня была точно такая же. И это не просторубашка. Это целая история.

У родителей появилось несколько талонов в валютный магазин«Березка». Был такой отдельный закрытый мир, войти в который моглитолько особые люди, у которых были специальные талоны, которые ониполучили в обмен на валюту, которую недотратили в загранкомандиров­ках,в которые их отпускали специальные комиссии, в которых заседаливетераны партии, которые были уже в полном маразме.

Впрочем, стоит ли увязать в бесконечных «которых»? Жившие в тевремена и без меня знают, что такое магазин «Березка». А кого тогда ещене было, все равно не поймут. Короче, там продавали на эти самые талоныто, чего больше нигде в СССР достать было невозможно.

Вообще-то дома у нас такими талонами не пахло. Из всей нашей семьиза границей некогда побывал только отец. Но это была Вторая мировая,армия, фронт. Там таких талонов не выдавали.

Они появились у нас случайно. Кто-то из знакомых подарил. У этихталонов, по-моему, срок годности был. Как у колбасы. И он заканчивался.Надо было срочно отоваривать. Семья почему-то одарила талон­ами меня.Наверное, как самого младшего.

Преодолевая оторопь, зачем-то мусоля в руках паспорт, бочком япробрался сквозь толкавшихся у входа фарцовщиков, предъявил заветныеталоны мрачной личности в дверях и вошел в магазин.

Оказалось, моих несчастных талонов практически ни на что не хватает.Только на эту самую рубашку. Румынскую. С табунами лошадей. Цвет был немой. Лошадки дурацкие. Зато они были повсюду. Видно издалека. Это непросто так. Это не для всех. Это из валютки.

Носил я валютных лошадей по особым случаям. Потом перестал. Не то. Неловко. Не по себе. Да и лошадки дурацкие.

Может, так и исчезают империи? Потому что противно.

Наверное, подумалось, именно об этом и хотят поведать авторы.

В общем, афиша зацепила. В кои-то веки мы с женой выбрались в кино ивначале, конечно, повелись на столь тщательно воссозданный мир нашеймолодости, мир семидесятых. Режиссер, оператор, художник нашли цвет,звук, темп, ностальгические детали — мебельные стенки, черные рынки,мини-юбки, «требуйте долива после отстоя», «Гамлет» с Высоцким на«Таганке», лекции по истории партии, бегство со студенческой практики вГагры…

Однако дотошное вживание в атмосферу брежневской эпохи опасно, ибозаразительно. Советские фильмы того времени привычно припудривалипустоту узнаваемыми подробностями быта, маскировали ими ложьдистиллированной драматургии. Но тогда хотя бы ссылались на цензурныезапреты.

А что сейчас заставляет режиссера возвращаться в свою юность и приэтом, глядя издалека, из другой эпохи, с дистанции прожитой жизни, такни на что и не решиться? Ничего не сказать? Может, что-то внутрибередит? Требует не то чтобы оправдания или осуждения, но хотя бывнятного, трезвого осознания?

Впрочем, это не более чем психоаналитические догадки. В фильме обовсем этом — ни слова, ни намека. Да я и не о фильме. Я о том, чтоникуда империя не делась, никакая она не исчезнувшая. Она не только снотой постмодернистского абсурда воссоздается вокруг нас, ввыступлениях восторженных ткачих и благодарных инвалидов-колясочников,она — и это куда серьезнее — в нас самих, в душевной робости игенетической самоцензуре.

В той самой империи, в те самые 70-е, выходя с приятелями изкинозала после очередной такой милой и вялой полуправды, дабы вернутьсяв настоящую точку отсчета, в подлинную систему координат, вспоминали мыдругие фильмы, твердили другие имена — Вайда, Тарковский… Вот и сейчас,выйдя после сеанса ностальгической физиотерапии, подумал, чтопрактически о той же эпохе, о той же молодежи сегодня в Германииснимают «Красный какаду» и «Жизнь других». В Румынии — «4 месяца, 3недели и 2 дня». А у нас?

А у нас, как справедливо, хотя и коряво поют в администрациипрезидента, «опять метель, и мается былое в темноте». А пока наше былоев темноте мается, вместе с ним будут маяться наше настоящее и нашебудущее. Иного не дано.