tapirr

Юность прошла с Ленинградским Диксилендом. С художниками (страшными пьяницами), с весёлыми наркоманами (иностранцы были редки, но финны - да), с развратными евреями.

Юность была весёлой, яркой, сама девочка была хороша: тёмненькая, лёгкая, когда-то чемпионка города по бегу на коньках. Разноцветная юность в городе-празднике была наградой за скудное детство в послевоенном городе-призраке без отца (гражданский, но стратегически важный инженер погиб под бомбёжкой).

Надо было чем-то жить, но чем - было непонятно. Спортивный рекорд остался в прошлом, образования не случилось. Идти куафёром? Или зарабатывать любовью? Художники были разные, не только абстракционисты, пробовала рисовать и получалось, но упорства не было.

Тот, кого любила больше всего - умер меньше, чем через год, как стали жить вместе. Жизнь закончилась, не начавшись. Пережить было трудно, сходила с ума, чуть сама не погибла.

Но однажды понравился приезжий. "Абстракционист из Москвы". Пригласила домой, на Петроградскую (мать, конечно, самодура со странностями, но можно закрыться в комнате).

Ездила к нему. Он жил рядом с Николаевским вокзалом, в домике в саду в тихом закутке за переулком, с такой же странной матерью - но его мать была какой-то несоветской, а досоветской закваски - Классическая Гимназия Самгиной, стихи Брюсова мелким почерком. Однажды она видела, как хоронили самого Брюсова. По улицам Москвы шла процессия, за гробом шли люди, провожали. А перед гробом - впереди всех - шёл, приплясывая и строя рожи, маленький чёрный человечек. Человечек ли это был?

Абстракционист пил, гулял, но ведь богеме так положено? В гости ходили иностранцы, и даже дипломаты. Иногда получалось продавать картины. Его мать разбил паралич, но она прожила ещё несколько лет, декламируя Бальмонта и разговаривая с иностранцами на английском.

В Новогоднюю ночь пронзительно и без передышки зазвонил дверной звонок - как будто кто-то нажал и не отпускает. За дверью стояла стена огня. Звонок закоротило, и звонил в дверь, значит, сам пожар. Спасло тогда только одно - то, что на былые уговоры родственников поставить решётки в окно (от воров) - не согласился. Родившийся недавно младенец был выкинут в одеялке на снег. Схватив под мышку икону со стены, спаслись через окно (это нетрудно, когда этаж первый).

Дом был сожжён, и жить стало негде. Её с ребёночком взяла к себе сердобольная знакомая на время, а он пошёл по инстанциям - "получать жильё".

Так она оказалась на тупой бездарной и серой окраине, в пустых стенах, и телефонная будка ближайшая была в 2 километрах пути. Есть нечего было совсем, потом наладилось, но зато сам он теперь исповедовал не свободу нравов, а домострой. В поисках несоветского набрёл на иной путь - путь староверов. Он предписывал женщине молчать, смиряться, не разговаривать в присутствии мужчин.

Прошли, как пишут в подобных случаях, годы.

Она "пошла на работу". Ведь в четырёх стенах сидеть и прибирать горницу (по Домострою) могла бы не знавшая другой жизни древнерусская раба, но не она. "Работа" была скушна, черна и неблагодарна, но она давала иллюзию собственной жизни. Когда пришли новые веяния - начальство стало грабить и уменьшило жалованье до неприличия.

Что ж, свобода обществу - свобода и человеку! Смогла сказать нет разрушившемуся браку, нащупывая самостоянье.

Да, душа была сломана, холодом в ней было выжжено многое, но вокруг открывался огромный мир. Вновь книги по дзен-буддизму (привет подполью), Четвёртый Путь открывал свои тайны, и учителя всех религий нашёптывали что-то важное. Она плавала по рекам, жила на озёрах, бродила в полях, и слышала там духов, а может богов, а может Бога.

Потом заболело сердце, но это было так невовремя! Жизнь только начиналась!  Но вот, закончилась, не начавшись.

Лежала, было тяжело.

И вдруг закрылась рукой от яркого, слепившего глаза.

Врачи констатировали смерть.